Джеймс Херлихи - Полуночный ковбой
Через несколько часов он окончательно проснулся, не понимая, где находится. Он лежал лицом к стене в странной незнакомой комнате, погруженной в темноту, и только свеча на столе бросала неверные тени на стены и потолок. Где он? Медленно повернувшись, он обнаружил, что лежит на искусственном ложе из одеял, раскинутых на полу. Рядом с собой он увидел уродливую ногу в вельветовой штанине и начал узнавать ее.
Освещенный пламенем свечи, прислонившись к стене и покуривая, сидел Рэтсо, слушая приемник Джоя.
Сев, Джой вырвал у него радио. Он покрутил его, чтобы убедиться в исправности. Выключив его, он подтянул транзистор к себе поближе.
— Где моя обувь? — спросил он.
Сапожки стояли под столом. Крысеныш ткнул в них пальцем.
— Как они там оказались?
— Я стащил их с тебя.
Джой снова посмотрел на сапожки и перевел взгляд на Рэтсо.
— Зачем?
— Чтобы ты мог выспаться.
Встав, Джой подошел к столу, под которым стояла его обувь.
— Я думаю, самое умное, что я могу сделать — это уносить отсюда ноги. — Сев, он стал натягивать сапоги.
— Зачем? Зачем, зачем, зачем? — сказал Крысеныш. — В чем дело?
Джой поднял голову, и ему показалось, что он увидел на физиономии Рэтсо знакомое выражение. Большим и указательным пальцами он держал сапожок, который медленно покачивался в воздухе, а Джой тем временем оценивал ситуацию.
Крысеныш — вор, — думал Джой, — но он представляет опасность только, если у тебя есть, что красть. Если же он будет проводить тут ночь, приемник, он может класть себе под голову — а что же касается сапожек, какой в них толк для человека, у которого такие разные ноги? Что еще ему может сделать этот малыш? Он вроде не педик. Взглянув на него, Джой увидел всего лишь испуганное маленькое хромое существо, сидящее на куче старых одеял в комнате запущенного дома, смертельно боящееся остаться в одиночестве. Так почему бы ему и не остаться? Он не мог объяснить, что с ним происходит, но ему показалось, что каждый раз, когда он делал самые простые вещи, они ему дорого обходились. Тем не менее ему не помешает, если хоть одну ночь он нормально выспится. Но первым делом, он должен вбить в голову, чёрт возьми, этому типу несколько главных принципов.
— Слушай, Крысеныш, — буркнул Джой, — я должен тебе кое-что сказать. Но только сначала дай мне сигарету.
Крысеныш протянул ему мятую «Рейли» и подвинул свечку прикурить.
Затем Джой в упор посмотрел на Рэтсо и сказал:
— Вот что я должен тебе сказать — для твоего же собственного блага. Значит, ты, м-м-м… хочешь, чтобы я тут остался?
Крысеныш пожал плечами.
— Я тебя не заставляю. То есть, ты понимаешь, я не настаиваю. — В голосе его явно не хватало убедительности, и, когда он пожал плечами, чтобы продемонстрировать меру своего равнодушия, движение это было еле заметно. Джой понимал, что, несмотря на свои слова, Крысеныш страстно хотел его присутствия, но тем не менее понимал, что не должен этого показывать, контролируя ситуацию.
— Ага. Ясно, я понимаю. — Он натянул сапожки. — Черт, а мне казалось, что ты хочешь, чтобы я тут остался с тобой. Но вроде я ошибся.
— Ладно, так и есть, — проворчал Крысеныш. — Я хочу, чтобы ты остался, и я приглашаю тебя. Я тебе это уже говорил.
— Ты знаешь, что тебя ждет?
— Что?
— В том случае, если я останусь. Потому что ты еще не знаешь — я очень опасный человек, ясно? Я только и думаю о том, как бы пришибить кого-то. — Он вгляделся в лицо Крысеныша в поисках реакции. Тот просто смотрел на него, и на лице его ничего нельзя было прочесть. Джой продолжал: — Чистая правда. Если кто-то поступает со мной, как ты, я только и думаю, чтобы рассчитаться с ним. Так что ты предупрежден. Ты слышишь меня?
— Я тебя слышу.
— Ты так и не сказал, что ты об этом думаешь. Может, мне тебе еще раз объяснить?
— Ладно, я уже все понял! Ты человек опасный, ты убийца!
Джой кивнул.
— И для твоего же блага тебе лучше не забывать об этом. — Помолчав, он добавил. — Так что, если ты все еще хочешь, чтобы я тут остался на день-другой… то есть, я хочу сказать, ты этого хочешь? Или нет?
Нахмурившись, Крысеныш буркнул:
— Да! Черт бы тебя побрал!
Джой с удовлетворением потянулся.
— Легче, легче. — Он снова сбросил сапожки и направился к одеялам. — Мне нужно было все поставить на свои места. Потому что мне ни от кого не надо одолжений. Обойдусь.
Вернувшись в прежнее лежачее положение, он огляделся, привыкая к новой обстановке. Несколько минут они курили в молчании. Затем Крысеныш спросил:
— Ты уже убивал кого-то?
— Пока нет, — сказал Джой. — Но одного типа я просто изуродовал. — Он рассказал историю той ночи в бардаке Хуаниты Босоногой, когда бил Перри. — Я ничего не мог с собой поделать. Я прямо сошел с ума и не представлял, сколько во мне силы. Если бы меня не оттащили, с этим сукиным сыном было бы покончено. То же могло быть и с тобой. Той ночью я искал тебя с ножом наготове. А ты и не подозревал об этом, верно? Я был готов пустить его в ход. — Он помолчал, прикидывая, как бы расцветить повествование. — Всю ночь я провел в кутузке. И не наткнись я на копов, быть бы еще одному мертвому крысенышу.
— Ха! Ты думаешь, так бы я тебе и дался?
— Так что, — продолжал Джой, — с тех пор каждый раз, как я сталкиваюсь с копом, я шлю ему воздушный поцелуй, ясно?
Он бросил окурок в консервную банку, которую Ретсо приспособил для этой цели.
— И вообще, — сказал он, укладываясь, — держись от меня подальше. А то ты меня толкаешь.
Риччио торопливо доковылял до одеял и, повозившись, сказал:
— Джой?
— Ну?
— Поскольку мы у меня, сделай мне одолжение, ладно?
— Нет. Никаких одолжений. У меня нет настроения.
— Нет, ну ты послушай, мы же у меня — так?
— Все одолжения на сегодня я уже сделал, — сказал Джой.
— Ну да, это так, но мы у меня, и мое имя не Крысеныш, не Рэтсо. Понимаешь. То есть так получилось, что мое полное имя Энрико Сальваторе. Энрико Сальваторе Риччио.
— Ну, дер-рьмо, парень, я это и не выговорю.
— Ну хорошо! Тогда просто Рико! По крайней мере, здесь зови меня Рико!
— Иди спать, — сказал Джой.
— Договорились? — настаивал парень. Джой приподнял голову и гаркнул:
— Рико! Рико! Рико! Хватит с тебя? — Он повернулся лицом к стене и, помолчав, добавил: — И держи свои грязные лапы подальше от моего радио.
Через несколько мгновений Риччио сказал тихим хрипловатым голосом:
— Спокойной ночи. — Но Джой был далек от того, чтобы обмениваться любезностями с этим типом. Он сделал вид, что спит.
12
Так, этим днем в конце сентября было положено начало союзу Джоя Бака с Крысенышем Риччио. Эта пара стала привычным зрелищем на некоторых улицах Нью-Йорка в ту осень — маленький блондинчик, подпрыгивающий, как сломанная сенокосилка, чтобы успеть за ковбоем в потрепанном одеянии; они с детской бездумностью убивали время, слоняясь по улицам Манхеттена, в страстной надежде найти то, что могло бы представить для них ценность.
Покончив с кофе и куревом, которые ему удавалось приобрести, Рэтсо осталось только грызть ногти, а по ночам он лежал, хмурясь и покусывая губы. В сущности, в их паре он был ведущим и на его плечах лежала необходимость придумывать все новые способы существования.
Джой Бак, исполнял роль ведомого, просто был погружен в безграничный пессимизм, с которым встречал все предложения, но тем не менее следовал за ним. Например, Риччио как-то услышал о городке в Джерси, где счетчики на стоянках можно вскрыть простой отверткой. Джой Бак скептически отнесся к этому известию, о чем и сказал но все же согласился заложить свой приемник, чтобы купить билеты на автобус через реку. Когда они добрались до моста, сразу же стало ясно, что информация Рэтсо опоздала: город только что поставил новые счетчики, к которым с отверткой не стоило и подступаться. Столкнувшись с таким разочарованием, Джой повел себя достаточно благородно, во всяком случае, он не раскрыл рта, когда Риччио рассыпался в извинениях за неудачу.
Но в целом он, на чьих сапожках по-прежнему играло солнце, был груб и раздражителен по отношению к маленькому белокурому коротышке. Он тоже это чувствовал. Джой был бы и рад взвалить на свои плечи какой-то груз, но ему не о чем было беспокоиться. Причина такого его равнодушия заключалась в том, что он был счастлив.
В первый раз в жизни он чувствовал себя свободным от необходимости улыбаться и заискивать, чтобы обратить на себя внимание. Теперь в лице Риччио он обрел человека, который страстно жаждал его присутствия, и оно бальзамом обволакивало его исстрадавшуюся душу, нуждающуюся в утешении. Бог знает, как это случилось и почему, но он в самом деле наткнулся на существо, которое, похоже, обожало его. Никогда раньше Джой Бак не ощущал, что обладает такой властью и, честно говоря, не умел пользоваться ею. Он мог только снова и снова пробовать ее на вкус, как изголодавшийся по слабостям ребенок перед кучей засахаренного печенья: замирая от счастья, и капризничает, и хмурится, и ругается… Ибо именно таким образом и познают силу власти — отказываясь от нее. Ее сладость притягивала, и от нее тошнило, но он ничего не мог с собой поделать, чтобы отказаться от нее. Единственное, что коротышке, казалось, надо, — это пользоваться привилегией находиться в тени высокой фигуры ковбоя. И предоставлять такое укрытие в своей тени доставляло Джою Баку особое удовольствие.
