Эдуард Лимонов - В Сырах
Я нахожу действующее лицо моего парижского периода жизни. С него растут неимоверно крупные седые бакенбарды, на голове причудливая шляпа, бейсбольные полосатые брюки на нижней части тела, фрак на туловище, синий платок на шее.
— Здравствуйте, дорогой Эдуард!
— Здравствуйте, Вилли. Поздравляю с открытием выставки. (В Париже я с ним вначале дружил, потом не очень ладил.)
— Я думал, вы не придёте, — говорит он.
— Отчего же нет?
— Ну, у нас же были трения по Наташе…
— Причина трений уже два года как развеяна в виде золы — то есть первоэлемента в четырёх городах мира, смысла нет дуться.
— Вы правы, вы правы. Потому я и просил, чтоб вам переслали приглашение.
Охранники невозмутимо лицезреют экзотического художника. «Как скажете, босс!» — скажет Михаил, если задать ему вопрос, нравится ли им художник и его работы. А работы абстрактные.
Я оставляю Вилли исполнять его обязанности: пожимать руки пришедшим поздравить его с выставкой, а сам обхожу стены, вглядываясь в работы. Работы всё же менее экстравагантны, нежели их автор, рационалистичны, напоминают некие графики, либо амплитуды активностей.
Меня отвлекает от рассмотрения работ пухлый молодой человек, говорящий по-русски с акцентом. Я не успеваю понять, что ему надо от меня и кто он такой, потому что прямо на меня выходит Она. Она в хрупких очках с минимальной проволочной оправой, хрупкое личико красавицы собравшейся читать умную книгу, хрупкий торс-стебелёк во французском лёгком платье. На голове у неё шляпка.
— Здравствуйте, — говорю я, потому что ясно, что это Она и нужно поздороваться. — Я вас ждал.
— Здравствуйте! — Она улыбается самой ласковой, как потом выясняется, из всех её улыбок.
— Дайте мне руку, — говорю я, и она даёт мне руку, и я беру её.
Она улыбается.
— Я Катя, — говорит она.
— Я не могу вас отпустить теперь, а то вы уйдёте, Катя. Идёмте сядем куда-нибудь, мне нужно многое вам сказать.
Мы идём с ней в соседнее помещение. Там курят и пьют, сидя на кожаных лавках. Мы садимся.
— Что вы делаете в жизни, Катя?
— Я актриса. Я здесь случайно.
— А я пришёл потому, что я друг художника. У нас позади общая юность в Париже.
— А вы кто? — неожиданно спрашивает Она. Называю себя. Я привык, что все знают, кто я такой. Вот хорошо, что она не знает.
— В каких фильмах вы снимались?
— Только что прошёл сериал «КГБ в смокинге».
— КГБ? Так это же моя тема…
Так вот начинался наш большой роман с актрисой, приведший к рождению двух живых существ, а ангелы ли они, либо демоны, пока мне неведомо.
Там хорошо пахло, не то свечи горели, не то сигары так элегантно пахли. Там было тепло. Потому от первой встречи моей с ней навсегда теперь пахнет сигарами и коньяком, спонсоры-то выставки этими удовольствиями торговали.
Тоненькая, стебелёк, несколько безумноватая со своей тонкой красотой, она была, безусловно, подброшена мне свыше. Но мне нужно было уходить, у меня была встреча в ресторане, с человеком, через которого я надеялся получать помощь для своей политической организации. Я попросил у неё телефон, и в её сумочке, в ней она близоруко стала копаться, не было, не было ни клочка бумаги, лишь обёртка от прокладки. Смеясь, я предложил, чтобы она написала телефон на прокладке. Смеясь, она написала. Я удалился с охранниками. За нашими спинами началось шоу. Мастера российского перформанса приветствовали своего собрата парижского художника. Мастер перформанса Виноградов зажёг свой член, точнее член той металлической статуи-костюма, которую он надел на себя. Горящий член разбрасывал огонь вокруг. Мы удалились. Потом выяснилось, что был небольшой пожар, выгорел пол. Так что моя встреча с актрисой символически сопровождалась пожаром от огненного члена. Что хотите, то и думайте по этому поводу.
Во дворе было тихо и гулко. Собирался, кажется, дождь. Ещё не успело даже стемнеть, только потемнело. Природа притихла, как в экзистенциалистских фильмах в конце одного акта и перед началом следующего. Негромко кричали, укладываясь спать, птицы. Пахло влагой. Охранники молчали. Мы дошли до бульвара. Молча сели в «Волгу». Тронулись.
— Красивая девка, — сказал я. — Стервозная наверное?
— Да, — сказал старший Михаил. — Красивая. Такие вам нравятся…
Было непонятно, нравятся мне красивые или стервозные, либо в ансамбле… Второй охранник и водитель ничего не сказали…
Во вторую встречу она приехала в чёрном БМВ, и мы её встречали. Я приехал на огромном «Кадиллаке Девиль». Это происходило на тесной Покровке. И было опять связано с парижским художником Вильямом. Его галерейщик устроил для художника приём. Она приехала в узеньком, прямо-таки узюсеньком чёрном платье и на высоченных каблуках. И без очков. И была совсем не похожа на парижскую учительницу, какой предстала передо мной впервые… Была похожа на девушку-вамп. На связанную каким-то образом с вампирами.
(В этом месте автор остановился, горько вздохнул, во вздохе слышно глубочайшее сожаление. Поднял глаза от листа бумаги, устремил свой взор в окно, за которым осень, похожая ещё на лето, он сожалеет таким образом о тех, первых встречах с актрисой. Ведь таких встреч уже больше никогда не будет. Страшное слово «никогда», не правда ли?)
В тот вечер она показала ему свою чёрную, стервозную сторону. Она напилась и накурилась травы и бродила чёрной паутинкой в толпе, нависала над мужчинами и прилипала к ним в полупьяных беседах. А он, уже считавший её своею, ну хотя бы на основании того, что они, встретившись на улице, пришли вместе… Напрасно считал, стала доказывать ему своим поведением она. И блестяще доказала. Время от времени она всё же обнималась и целовалась с ним в разных углах и комнатах квартиры. И позволяла его рукам заползать куда ему хотелось. Он желал убраться вместе с нею с этого приёма, где было уже так много людей, что они затрудняли не только передвижение, но и жизнедеятельность друг другу. В туалет, к примеру, образовалась очередь. Он звал её к себе, но она упорно твердила, что сейчас поедет репетировать.
— Куда репетировать, как репетировать? Вы едва на ногах стоите, Катя!
— Я договорилась. Меня ждут музыканты. Я пою. Вы не знали?
— Но вы едва на ногах стоите и разговариваете нечётко.
— Я договорилась…
Красивой женщине идёт всё. Она была очаровательна в полупьяном состоянии, да и травы она выкурила немало, приложилась ко многим косякам. Но была очаровательна, жаль, что наши дети не смогут никогда увидеть свою маму такой, тогда ещё не маму, и ещё даже не мою девушку. В ней было всё: порок, лошадиная доза харизмы, шарм и грация молодой соблазнительной самки, чулки, ножки, повороты, злодейские и мистические выражения лица. Она превосходила в очаровании всех женщин Джеймса Бонда вместе взятых. В тот вечер я её возненавидел (мне пришлось таскаться за ней через толпу, следуя её капризам, хотя меня она и не звала; она как бы забыла обо мне) и влюбился в неё.
