Том Вулф - Я – Шарлотта Симмонс
Она запнулась и замолчала. Нет-нет, нужно обязательно вспомнить всю молитву – слово в слово. Да, вот:
И нам ниспошли благодать Твою, Боже,
Чтоб нынче лукавый наш сон не тревожил.[34]
Шарлотта лежала с закрытыми глазами и никак не могла заснуть. Она услышала даже, что буря начала стихать. Это случилось уже ближе к утру, часа в три или в четыре. Девушке показалось, что она так и не уснула до рассвета, но оставшийся в памяти сон свидетельствовал, что она все-таки на какое-то время забылась. В этом сне она оказалась в Городе Бога – и там ей было неприятно. Впрочем, это было лишь общее впечатление от сна Никаких деталей Шарлотте вспомнить не удалось.
Яркий солнечный свет пробивался в комнату через неплотно прилегающие к окну ставни. А ведь сколько она молилась, сколько просила, чтобы утро было как можно более сумрачным и пасмурным… И вот – только ставни, как последняя линия обороны, отделяют ее от радостного, залитого солнцем мира. Снаружи доносились детские голоса и хруст снега. Шарлотта встала с кровати и приоткрыла ставни. Солнечный свет, отраженный от сверкающего снежного покрывала, на миг ослепил ее. Снег лежал повсюду, даже в лесу. Во дворе были Бадди с Сэмом, Майк Кризи из дома ниже по дороге, и еще Эли Маук – все как на подбор в толстых стеганых пуховиках: ни дать ни взять четыре гранаты-лимонки, решившие поиграть в «царя горы», воспользовавшись для этого накрытой брезентом кучей каких-то мешков.
Будь ее воля – Шарлотта вообще не стала бы подниматься с постели; но солнце уже так высоко, а значит, час далеко не ранний. Представив, как мама приходит к ней в комнату и «выковыривает» дочку из постели, Шарлотта вздрогнула от страха: встречи с матерью один на один она боялась гораздо больше, чем всего готового обрушиться на нее большого мира. Пришлось сделать над собой усилие и одеться – одеться в те самые джинсы-бананы и свитер-кардиган, которые девушка привезла с собой в Дьюпонт и за все время надела всего один раз. Приехать домой в новых «дизелях», на которые она потратила четверть всех денег, выделенных на семестр, Шарлотта не решилась. Все, буквально все, что было связано с ее новой жизнью, представляло собой свидетельство… неопровержимую улику ее… ее деградации. Мозг Шарлотты вновь заработал на бешеных оборотах. Ее голова словно раскалывалась изнутри, наливаясь жаром, как раскаленные угли в печной топке.
Она вышла в кухню и увидела маму, склонившуюся над каким-то кулинарным рецептом. «Пожалуйста, мамочка, только не нужно ничего говорить. Занимайся тем, чем занималась без меня. Не обращай на меня внимания». Только та девушка, которая сама пережила отчаяние, уныние и депрессию, может понять, насколько любые разговоры могут быть болезненными и мучительными, когда тебе так плохо. Еще одеваясь, Шарлотта мысленно поклялась себе, что соберет в кулак всю силу воли и будет вести себя, как любая нормальная девушка, приехавшая домой на Рождество. Вот только сможет ли она?
Мама оторвала взгляд от кулинарной книги, ласково улыбнулась и сказала:
– Ну, наконец-то! Проснулась! Как спалось?
– Хорошо (ха-ара-ашо-о), – сказала в ответ Шарлотта и даже выдавила из себя улыбку. – А сколько времени?
– Да уже почти пол-одиннадцатого. Ты девять с половиной часов проспала. Ну что, полегче стало?
– Конечно, – поспешила заверить Шарлотта. – Я вчера так устала.
Поймав себя на том, что в ее речь мгновенно вернулись провинциальные интонации, Шарлотта пообещала себе, что будет всячески следить за своим произношением и не станет говорить с окружающими с деревенским акцентом. Может, таким образом ей удастся сохранить какую-то дистанцию между собой и другими. А впрочем… разве это поможет?
– И все равно я себя чувствую как-то… наверное, как человек, который накануне выпил лишнего. Даже не знаю, в чем дело. А что ты готовишь?
– Помнишь, как-то раз на твой день рождения – тебе было лет девять или десять – я приготовила что-то особенное, и тебе очень понравилось. Ты назвала это «секретом». Я смешала разные овощи, и ты их с удовольствием съела. Ты ведь никогда до этого не любила ничего смешанного, помнишь? Тебе всегда нравилось все по отдельности: жареная картошка – так картошка, тушеная фасоль – так фасоль, а морковку ты вообще не любила. А тут ты спросила, что будет на обед, а я сказала: «Секрет». Я уж и не знаю, что тебе больше понравилось: само блюдо или название. Мы его уже сто лет не ели, вот я и подумала: раз уж ты приехала домой, приготовлю-ка я на ужин этот «секрет».
– На ужин? – переспросила Шарлотта. Ей все никак не удавалось сосредоточиться, и от ее внимания как-то ускользнуло, будет ли у них сегодня «секрет», а если будет, то на обед или на ужин.
– Да, я не стала вчера тебе говорить, ты так устала (та-ак у-уста-ала-а), но сегодня… – Мама выдержала паузу и улыбнулась Шарлотте: – Ты ничего нового в гостиной вчера не заметила? Хотя наверняка не заметила.
«Господи, каким же трудным, тяжелым, невыносимым может быть обыкновенный разговор с мамой, радующейся твоему приезду домой. Держаться, главное – держаться», – повторяла про себя Шарлотта, стараясь не задумываться, ради чего она терпит все эти мучения в безнадежной попытке оттянуть неизбежное.
– Нет, вчера я и правда не обратила внимания. А, подожди минутку: ты имеешь в виду рождественские венки?
– Да, они тоже новые, – заулыбалась мама, – но по правде говоря, я имела в виду другую обновку, посерьезнее и позаметнее. Ну что, вспомнила? Ладно, не ломай голову, пойдем посмотрим.
С этими словами мама встала из-за кухонного стола и направилась в гостиную. Шарлотта последовала за ней.
Солнечные лучи, отраженные снежным покрывалом, раскинувшимся вокруг дома 1709 по Каунти-Роуд, лились в окно ослепительным потоком. Пожалуй, за всю свою жизнь Шарлотта не видела эту комнату освещенной так ярко. Казалось, искрится сам воздух, само пространство между полом и потолком. Зрелище было волшебное… и в то же время пугающее – с точки зрения находящейся в депрессии, терзающейся муками совести девушки, которая ищет спасения не в солнечном свете, а в сумраке и ночной мгле. Как говорили в маминой церкви – Церкви Святых Евангелистов, – тот, кто бежит от света, бежит от Бога, ибо свет есть земное воплощение божественной сущности человеческой души.
– Ну что, неужели не видишь? – со смехом спросила мама. – Не туда смотришь, вон – прямо у тебя под носом!
Усилием воли вернув себя в окружающую реальность, Шарлотта сосредоточилась на том, что действительно было прямо у нее под носом… Ну да, конечно! Новые стулья, восемь штук, изящно выгнутые деревянные ножки, легкие деревянные сиденья и такие же легкие, буквально в два-три ивовых прута, спинки. Точно такие же стулья всегда стояли за маленькими столиками у автоматов с газированной водой при входе в аптеку Макколла. Разница была только в том, что стулья, стоявшие вокруг стола в их гостиной – вплотную к нему, почти касаясь спинками скатерти, – были явно недавно ошкурены, промазаны олифой, покрыты лаком и отполированы тряпочкой до блеска.
