Рональд Х. Бэлсон - Исчезнувшие близнецы
Мы засмеялись.
– Это правда!
– Давай устроим пир на свежем воздухе, – предложила Каролина. Вечер стоял теплый, и до заката оставалась еще пара часов. На углу гетто располагался маленький треугольный парк, там даже была скамейка.
– Сперва мне нужно проведать Йосси. Мы можем угостить его кусочком утки?
– Конечно. Здесь хватит на троих, – ответила Каролина. – Разумеется, мы поделимся с Йосси. Может, он даже захочет с нами на пикник.
Мы остановились у дома. Я бегом спустилась по лестнице и обнаружили Йосси, который лежал, свернувшись калачиком, с зажатой в руках Библией. Я остановилась как вкопанная. Он обмарался. Я наклонилась, чтобы его разбудить, и поняла, что Йосси умер. Я опустилась на пол, не в силах пошевелиться, парализованная отчаянием. Йосси был добрым человеком, который в жизни и мухи не обидел, который принес в мою жизнь надежду. Его смерть не укладывалась в голове.
Через несколько минут в подвал спустилась Каролина.
– Эй, две копуши, вы всю ночь намерены тут просидеть? – И тут она поняла, что произошло. – Нужно сообщить в юденрат.
– Я должна обмыть его, Каролина. Не могу допустить, чтобы его видели в таком виде.
– Его подготовят к захоронению. Они ежедневно с этим сталкиваются.
– Не могу. Он не должен так выглядеть. Он был образованным человеком. Хорошим человеком. Я должна его обмыть.
Каролина кивнула.
– Ты, конечно же, права. Я принесу воды.
Мы обмыли и одели Йосси, уложили снова на матрас и скрестили ему руки на груди поверх Библии. Потом пошли домой к пану Капинскому. Он обнял меня и поблагодарил за то, что я заботилась о старике.
– Уверен, что благодаря тебе он достойно и легко прожил последние дни. Он часто говорил мне об этом. Я пришлю людей забрать тело.
– Вы пойдете со мной в синагогу, прочтете кадиш? – негромко спросила я.
Капинский удивленно приподнял брови.
– А разве не ты уверяла, что молитвы – это пустая трата времени и сил? Разве не ты смеялась над миньяном и говорила: «Кто вас слушает?»
– Это не ради меня, – ответила я. – Ради Йосси.
Пан Капинский улыбнулся:
– Может быть, и так – а может быть, и нет.
Он собрал в синагоге людей – мужчины расположились на первом этаже, женщины на балконе, – и мы восславили имя Господа в память о Йосси.
Лена замолчала и посмотрела на Кэтрин.
– Вам не кажется это странным? Первое, что пришло в голову: мой долг прочесть кадиш ради Йосси.
– Кто я такая, чтобы судить?
– Я имею в виду: объединиться с другими жертвами нацистского насилия в молитвах, которые восхваляют Господа в подобных безбожных обстоятельствах, – это вопиюще парадоксально. Но мне кажется, что Йосси настоял бы на том, чтобы я поступила именно так. Он повел бы меня за руку читать кадиш. Поэтому я так и поступила.
– После похорон Йосси у нас больше не было причин жить отдельно. Квартирка Каролины, в которой они жили с матерью, была крошечной и находилась в донельзя переполненном здании. Столько семей переехало в дом, где жила Каролина, и посягало на ее уголок, что жизненного пространства для нас двоих было недостаточно. Бессчетное количество людей было вынуждено жить на этом пятачке – не только евреи из Хшанува, но и беженцы, и переселенцы из других городов из Верхней Силезии. На этаже Каролины было битком семей, многие с маленькими детьми. Поэтому мы решили поискать другую комнату. Было совершенно очевидно, что котельная Йосси слишком мала и опасна для здоровья. Мы решили обратиться к пану Капинскому, поскольку юденрат часто выступал в качестве агентства, которое подыскивало комнаты людям.
– Свободной комнаты у меня нет, а если бы и была, я бы отдал ее семье с детьми, – ответил нам пан Капинский. – Но мы только что расчистили старый чугунолитейный завод на площади Божена. Это каменное одноэтажное здание с одним огромным открытым цехом. Там можно разместить до пятидесяти человек в маленьких отгороженных блоках. Но занимайте побыстрее! – предупредил он. – Больше десяти тысяч человек теснятся в нашем гетто всего в нескольких городских кварталах.
– Пятьдесят человек в одной комнате? Звучит не намного заманчивее, чем та, в которой жила Каролина, – заметила Кэтрин.
– Немногим лучше, но комнатка Каролины была тесной для двоих. Даже несмотря на то, что цех представлял собой единое открытое пространство, люди благодаря своей изобретательности могли обустроить себе отдельное жилье. Из ящиков можно было сделать комоды и столы. Можно было даже найти брошенную мебель. Давид тайком передал нам пару отрезов шерсти, которые мы использовали как матрас. До того как отнять дом, Каролине с мамой дали время собрать пожитки, и они привезли с собой постельное белье, посуду и комод. А у меня было лишь то, что смогло уместиться в вещмешке.
В цехе, которое все называли общежитием, были окна, высокие потолки, несколько голых лампочек и цементный пол, но, к сожалению, ни кухни, ни туалета, ни водопровода. Еще тут была котельная, вот только не было угля и никакого утепления на каменных стенах. Тем не менее благодаря изобретательности жильцов все помещение было разделено на импровизированные комнатки: простыни или одеяла, свисая с потолка, заменяли стены, а предметы мебели и ящики, расположенные определенным образом, отгораживали проходы. К чести всех нас стоит сказать, что уголки уединения были созданы из уважения одной семьи к другой. Хотя соседи находились от нас на расстоянии вытянутой руки, мы предпочитали ничего не видеть и не слышать.
Мы с Каролиной отделили себе уголок, в котором оборудовали место для сна и жизни. Старый комод Каролины и деревянный ящик, который мы использовали в качестве стола, служили еще и небольшой стеной, которая обозначала границу нашего пространства. Я бы сказала, что у нас было помещение где-то два с половиной на три метра с окном. В сентябре окно казалось благословением, но с приходом зимы мы поняли, что иметь его – большая неприятность.
Летом для нас хватало света, чтобы создать уют до наступления комендантского часа. Мы могли встать рано утром, с первыми лучами солнца, и стоять в очередях за продуктами. После работы мы могли постирать одежду. Мы могли даже погулять, хотя и в пределах гетто. Но к осени все изменилось.
Пища стала более скудной. Во многих магазинах уже к десяти часам заканчивались продукты. Нацисты указом запретили продавать евреям яйца и молочные продукты – ни молока, ни сыра, ни масла. Особенно страдали семьи с маленькими детьми. Младенцам нужно было молоко, а голодающие матери не всегда могли накормить их грудным. Начал развиваться «черный рынок». Иногда запрещенные продукты можно было купить у не евреев, но это было опасно, да и денег было в обрез. Если удавалось купить молока в городе, обычно его отдавали в юденрат, а там уже раздавали детям. Очень опасно было приобретать запрещенные продукты: нацисты без суда и следствия расстреливали любого, кто покупал или продавал из-под полы.
