Сестры Шанель - Литтл Джудит

Теперь, самостоятельно зарабатывая на жизнь, я осознавала всю прелесть свободы. Но как бы «свободна» ни была Эмильенна, были места, куда она никогда не смогла бы попасть. Например, в салоны высшего света.

Мы поднялись наверх, в комнату, которая должна была стать моей спальней. Чемодан уже стоял здесь. Кровать была достойна королевы: широкая, мягкая, с простынями из крепдешина, пухлыми подушками и балдахином.

– Помнишь salle de bain^[41] Сары Бернар из журнала? – спросила Габриэль. – Здесь ванные комнаты почти такие же роскошные.

Мы устроились на кровати, поджав под себя ноги, и болтали, словно вернулись в спальню Обазина или Мулена. Я поделилась своими опасениями по поводу Эдриенн и ее поклонников.

– А что, если ты права? Что, если Мод находит любовников, а не мужей?

Но Габриэль ничуть не обеспокоилась.

– Не важно, какой нежной Эдриенн кажется снаружи, внутри она все еще Шанель, рожденная с проницательностью рыночного торговца. Она сможет о себе позаботиться.

Я на мгновение заколебалась, но все же спросила:

– А ты? Ты можешь о себе позаботиться?

Она рассмеялась:

– Посмотри вокруг. Думаю, заметно, что я справляюсь.

– Но… на что это похоже?

– Что ты имеешь в виду?

– Этьен и ты, – прошептала я. – Скажи мне. Каково это – заниматься любовью?

Ее губы изогнулись в загадочной улыбке.

– Это то, что ты должна испытать сама. Я не могу объяснить.

– Но откуда ты знаешь, что делать?

– Эмильенна, видя, что я всего лишь простодушная провинциалка, деревенщина в шикарной гостиной, дала мне совет. И он прост. Не думай. Никогда не думай. Просто чувствуй. Это все, что нужно делать. И еще она объяснила, как не вляпаться подобно Джулии-Берте.

– Странно думать, что у нас есть племянник, а мы ничего о нем не знаем, – сказала я.

Было известно, что он по-прежнему живет с викарием где-то неподалеку от Мулена. Канониссы давали мало информации, и мы ничего не могли с этим поделать, не имея собственных средств.

– Что-нибудь слышно о самой Джулии-Берте? – спросила Габриэль.

– Только от Эдриенн. Они виделись, когда она в последний раз ездила в Мулен навестить дедушку с бабушкой. Джулия-Берта была сильно простужена. Нехорошо, что она все время на улице, на рынке.

Габриэль нахмурилась.

– Да, она не такая выносливая, как бабушка. Особенно после случая в Обазине.

Вспомнился эпизод, когда обнаженная Джулия-Берта каталась по снегу. Именно это, по мнению Габриэль, подорвало здоровье наше сестры. Отношения с сыном кузнеца, подумала я, вот что разрушило ее здоровье.

– Надеюсь, когда-нибудь наша сестра переедет в Виши, – сказала я. – Хотя Эдриенн утверждает, что она счастлива. Рядом с ней на рынке всегда стоит корзинка со щенками или котятами, о которых она заботится.

Мы спустились в гостиную, где Габриэль вела себя, как хозяйка поместья. Она приказала слугам принести чай, выражение ее лица и тон были высокомерными даже для нее.

– Слуги ненавидят меня, – прошептала она, когда горничная ушла. – Они заносчивее, чем старушки в турнюрах, приходившие в Дом Грэмпейра. И считают, что я должна не распоряжаться здесь, а подобно им ходить в фартуке и прислуживать.

Совсем как Дельфина и Софи, подумала я.

Когда горничная вернулась с чайным подносом, я приосанилась. Мы пили чай, и Габриэль рассказывала мне о жизни с Этьеном. По ее словам, когда она впервые приехала в Руайо, ее пугали друзья Этьена, его образ жизни, она понятия не имела, как себя вести. Вот почему поначалу она целыми днями читала, лежа в постели.

– Я боялась кого-нибудь увидеть. Боялась, что они подумают, будто мне здесь не место. Я пряталась, жалея себя, но однажды утром встала с постели, нацепила старую одежду Этьена для конных прогулок, спустилась в конюшню и стала учиться ездить верхом.

У нее хорошо получалось, и вскоре она уже каталась с его друзьями по Жокейскому клубу и их любовницами, которые восхищались ее бесстрашием. В течение сезона скачек, о котором она мне писала, они все вместе ездили смотреть, как лошади Этьена соревнуются в Сен-Клу, Отее, Венсене, Лоншане. Иногда он сам участвовал как жокей-любитель, лихо перелетая через кусты в скачках point-to-point^[42]. В остальное время они развлекались в Руайо, устраивая розыгрыши.

– В прошлом месяце, – смеялась Габриэль, – Этьен заставил всех надеть самые изысканные наряды и шляпы и поехать верхом на ослах на местный ипподром, чтобы посмотреть скачки. Дамы сидели в дамских седлах. Видела бы ты, как на нас смотрели. Этьен любит забавляться. Он подшучивает над состоятельными людьми, хотя сам один из них.

Неудивительно, что они с Габриэль спелись. Она всегда стремилась сбить спесь с заносчивых персонажей.

Мы предавались воспоминаниям о Мулене, о наших лейтенантах и, не удержавшись, вскочили и запели «Коко на Трокадеро» для зрителей, взирающих на нас с картин, написанных маслом. Мы исполнили «Фиакр», потом «Будены и Бутоны», играли роли, стоя спиной друг к другу, выпятив животы, изображая беременных женщин, и совершенно увлеклись представлением, как вдруг…

– Браво, браво!

Мы обернулись; в дверях стоял Этьен. В его глазах вспыхивали искорки. С ним были незнакомые мне мужчины в дорогой одежде для тех видов спорта, которые могли позволить себе только богатые. Хотя нет, одного я узнала, и один его вид вызывал трепет. У него была вздернута бровь, гладкое безусое лицо. Наши глаза встретились, и в моей груди что-то дернулось, как ивовый прутик в руках лозоходца.

Хуан Луис Харрингтон.

Лучо.

ТРИДЦАТЬ ТРИ

Поговорить не было никакой возможности. Я поприветствовала Этьена. Потом Габриэль сказала, что нам нужно переодеться к ужину. Я надела платье с оборками и бахромой, подаренное мне Эдриенн, цыганское кольцо и попросила Габриэль уложить мне волосы в стиле, которому она научилась у Эмильенны. Я еще не видела других женщин, таинственных любовниц и дам полусвета. Что, если одна из них с Лучо?

Внизу, в салоне, курили, флиртовали, пили шампанское. Габриэль кивнула на мужчину, который напоминал ящерицу с головой в форме яйца. Он посмотрел на нее и подмигнул.

– Это Леон, – сказала она. – Он граф. Ты приехала с вокзала на его маленьком красном автомобиле. Дальше Анри. Он барон, а его любовница с большими театральными глазами – Сюзанна. А вон там – Хуан Луис Харрингтон. – Она наклонила голову в сторону Лучо, листавшего книгу в кожаном переплете, взятую с полки в другом конце комнаты. Он был такой красивый в вечернем пиджаке! – Это один из тех игроков в поло, которые много лет назад в Мулене обыграли наших офицеров. Ты помнишь? Его семья владеет самой большой эстансией в Аргентине.

Англичанин с повязкой на глазу был берейтором. Француз, от которого пахло ментоловой мазью, – жокеем.

– А вон та, – Габриэль кивнула, – актриса. Она пока не знаменита. Однако если она играет так же плохо, как одевается, ей это не грозит.

Актриса нарисовала на лице родинку, подражая красавице Женевьеве Лантельм^[43], и надела такой тугой корсет и платье с таким низким вырезом, что казалось, ее грудь вот-вот выскочит. Наряд завершало нечто странное, напоминающее халатик в китайском стиле, а на голове возвышалась яркая эгретка. Я не могла дать точное определение, то ли она эпатажная, то ли безвкусная, или, может быть, и то и другое. При всем при этом в ней был определенный шарм, происходивший от ее уверенности в своей неотразимости.

– Она здесь с игроком в поло? – осмелилась спросить я, стараясь говорить как можно равнодушнее.

– Нет, она одна.

Почему каждая частичка меня словно ожила? Он ведь все еще женат! Я взяла бокал шампанского у проходившего мимо официанта, чтобы успокоить нервы.

Габриэль прищелкнула языком, в точности как наша бабушка.

– Не слишком много, Нинетт? – спросила она. – Некоторые теряют от этого рассудок. Я считаю, что лучше бы его сохранять.