Эрика Леонард Джеймс - На пятьдесят оттенков темнее
— Да, это возмутительно.
— Я проверяю всех своих сабмиссив. Я покажу тебе. — Он поворачивается и идет в свой кабинет.
Я покорно плетусь за ним, ошеломленная. Он отпирает картотечный шкаф и достает из него пластиковую папку. На этикетке напечатано: АНАСТЕЙША РОУЗ СТИЛ.
Ни фига ж себе! Я сердито гляжу на него.
Он пожимает плечами, словно извиняясь.
— Вот, можешь забрать себе.
— Ну спасибо, — рычу я.
Потом просматриваю содержимое папки: копия моего свидетельства о рождении — господи, мой жесткий предел! — обязательство о неразглашении информации, контракт — боже! — мой номер социального страхования, резюме, записи по месту работы.
— Так ты знал, что я работаю в «Клэйтоне»?
— Да.
— Значит, это не было случайным совпадением. Ты не просто проезжал мимо?
— Нет.
Я не знаю, злиться мне или радоваться.
— Как все это мерзко. Ты хоть понимаешь?
— Не вижу ничего плохого. Я должен соблюдать осторожность.
— Но ведь это вторжение в частную жизнь.
— Я не злоупотребляю такой информацией. Анастейша, ее может добыть любой человек. Она нужна мне для контроля. Я всегда так поступаю и поступал.
Он настороженно глядит на меня. Теперь его бесстрастное лицо напоминает маску.
— Нет, злоупотребляешь. Ты положил на мой счет двадцать четыре тысячи долларов против моей воли.
Он поджимает губы.
— Я уже объяснял тебе. Эти деньги Тейлор выручил за твой автомобиль. Да, согласен, трудно в это поверить, но факт остается фактом.
— Но ведь «Ауди»…
— Анастейша, ты хоть приблизительно представляешь, сколько я зарабатываю?
Я густо краснею.
— Зачем это мне? Кристиан, меня не интересует состояние твоего банковского счета.
Его взгляд теплеет.
— Я знаю. Это одна из твоих черт, которые я люблю.
Я с испугом гляжу на него. Неужели он что-то любит во мне?
— Анастейша, я зарабатываю в час приблизительно сто тысяч долларов.
У меня отвисает челюсть — сама собой. Это же немыслимые деньги!
— Двадцать четыре тысячи долларов для меня — так, тьфу… Машина, книги, наряды — все это мелочи. — Он словно уговаривает меня.
Я гляжу на него. Он действительно не понимает, чем я недовольна. Вот чудак!
— Как бы ты себя чувствовал на моем месте, если бы на тебя обрушились такие щедроты?
Он смотрит на меня с недоумением. Вот она, его проблема, — неспособность понять других. Мы погружаемся в молчание.
Наконец, он пожимает плечами и отвечает с искренним недоумением:
— Не знаю.
У меня сжимается сердце. Да, основная проблема Кристиана — неспособность сопереживать. Он не может поставить себя на мое место. Что ж, теперь я это вижу.
— Не очень приятное чувство. Да, ты великодушный и щедрый, но мне от этого некомфортно. Я несколько раз тебе об этом говорила.
Он вздыхает.
— Анастейша, я готов подарить тебе весь мир.
— Мне нужен только ты сам, Кристиан. Без всяких доплат и добавок.
— Они входят в сделку, как часть меня самого.
Нет, так мы ни о чем не договоримся.
— Мы будем когда-нибудь есть? — спрашиваю я. Напряжение, возникающее между нами, забирает у меня силы.
— Да, конечно, — хмурится он.
— Я что-нибудь приготовлю, ладно?
— Валяй. В холодильнике много продуктов.
— Миссис Джонс уходит на выходные? И ты питаешься в эти дни нарезкой?
— Нет.
— А как?
Он вздыхает.
— Мне готовят мои сабы.
— А, ну конечно. — Я краснею от досады. Разве можно быть такой дурой? И с любезной улыбкой спрашиваю: — Что сэр желает?
— Все, что мадам сумеет найти, — мрачно отвечает он.
Ознакомившись с содержимым холодильника (оно меня впечатлило, есть даже холодный отварной картофель), я останавливаюсь на испанском омлете. Готовится быстро и просто. Кристиан все еще сидит в кабинете — несомненно, вторгается в частную жизнь какой-нибудь бедной ничего не подозревающей дурочки и суммирует информацию. Неприятная мысль оставляет во рту горький привкус. Мои мысли лихорадочно мечутся. Он действительно не знает никаких границ.
Я всегда готовлю еду под музыку, и тем более мне она нужна сейчас, чтобы не ощущать себя сабой! Я иду к камину, где стоит док-станция, и беру айпод Кристиана. При этом готова поспорить, что в его плей-листе много мелодий, выбранных Лейлой. Меня жуть берет при одной лишь мысли об этом.
Интересно, где же она? И чего ей нужно?..
Я содрогаюсь при мысли о ней. Ну и наследство мне досталось!
Просматриваю обширное музыкальное меню. Хочется чего-нибудь бодрящего. Хм-м, Бейонсе, едва ли она во вкусе Кристиана. «Crazy in Love». О! Годится. Закольцовываю и прибавляю громкость.
Пританцовывая, возвращаюсь на кухню, беру миску, открываю холодильник и вынимаю яйца. Разбиваю их и принимаюсь взбивать, не прерывая танца.
Еще раз заглядываю в холодильник, достаю картошку, окорок и — о да! — горошек из морозилки. Отлично! Ставлю на плиту сковородку, лью немножко оливкового масла и снова взбиваю яйца.
Неспособность сопереживать, размышляю я, типична только для Кристиана? Может, все мужики такие, причем по вине женщин? Те сбивают их с толку? Я просто не знаю. Возможно, это знают все, кроме меня.
Жалко, что Кейт уехала; она бы мне точно все разъяснила. Она еще долго пробудет на Барбадосе и вернется только в конце недели. Из-за Элиота. Интересно, сохранилось ли у них и до сих пор то самое желание с первого взгляда?
«Одна из твоих черт, которые я люблю…»
Я замираю, забыв про омлет. Он так сказал. Значит ли это, что он любит и другие мои качества? Я улыбаюсь в первый раз после того, как увидела миссис Робинсон, — искренне, от души, от уха до уха.
Кристиан обнимает меня. От неожиданности я вздрагиваю.
— Интересный выбор музыки, — мурлычет он и целует в шею. — Как приятно пахнут твои волосы.
Он утыкается в них носом и глубоко вдыхает их запах.
Желание скручивает мой живот. Ну уж нет! Я вырываюсь из его рук.
— Я сержусь на тебя.
Он хмурится.
— Долго еще будешь злиться? — спрашивает он, запуская пятерню в свою шевелюру.
Я пожимаю плечами.
— По крайней мере, пока не поем.
На его губах появляется намек на улыбку. Он берет пульт и выключает музыку.
— Эта запись есть на твоем айподе? — спрашиваю я.
Он качает головой, его лицо мрачнеет, и я понимаю, что это была она — Девушка-призрак.
— Тебе не кажется, что она пыталась тебе что-то сказать?
— Что ж, возможно, если подумать, — спокойно соглашается он.
Что и требовалось доказать. Никакого дара сочувствия. Мое подсознание неодобрительно цокает языком.
