Эдуард Тополь - Настоящая любовь или Жизнь как роман
БУРАН. Верно. Три тысячи ударов еще никто за раз не выдюжил. Так что сегодня получишь полторы, а через неделю, коли выживешь, еще столько же.
БАХЧЕЕВ. И в полторы тыщи никто не выживал! Смилуйтесь, ваше благородие!
БУРАН (на публику). А ты думаешь, мне не жалко тебя? Думаешь, мне в удовольствие смотреть, как тебя будут бить? Ведь я тоже человек! Человек я аль нет, как, по-твоему?
БАХЧЕЕВ. Вестимо, ваше благородие! Будьте отцом родным!
БУРАН. Да ведь я тяжкий грех возьму на себя, если ослаблю закон. (Достоевскому.) А, писатель? Скажи: помилую я его, облегчу наказание — и тем самым вред ему принесу, он опять преступление сделает. И что тогда, а?
ДОСТОЕВСКИЙ. Христос вас простит.
Мария, сидя в карете, смотрит на Достоевского.
БАХЧЕЕВ (загораясь надеждой на помилование, кричит). Ваше благородие! Другу, недругу закажу! Вот как есть перед престолом небесного Создателя…
БУРАН (перебивая). Хорошо, хорошо! Милую я тебя только ради сиротских слез твоих. Ты сирота?
БАХЧЕЕВ. Сирота, ваше благородие! Как перст сирота — ни отца, ни матери!..
БУРАН (милосердно, мягко). Ну, так ради сиротских слез твоих. Но смотри же, в последний раз! (Унтер-офицерам.) Ведите его…
Загремел барабан.
Унтер-офицеры повели Бахчеева сквозь строй.
Замахали первые палки, неуверенно падая на голую спину Бахчеева…
БУРАН (следуя за истязуемым, с неожиданным восторгом). Катай его! Жги! Лупи, лупи! Обжигай! Сажай его, сажай!
И подростки вопят в восторге.
ПОДРОСТКИ. Лупи! Лупи! Бей!
И у зрителей хищно возгораются глаза…
и у женщин подрагивают ноздри…
и Елизавета Герф, глядя на экзекуцию, плотоядно прикусывает нижнюю губу…
и Мария возбужденно теребит платок…
и Буран, позабыв о зрителях, всласть упивается экзекуцией, орет в экстазе.
БУРАН. Сажай его! Сажай сироту! Лупи!..
Под ударами палок, кровавящих его спину и плечи, Бахчеев действительно уже приседает, крича от боли.
А Буран все бежит за ним вдоль шеренги солдат и хохочет, бока руками подпирает и сгибается от смеха, распрямиться не может.
БУРАН. Лупи его, лупи! Обжигай!.. Еще ему, еще! Крепче сироту!..
И солдаты лупят со всего размаху.
И гремит барабан. Эта барабанная дробь накатывает на Достоевского, оглушая его — как тогда, на казни. А вместе с ней — все ближе, все неотвратимее унтер-офицеры тащат к нему окровавленного Бахчеева, ужасая необходимостью ударить несчастного. Судорога проходит по лицу Достоевского, и глаза ему ослепляет сияние солнца…
Рядом с ним старик «наемщик», сжалившись над Бахчеевым, бьет не в полную силу. Буран тут же подскакивает к старику, отмечает спину «милостивца» крестом.
БУРАН. В кордегардию! Засеку своими руками!
Тут Бахчеев — окровавленный и почти падающий на ружья унтер-офицеров — равняется с Достоевским, и одновременно сюда же подбегает Буран, впивается в Достоевского глазами, сторожа его жест.
Гремит, оглушая, барабан.
БУРАН (орет Достоевскому). Жги его, писатель! Бей! Лупи!
Достоевский размахивается и бьет.
Солдатская казарма. ДеньРаспахнув дверь казармы, два солдата вносят «наемщика»-милосердца и волоком тащат по проходу между нарами, на которых солдаты сидят с мисками в руках, обедают.
Вся спина старика «наемщика» исполосована розгами, он замертво падает ничком на нары, кровь капает на пол.
ПЕРВЫЙ СОЛДАТ (глядя на старика и не прекращая есть). Н-да… Розги садче палок…
Достоевский с Евангелием в руках стоит у окна, в снопе света — не то в трансе, не то в молитве. Ему слышатся барабаны…
КАЦ (сосед Достоевского по нарам). Эй, Достоевский! Где у нас самовар? Тащи чай!..
Достоевский заторможенно делает шаг от окна и вдруг…
«вдруг как бы что-то разверзлось пред ним: необычайный внутренний свет озарил его душу. Это мгновение продолжалось, может быть, полсекунды; но он, однако же, ясно помнил звук страшного вопля, который вырвался из груди его сам собой…» (Достоевский, роман «Идиот»).
Ослепленный этим светом, Достоевский с нечеловеческим криком падает на пол в конвульсиях и судорожно протягивает руки назад, к сиянию света из окна казармы…
И разом наступает великая тишина…
Первое видение Достоевского. Израиль, море, день…А из сияния света возникает рыбацкая лодка, плывущая к нему по морю… И в лодке — Христос и апостолы Его…
«И когда вышел Он из лодки, тотчас встретил Его человек, одержимый нечистым духом…»
(Одержимым был сам Достоевский…)
«И кричал он, и бился о камни…»
(…бился в эпилептическом припадке…)
«Увидев же Иисуса издалека… поклонился Ему и вскричал громким голосом, сказал…»
ДОСТОЕВСКИЙ (Иисусу):
«Что тебе до меня, Иисус, Сын Бога Всевышнего? Заклинаю тебя Богом, не мучь меня!
И Иисус сказал ему:
Выйди, дух нечистый, из сего человека…»
(Новый Завет, от Марка, глава 5, стихи 2–3, 5, 6–8).
Лазарет. ДеньДостоевский с закрытыми глазами лежит на лазаретной койке.
Слышны чьи-то шаги — они то приближаются, то удаляются…
Он открывает глаза.
Сквозь открытую дверь палаты он видит Христа, идущего к нему по больничному коридору вдоль больших и настежь открытых окон. Яркий солнечный свет бьет в эти окна, размывая фигуру Христа на контражуре, но когда Христос приближается и входит в тень, то оказывается, что это Бахчеев, прошедший экзекуцию. Голый до пояса, он представляет собой жуткое зрелище: вся спина и плечи стали одной рваной раной, местами покрытой корками запекшейся крови, сквозь которую проступают, сочась сукровицей, ключицы и ребра…
Шагая — восемь шагов в одну сторону коридора, восемь в обратную, — Бахчеев раскачивает головой, силой держа себя за локти и скрежеща зубами от нестерпимого желания расчесать свои раны…
Достоевский следит за ним глазами, постепенно обретая фокус и сознание…
Затем, превозмогая слабость, заставляет себя подняться с койки, стягивает с нее простыню и, пошатываясь, идет в угол комнаты, к глиняному кувшину с водой. Смачивает в этом кувшине всю простыню, чуть отжимает ее слабыми руками, расправляет и несет в коридор, набрасывает «Христу» — Бахчееву — на плечи и спину.
