В субботу, когда была гроза - Глазер Мартине

После того как они поели, Касси снова устроилась на высокой подушке и с нетерпением ждала, когда Коба продолжит свой рассказ. Коба взяла со стола снимок, на котором красовались заросли цветущих фруктовых деревьев.

– Там было так красиво, Касси… Весной цвели деревья, холмы становились белоснежными. Яблони, груши, сливы… Вся округа превращалась в огромный фруктовый сад. А потом, когда фрукты созревали… Их было так много, все было не съесть, деревню неделями наполняли ароматы яблочного сока, варенья и сливового вина. Прекрасное время. Мы с Лоис целыми днями работали на кухне, а Элизабет нас не трогала. Она ненавидела сладкое.

Она положила фотографию на место и взяла другую. С высокими деревьями, словно охваченными огнем.

– А это осенью, мое любимое время года. Очень красиво, правда? Глубокий золотой свет, воздух, прозрачный как хрусталь… По вечерам, когда тени становились длиннее, а в церкви звонили «Ангелус», мимо нашего дома проходили мальчики. Они возвращались с футбольного поля, и, Касси, каждый раз, когда я видела их румяные щеки и блестящие глаза, мне становилось немного грустно. Вот бы я была таким мальчишкой, думала я тогда. Таким вот деревенским парнишкой со щенком и вместе с товарищами охотилась на ящериц или ела с куста ежевику.

Она снова взяла фотографию с девушкой в белом платье.

– Мне здесь еще нет тридцати, а чувствовала я себя тогда столетней старухой. Если бы я умирала, мне было бы безразлично. Все, что делает жизнь счастливой, было в прошлом, – она повернулась к Касси и улыбнулась. – По крайней мере, так я думала.

Она смотрела на снимок и молчала. Долго. Слишком долго, как показалось Касси. Она качала ногой, тихонько стучала по столу и беспокойно разглядывала фотографии. Ее взгляд остановился на одной из них. Со снимка смотрел юноша, молодой мужчина, который показался Касси похожим на индейца. Темные волосы падали ниже плеч, взгляд был вызывающим. Он выглядел так, будто ему море по колено.

Касси была больше не в состоянии выносить тишину.

– А кто это?

Коба взяла снимок и сначала молча рассмотрела его.

– А это Эд, – наконец сказала она. – Мой Эд.

Она посмотрела Касси в глаза.

– Прово [15]. Слышала о таких?

– Это как-то связано с… Восточной Германией? Их полиция или типа того?

Коба улыбнулась:

– Нет, тех называли «вопо», от Volkspolizei – Народная полиция. Прово – это движение, оно было популярно в шестидесятые. Немного шутливое, как его тогда называли, и контркультурное. Прово были за свободу и против ограничений, которые навязывались законодательством и властями. Они провоцировали правительство, устраивая демонстрации, на которые сегодня никто не обратил бы внимания. Тогда все было иначе. Тогда тебя могли задержать, если ты раздавал на улице изюм. Или если выходил на демонстрацию с пустым плакатом, без текста.

Она погладила снимок указательным пальцем.

– Эд был одним из прово. Он жил в Амстердаме и воспринимал город как одну большую площадку для игр. В тысяча девятьсот шестьдесят седьмом меня пригласили на свадьбу, я приехала в Амстердам. Мы познакомились на площади Дам, я кормила там голубей, а он участвовал в очередной акции. И, как бы странно это ни прозвучало, мы влюбились с первого взгляда. Смотри…

Она взяла выцветшую фотографию девушки в легком платьице в горошек, чья прическа напоминала бронзовый колокол.

– А это я. Девочка из провинции, зеленая, как весенняя трава, которую растили словно нежный цветочек. Родители которой считали, что всех прово надо отправлять в трудовые лагеря, потому что они угрожают установленному порядку. Потому что прово ратовали за эмансипацию и выступали против правительства, которое сосредоточило всю власть в своих руках. И потому что они смотрели на мир слишком несерьезно. Вот…

Она подвинула к Касси фотографию мужчины с женщиной, которые стояли рядом друг с другом на фоне внушительной двери.

– Это же здесь!

Коба кивнула:

– Точно, это мои родители. На маме всегда тугой корсет, папа – вечный хранитель ценностей и традиций. Он был как Де Баккер сейчас: некоронованный правитель деревни. Образец для подражания, мерило всех вещей.

Она положила фотографию юноши с длинными волосами и горящими глазами рядом со снимком родителей.

– Как считаешь, они тоже полюбили его с первого взгляда?

Касси улыбнулась:

– Не думаю.

– Они вынесли ему приговор еще до того, как он успел открыть рот, – с обидой в голосе сказала Коба. – Патлатый дармоед, вот как таких тогда называли. Все равно что «неправильный и никогда не исправится».

Быстрым движением она отодвинула снимки подальше друг от друга, как бы защищая Эда.

– Да, Касси, у нас не было никаких шансов, и не только из-за моих родителей. Его родители тоже были от меня не в восторге. Считали, что я мешаю ему учиться, и, в общем-то, они уже выбрали ему невесту – Ариану, его подругу детства.

– Он не особо похож на того, кто беспрекословно выполняет наказы родителей.

– Он нет, – ответила Коба, грустно взглянув на девушку в платье в горошек. – А я да.

Она тяжело вздохнула и выпрямилась.

– А теперь начинается самая трудная часть моей истории. Давай-ка сначала выпьем чаю.

Касси вскочила с подушки:

– Я заварю. – Ей было необходимо пройтись, немного подвигаться. – Где взять чай?

– В серой баночке на подоконнике. Чайник уже на плите, переставь его на горячую конфорку, вода закипит через пару минут.

– А заварочный чайник?

– Тоже на подоконнике.

Чайник на плите был большим и тяжелым, он издавал шипящие звуки. Касси поводила рукой над плитой в поисках горячей конфорки и передвинула на нее чайник. Она ждала, когда закипит вода, и вдруг снова почувствовала себя девушкой из фильма. Юная героиня стоит неподвижно и смотрит на старинную плиту. У нее ключ от ворот, она знает, где хранится чай, а там, в другом конце коридора, ее ждет пожилая дама, которая доверила ей, одной лишь ей, историю своей жизни.

Вернувшись в комнату, Касси увидела, что Коба снова держит в руках фотографию Эда. На столе стояли две чашки в цветочек с изящными ручками и чайная свеча. Касси аккуратно поставила заварник на подставку поверх танцующего огонька. Как только она уселась, Коба снова заговорила:

– Мы все равно продолжали встречаться, тайком. Иначе я не могла, я была так влюблена в Эда, как будто без него была всего лишь половиной человека. Как будто до встречи с ним я жила лишь для того, чтобы однажды найти его. Стоило моим родителям уехать куда-нибудь, он сразу приезжал ко мне. У нас работала экономка, она меня обожала, поэтому я ей доверяла. И я постоянно находила повод отпроситься в Амстердам. Ах, Касси, если бы ты знала, какие это были чудесные моменты… Никакого надзора, безумные вечеринки, потрясающая музыка, разговоры всю ночь напролет о том, каким должен быть этот мир… Так мы и жили несколько лет. Я была так счастлива! А потом…

Она встала и подошла к окну.

– А потом…

В наступившей тишине напольные часы спокойно и безучастно отмеряли секунду за секундой. Силуэт Кобы казался вырезанным из бумаги и четко выделялся в вечернем освещении. Казалось, она плачет.

Касси нерешительно поднялась и… снова села. Но через несколько минут она все же встала, собрала всю волю в кулак и подошла к Кобе. Робко положила руку ей на плечо, но Коба никак не отреагировала. Все ее тело было напряжено, спина слегка подрагивала. «Что делать? – Касси занервничала. – Обнять ее за плечи? А если ей не понравится?» Она осторожно погладила женщину по голове, едва касаясь ее седых волос.

Коба сделала глубокий вдох и повернулась к Касси. Она попыталась улыбнуться, но вышло не очень убедительно, затем вытерла слезы и слегка осипшим голосом сказала:

– А потом, Касси, я забеременела.

Коба вернулась за стол и с таким рвением занялась чаем, как будто чаепитие было единственной вещью в жизни, которая еще имела смысл. Касси тоже села на свое место. Аргус растянулся на полу возле хозяйки и довольно ворчал. Чайник на огне тихонько посвистывал.