Александр Яковлев - Голоса над рекой
Под Ярцевым, во время внезапного налета «юнкерсов» на дорогу, по которой мы отступали, я с Андреем спрятались за большим валуном.
Андрея убило осколком.
Страшный удар снес ему полголовы, и я весь был забрызган мозгами Андрея.
…Чем еще?
Дорожным легким прахом, Ветром, бьющим в синее окно.
Чем еще?
Скажи, чтоб я заплакал,
Я тебя не видел так давно…
Кончалась страничка таким ее стихотворением:
Что ж!.. Прорежусь!
Не здесь — значит там!
Не хотите?
Приду все равно!
Не по вашим слепым следам
Я дождем разобью окно!
По звенящим по ветру листам
Я, как ветер, нежданно ворвусь
Через толщу нечитанных книг
Я их даже листать не возьмусь!
Я их тоже прочесть не смогла
Не успела!
Но Бог мне простил,
Потому что
не здесь — значит там
Я прорежусь
Мне хватит сил!
Стихотворение это тоже было написано в Новокузнецке, вскоре после надевания гипсового скафандра.
«Ш».
Здесь, конечно, была прежде всего Шея.
И были слова Пушкина:
«Шум внутренней тревоги»
и «широкошумные дубравы».
(«:И Пушкин падает в голубоватый рыхлый снег:»)
Отец был очень горяч и вспыльчив, но отходил так быстро, что те, на кого обрушивался его гнев, не успевали обидеться, но не мать…
Они часто «цапались» и, хотя по пустякам, жизнь это отравляло… Мать любила говорить слова, кажется, Жоржа Сименона, хотя они ему абсолютно не подходили и, скорее всего, были не его: «Прошу тебя, люби меня поменьше, но относись ко мне получше». Да, это был, конечно, не Сименон. Кто? Кажется… Впрочем, какая разница!
Но он и относился хорошо и даже очень хорошо, но эти вспышки!.. Однако и она была не подарком… И она знала это, но что из того, что знала?! Как-то надо было бы потерпимей, подобродушней, помягче, многое просто не замечать… Надо бы, так надо, а — не выходило… Вот в чем была беда!.. А! Слова эти, конечно, не Сименона — Воннегута, Курта Воннегута слова. Вспомнила!
У Воннегута была одна загадочная для нее фраза: «Быть глазами, ушами и совестью Создателя вселенной». Загадочная, так как я не очень-то понимала, — как можно быть совестью Создателя… Впрочем…
«Щ».
«Щемяще длинная шея цапли».
«Э».
«Эне, мене, мнай, мбондим, мбондим — я».
«Эне, мене, мнай, мбондим, мбондим — я».
Возможен был и такой вариант:
«Ена бена рекс квинтер минтер жес» — ничего не понятно, а все счастливы».
(А. Злобин)(Здесь мы соединили в одно «Э» и «Е» — ничего страшного: заставил смысл)
Это где-то должно оставаться:
Слезы, отзвуки смеха, общения! —
Ни картины, ни слово, ни песни:
Мы не гении!
Мы не гении!
Где-то все же должны ведь скопляться
Наши муки и озарения,
Наши первые громы весною,
Наши красные листья осенние!..
Где-то все-таки должен остаться
Легкий след моего назначения!
Ни моря, пусть ни реки прекрасного
Небольшие озера прекрасного
Мы оставим же — пусть и не гении!
Ее стихотворение.
«Ю».
Юный хипон Аркадиус и Мона Лиза…
(Это — из Василия Аксенова, из его «Поиска жанра», который она очень любила. Муж тоже читал эту вещь. Здесь, в алфавите, был выписан большой отрывок о встрече Аркадиуса с Моной Лизой, где она прикрывает свою загадочную улыбку тонкой девичьей рукой — на картине… Прекрасное место!)
«Я».
Главными здесь были слова К.Кондрашина о Шостаковиче, строчка Мандельштама и четыре строфы из прекрасной поэмы Маргариты Алигер «Человеку в пути». Вообще же на «Я» было очень много чего во всех ее алфавитах.
«…Я спросил его (Шостаковича), не считает ли он слишком длинным фугато в третьей части. Не будет ли публике трудно долго слушать столь однообразное по фактуре место? Дмитрий Дмитриевич, несколько покоробившись, сказал: «Пусть слушают, пусть слушают…»
Я пью за военные астры.
И вот из М. Алигер:
Я не хочу тебя встречать зимой.
В моей душе ты будешь жить отныне
Весенний, с непокрытой головой,
Как лучший день мой, как мечта о сыне.
Я не хочу тебя встречать зимой.
Боюсь понять, что ты старей и суше,
Услышать, как ты ссоришься с женой,
Увидеть, как ты к другу равнодушен.
Боюсь узнать, что хоть короткий миг
Случается тебе прожить, скучая,
Увидеть, как поднявши воротник,
Спешишь ты, облаков не замечая.
Хочу тебя запомнить навсегда
Моим знакомым, путником,
влюбленным
в дороги, реки, горы, города
беспечным, ненасытным, изумленным (…)
Вот что еще было на «Я»:
Я человек
кусочек бога
и ветер сжат
в моих руках.
Я одиночества такого никогда…
я одиночества такого никому…
Он полюбил ее сразу, как только увидел, когда она прибыла к ним в часть после курсов радистов в конце войны (до этих курсов она служила в таком же, как и его по роду службы, батальоне, БАО, в 52-м) — 3 марта 1945 года в городок Кунмадараш в Венгрии. Ей было 19 лет, и он навсегда запомнил этот момент — как она появилась и какая была.
А ей в то время нравился один паренек из летного полка, и она ему нравилась, но оба они были до того стеснительными, что никакой любви у них не выходило…
(Летный же полк, где служил этот парень, сейчас как раз прилетел именно сюда, на их аэродром, на обслуживание 262 БАО. Вот так, будто специально, — и она прибыла на этот аэродром и парень, которого она любила!)
Отец знал об этой любви и помогал, чем мог. Он, например, помог матери навестить того парня в Брно, в госпитале, куда тот попал, так как сломал ногу, играя в футбол с чехами.
После демобилизации отец уехал в Ташкент к дяде, а мать в Москву, где жила со своей матерью и сестрой и училась в первом мединституте.
Отец тоже учился в мединституте, но в Ташкенте, он был на курс младше, так как демобилизовался позднее — всего он прослужил вместе с действительной 7 лет. Он был старше матери на два года.
Его ташкентский дядя, у которого отец жил, хотел женить его на своей дочери, то есть на двоюродной сестре отца, но он не женился, так как любил мать.
Он расстался с дядей и перешел в общежитие.
Я люблю тебя в дальнем вагоне,
В желтом комнатном нимбе огня.
Словно танец и словно погоня,
Ты летишь по ночам сквозь меня.
«:»
Я тебя не забуду за то, что
Есть на свете театры, дожди,
Память, музыка, дальняя почта…
И за все, что еще. Впереди.
Он учился и работал. Работал в лаборатории, на кафедре биологии у профессора, который создал свою теорию рака и проводил испытания на кроликах.
Конечно, алфавит мужу не исчерпывал всех ее любимых изречений — ведь их было сотни! Они были записаны в 17-ти больших толстых блокнотах в алфавитном порядке.
А началось все просто со слов. В какой-то момент ей вдруг захотелось не просто читать орфографические словари, что было делом давним, а, читая, выбирать и выписывать из них свои. Что за «свои»? Ну… Это же понятно. Вот, например… да любой пример, на любую букву! Ну вот, на букву «В».
Все-таки, вагранка, вариант, василек, вбегать, вдовушка, виноградная кисть, ведьмач, вдруг, ведь, вековуха, веснянка, волглый, вьюжить, вздох, взблеск, вертикаль, вербочка, венчальный, волторн, воробушек, воск, всполох, вьюшка, вяз, вьюнки, вякать, вешка, верблюжий, венгерец, ветка…
На «К»:
Клоун, календарь, клен, канатоходец, кинуться, кларнет черешневый, коростель, ковшик, комелек, комочек, кондуктор, коняга, королевна, колчедан лучистый, крик, крокус, крылечко, купава, котелок…
На «Н»:
Невозвратно, нефрит, новогодний, «неизбежные глаза», нет, няня, несказанный, непреложно… Хватит! Смешно.
Это же почти все слова можно переписать!
Тут и само слово, просто само по себе, название, могло быть бесконечно красивым, когда смысл его, содержание, не имело значения. Ах, опять нужны примеры?..
Ну вот, ну вот хотя бы «крокус». Что за цветок этот крокус, она не знала, так как не видела его, а, может, видела, да не знала, что это он, а вот слово, само слово какое!! Или, например, «волглый». Здесь как бы наоборот. Ну что хорошего быть, скажем, волглым или иметь, например, волглое белье?.. А слово красивое.
