Ирина Волчок - 300 дней и вся оставшаяся жизнь
— Ну что, Инночка, — медленно начала Фрида, глядя на пестрый от карт стол. — Любишь ты всем сердцем одного человека, только странный он какой-то… Как ни кину — все он со смертью под ручку ходит, и туман… Не ему свою судьбу решать, и не предначертана она заранее, кто-то вмешаться должен будет. А с тобой все просто: вот рядом крутятся два короля, с одним у тебя прошлое общее и никакого будущего. Скорее всего, Славик твой, бывший муженек никчемный. И от него неприятности, как гречка, мелкие, да острые. С ним ты разберешься сама…
— Закажу, что ли? — разлепила высохшие от волнения губы Инночка.
— Зачем — закажу? Бумаги какие-то вижу, в общем, оставит он тебя в покое, это точно, кишка у него тонка против тебя. А вот второй король… Твой шеф брюнет? Брюнет, значит… Знаешь, Лучинина, он тебе очень хорошее дело сделает, один раз сильно поможет, и на этом любовь его невозможная закончится, уйдет он к женщине другой навсегда… А баба-то эта — ведьма. Не смейся, не в смысле характера, а так, способная. Только он сам к ней подастся, погорюет по тебе — и подастся. Давай теперь подальше заглянем, на перспективку, так сказать… Слушай, обалдеть можно! Ты, Инночка, дочь родишь, очень талантливую и красивую. И вот, смотри, любимый человек с тобой рядом, от него, стало быть, девочка-то! Так, а это у нас что? Быть не может…
— Что, что? — переполошилась Инночка.
— Ничего, не кудахтай… Дай-ка я на воду взгляну. Хотя, ты знаешь, вода — она страшная врушка, просто так врет, не по злобе, а для интереса… — Фрида приговаривала низким своим, с хрипотцой, голосом, и качала стакан. Вода в стакане кружилась водоворотом. И глядя на это кружение, Инночка, успокоилась, бег сознания замедлился, и слышала она теперь только Фридин голос, через раз разбирая слова:
— Вижу человека, половины лица у него нет, то ли волосы длинные завесили, то ли еще что… А та половина, которая есть — печальная, без надежды. Нет, и тут чепуха какая-то… Э, да ты почти под гипнозом! Давай очухивайся. Не могу гадать нормально сегодня… И знаешь, Ин, почему? Я думаю, что во все, что с тобой будет, во все, ну, во многое, я сама замешана, поэтому и сказать ничего не могу путного. Как прибор, который искажает картину эксперимента, — помнишь физику? Ужасно поэтическое выражение. Я из всей школьной физики только его и помню.
Фрида бережно собрала карты, обернула пестрым шелковым лоскутом, положила в шкатулку и отнесла в буфет.
— Я только насчет ребенка не поняла, — очнулась, как будто вынырнула из-под толщи воды, Инночка. — Какой ребенок? Мне тридцать три в этом году, ты забыла?
— Люди в пятьдесят рожают… С ребенком как раз все понятно и однозначно. А вот остальное? Ты из всего вышесказанного много чего поняла? Лично я первый раз человеку гадаю и не понимаю, что говорю. Ладно. Понятно, непонятно… Ты запомни, что тут говорилось. Кто предупрежден, тот вооружен.
Фрида уселась и замолчала, глядя на Инночку. Та уже хотела поинтересоваться, почему это подруга стала похожа на ученую ворону: косит черным умным глазом и ничего не говорит. И вдруг вспомнила: за гадание надо заплатить деньги, сколько угодно, хоть две копейки, только не одной монеткой. И если бумажки даешь, хоть десять тысяч за предсказания платишь, все равно монетки быть должны, и обязательно не одна. Чтобы не прогадать, не спугнуть удачу…
Инночка вынула кошелек, достала, не глядя, пару купюр и высыпала всю мелочь. Тут же вспомнила, что плату гадалке в «руку не дают, на стол, где гадают, не кладут», и отправила содержимое ладони в пустой цветочный горшок на подоконнике.
— Фрид, а почему ты гаданием на жизнь не зарабатываешь? Угадываешь ты классно, это мы все знаем, актриса ты замечательная… Из образа иногда выпадаешь, но это даже органично. Я реально как под гипнозом была, хоть и все помню.
— Дура ты, Лучинина. Я, между прочим, за эту твою угадайку завтра с мигренью свалюсь, килограмм таблеток съем.
— Так, может, не надо было?
— Мне лучше знать, надо или не надо. Давай я тебе лучше стихотворение новое почитаю. Сегодня набросала, сыровато еще… Рабочее название «Сто лет одиночества».
Фрида привычно прикрыла глаза и стала медленно говорить низким, хрипловатым голосом:
Хоть раз попробовать писать не о себе.
Не о природе, и, конечно, не о вечном…
Тогда о чем? Эпиграфом к стрельбе
Об ангелах? О городе беспечном,
Чей вид любим пока через прицел,
А после лишь старинная гравюра
Закроет дырку на обоях мертвых тел
Пустых домов? Так черная фигура,
Причудливо переиначив свет,
Изменит вместе с тем, что видишь, голос…
Так к пристани седеющий корвет,
Оставив вновь непокоренным чертов полюс,
Устало подбредает. Капитан
Планирует продать предавший парус
Как раритет — частями, по кускам,
Да так, чтобы обиды не осталось.
А после мемуары — как судьбе
Сто лет подряд… Но неужели хочется
Писать о чем то, но не о себе
И о своем столетнем одиночестве?
— Знаешь, Фрид, — после довольно долгой паузы, когда слышно было лишь потрескивание свечей, сказала Инночка. — У меня просто картинки перед глазами мелькают, когда я твои стихи слушаю.
— Это такое настроение. Что у тебя, что у меня. Весна, пора любви, даже Катька наша вроде с кем-то серьезно кружит…
После гадания тревога, порожденная необычным во всех отношениях сном, отпустила Инночку. Дочка… И любимый человек будет рядом… Половина лица белая, половина черная — интересно, что это значит? Она сначала подумала, что имеется в виду Витка после драки, когда она намазала его бодягой. Потом вспомнила «…то ли волосами занавешено» — и вдруг ярко представила слегка склонившееся лицо Генки с упавшей на лицо длинной густой темной прядью. Таким, каким она его помнила, — волосы действительно скрыли бы половину лица…
— От кобеля своего возвращаешься? Как он там, целоваться ему не больно уже?
Инночка словно с разбега влетела в каменную стену: перед ней стоял бывший муж.
Глава 23
Она вздрогнула. Но не от страха, а от неожиданности. Славик… В принципе, этого следовало ожидать. Она бы на его месте тоже явилась, только гораздо раньше: уголовный кодекс еще никто не отменял.
— Здравствуй, Андреев. Судя по вступлению, ты не извиняться пришел?
— А чего это ты такая борзая? Защитничек-то у тебя никудышный, как выяснилось…
Он знает, что Виталий не подал заявление в милицию, решила Инночка. Он же трус, если бы думал, что ему грозит статья, он бы уже на брюхе своем толстом извивался, прощения бы просил.
