Гийом Мюссо - Здесь и сейчас
— Кот! У меня для тебя сюрприз! — объявил я и вытащил из пакета банку кошачьих консервов.
Я положил коту в мисочку рыбного паштета и стал выкладывать на стол остальное: два ананаса «Виктория», стручок ванили, палочку корицы, два зеленых лимона, немного бадьяна, утиные грудки, картошку, баночку меда, лук-шалот, чеснок и пучок укропа.
Посмотрел и испугался. Я дитя микроволновок и зеленого салата. Не готовил ни разу в жизни, но делать нечего, я открыл кулинарную книгу и нашел рецепт «Утиные грудки с картофелем по-сарладезски» и еще один рецепт «Карпаччо с ананасом». Добрый час я трудился не покладая рук. Заодно включил радио и с жадностью ловил новости. Ведь я ни о чем понятия не имел — жуткий теракт в Оклахома-Сити, неожиданный оправдательный приговор О’Джею Симпсону, провал реформы системы здравоохранения Билла Клинтона…
Погуляв по станциям, послушал новые хиты, познакомился с новыми группами — Oasis пел Whathever,[26] а мои любимые певцы исполнялняли новые композиции: Брюс Спрингстин — Streets of Philadelphia,[27] Pink Floyd — High Hopes…[28]
— Как вкусно пахнет! — закричала Лиза, открывая дверь.
Она почесала Ремингтона за ушком и вошла на кухню. Она здорово вымокла под дождем, поэтому быстро сняла шарф, пальто и повесила все на стул.
Весело улыбаясь, глядя на меня глазами Химены, она принялась рассказывать, как прошел у нее день, а я продолжал тушить утку в медовом соусе.
Все было так, словно мы давным-давно жили вместе.
Не знаю, что Салливан рассказывал обо мне Лизе, но явно что-то очень хорошее. Веселая беззаботность Лизы оказалась заразительной. Мне хватило пяти минут ее веселой болтовни, и я отправил к чертям все свои заботы и стал наслаждаться настоящим.
Лиза, танцуя, исчезла за дверью ванной и вернулась в гостиную с головой, обернутой полотенцем.
— Вот я взяла напрокат в видеоклубе, — сказала она и вытащила из сумочки кассету, — «Четыре свадьбы и одни похороны». Если хочешь, посмотрим, пока будем ужинать. Говорят, что очень забавно.
Она причесывалась, а я смотрел ей в глаза — два сияющих бриллианта в полутьме комнаты. Лиза подошла ко мне и неожиданно погладила меня по щеке. Я отвел пряди влажных волос, закрывавших ее лицо. Мои губы нашли ее, она расстегнула ремешок, я — пуговички ее блузки. Кожа у нее была свежая, по груди пробежала дрожь.
— Иди ко мне…
Мы упали на диван, мы не могли оторваться друг от друга, мы опомнились, когда из кухни запахло горелым.
7
Вот уже чуть ли не час я ворочался с боку на бок, безуспешно пытаясь приноровиться к мирному тихому дыханию Лизы, уснувшей рядышком со мной.
Я все еще был здесь.
На циферблате радиобудильника светились цифры 06.32.
А я все еще не испарился!
Вчера я очнулся в метро в пять часов сорок пять минут. Значит, я уже здесь больше суток!
Я поднялся, надел брюки, прикрыл одеялом голое плечико Лизы и на цыпочках вышел из комнаты.
Ремингтон ждал меня за дверью.
Кухня встретила меня пронзительным холодом. Я проверил: то же самое время показывали часы на микроволновке. Я стал варить себе кофе. За окном бушевала гроза, и окно занавешивала прозрачная стена дождя.
Я открыл окно, оперся на подоконник, вглядываясь в начинающийся день. Дождь лил ливмя. Небо нависало тучами, горизонта не было видно.
Дождь хлестал мне прямо в лицо. На перекрестке 110-й и Амстердам-авеню я увидел продавца хот-догов, он шел под сумасшедшим ливнем и толкал перед собой тележку. Вдруг продавец сместился, поплыл. У меня перед глазами замелькали черные мушки, потом расплылись в черные пятна, загородили от меня продавца.
Сердце у меня сжалось, когда я узнал поднимающийся с улицы сладкий запах лепешек с апельсиновой цедрой, которые пекла мне мама, когда я был маленьким.
Оглушительный гром заставил меня вздрогнуть.
Я выронил из рук чашку, и она разбилась.
Ремингтон испуганно мяукнул.
Я почувствовал, что цепенею. Потом таю.
Пока не исчез совсем.
Часть 3. Исчезающий
1996. Шекспир в парке
Опытом становится не случившееся с тобой, а то, что ты извлек из случившегося.
Олдос Хаксли0
Липкий душный воздух.
Тошнотворный запах стряпни, фритюра, жирной воды, в которой мыли грязную посуду.
Я без рубашки лежу на нагретом полу, освещенный лучами солнца. Я весь потный, мокрая шея, мокрые подмышки. От яркого света слезятся глаза, причем так сильно, будто рядом кто-то чистит лук.
Я машу рукой, отгоняя мух, которые норовят сесть мне на лицо. И узнаю ставшие привычными приметы: набухшие веки, скованность в движениях, головная боль, от которой раскалывается череп, шум в ушах, противные мурашки в ногах…
Я упираюсь руками в грязную плитку пола и поднимаюсь. Стою. От запаха прогорклой капусты тошнота поднимается к горлу.
Я один… В большой прямоугольной комнате, залитой ослепительным солнцем.
1
Вытираю рукой пот с лица. Вокруг меня кухонные плиты, гигантская мойка с шестью отделениями, хлеборезка, огромная фритюрница, котлы литров на сто, несколько электрических печей, жаровня, транспортер. На стенах шкафчики из нержавейки, на потолке — несколько больших вытяжек.
Нет сомнений, что я в большой кухне. Такие бывают в студенческих, заводских, фабричных столовых.
Меня-то как сюда занесло?..
Старый пластмассовый будильник на полке показывал час дня.
Я дотащился до ближайшего окна, открыл его, чтобы впустить хоть немного свежего воздуха, и выглянул наружу. Сомнений нет, на этот раз я не на Манхэттене. Насколько хватало глаз, передо мной тянулись ангары, заводские здания, трубы. Я находился в самом центре промзоны, которую огибало шоссе и что-то вроде канавы с водой или речонки. Я открыл другое окно, на противоположной стороне кухни. И различил вдалеке небоскребы Манхэттена. Прищурившись, разглядел даже силуэты Эмпайр-стейт-билдинг, стрелы Крайслера, металлический ажур моста Куинсборо.
Я задумался. Похоже, я знал теперь, где нахожусь на юге от Бронкса. Скорее всего, на полуострове Хантс-Поинт, где расположены самые большие нью-йоркские рынки — с фруктами, мясом, овощами.
Я повернулся на девяносто градусов и направился к единственной в этом помещении двери. Противопожарной, оцинкованной, и она… Оказалась закрытой.
— Эй! Есть кто-нибудь?
