Роман Грачев - Вокзал для одного. Волшебству конец
Я вижу то, что вижу.
Вокзала нет. Вокруг меня – снежная пустыня. Слева мимо ангара проходит железнодорожная колея, вдоль рельсов стоят столбы с сигнальными огнями. Линия теряется где-то вдали.
Я оборачиваюсь. Ангар на месте, и внутри по-прежнему горит костер. Но вокруг, кроме снега и пары рельсов, больше ничего нет. Я в Антарктиде! На полярной станции!
Ужас и инстинкт самосохранения гонят меня обратно, к людям, какими бы странными они ни были.
– Эй?!! – кричу старухе на бегу. – Что это всё?!
Она смотрит на огонь. Лицо скрыто капюшоном.
– Действительно хочешь знать, где ты сейчас на самом деле?
– Да!!! Что происходит?!
– Не догадываешься? – она снова усмехается. – Ты ни разу не задавал себе вопрос, почему молчит твой телефон? А помнишь ли ты, где ночуешь? Где справляешь нужду? Куда отправляешься, когда солнце прячется на западе, и откуда приходишь на вокзал, когда оно восходит на востоке? Тебя не волнуют эти мелочи, не правда ли?
Я молчу, но не потому что мне нечего сказать. Горло что-то давит.
– Хочешь знать, что происходит?
Я сажусь перед костром на колени, утвердительно кивая. Старуха поднимает голову, и новая волна ужаса парализует меня.
В капюшоне – чернота.
В кратчайшие мгновения, в миллисекунды, озарение пронзает меня насквозь от макушки до пят. Окружающий мир наваливается на мое тело со всех сторон. Я вскакиваю. Руки придавлены к бокам и бедрам, ноги словно стянуты толстыми канатами. Меня закручивает вихрь, и внешне я, наверно, становлюсь похожим на гусеницу в коконе, но я себя не вижу. Я не вижу ничего, только огни и силуэты. Скорость превращения невероятная. Кажется, я кричу, но крик мой похож на свист от сбитого дыхания после удара в солнечное сплетение.
Я проваливаюсь в пустоту. Я умираю…
…И прихожу в себя.
Я в горизонтальном положении. Надо мной нависает белый потолок. В комнате полумрак, потому что светит, судя по всему, ночной светильник в углу. Слышно монотонное звуковое пульсирование какого-то прибора. У меня от носа тянется резиновая трубка, к рукам прицеплены иглы капельниц. Нижнюю часть тела закрывает простыня.
Что ж, это многое объясняет. Я в палате интенсивной терапии. Судя по ощущениям, относительно цел и жизнеспособен. Во всяком случае, конечности вроде отзываются на посылаемые мозгом импульсы, пусть и немного вяло, но они по-прежнему со мной. Голова же, напротив, сильно гудит.
Я поворачиваюсь направо и вижу…
…черт побери, там Вера. И, кажется, ей повезло гораздо меньше.
День первый – 31 декабря
ВЕРКА
Ее лицо разбито. Ту половину, что обращена ко мне, покрывает чудовищная гематома. Я надеюсь, что кости целы. Лоб перебинтован. Из полуоткрытого рта тянется трубка. Моя любимая укрыта покрывалом до шеи, и я не представляю, что может под ним скрываться.
«Господи», – думаю я. Слезы не идут, они меня душат изнутри.
За кроватью моей жены стоит кардиограф. Это он издает пунктирные звуки. На мониторе – рисунок ее сердцебиения. Одинокие редкие пики. Пульс есть, значит есть и надежда…
Я отворачиваюсь и понимаю, что не хочу здесь находиться больше ни минуты. Я хочу обратно на вокзал. Там уютно, просторно, там жизнь течет плавной неспешной рекой. Я готов торчать на вокзале целую вечность, лишь бы не здесь, где мы болтаемся между жизнью и смертью и неизвестно в какую сторону прорвемся.
Кажется, Господь слышит мои молитвы. Меня снова окутывает туман, глаза закрываются, кровать подо мной исчезает, и я лечу вниз.
Новая круговерть…
… В ангаре еще темнее, чем до моего перемещения, потому что костер теперь едва теплится. Очевидно, у нас не очень много времени, и если использовать его на пустые препирательства и риторические вопросы, будет потеряно то, что потом не вернешь ни за какие блага мира.
Я опускаюсь на колени, охватываю голову руками. Протяжный стон отдается эхом от жестяных стен.
– Снизошло озарение, – говорит старуха. Щадя мою поврежденную психику, она больше не показывает содержимое капюшона и смотрит на костер.
– Как это случилось? – спрашиваю я.
– Как обычно это и случается. Неожиданно. Цена жизни – короткие секунды забвения, отрешенности, невнимательности, ненависти, отчаяния. Всем вам кажется, что вы будете жить вечно, не представляя, что самое страшное может случиться уже в следующую секунду. Твою дорогу перебежал бродячий пес. Ты слишком поздно сбросил скорость, рука дрогнула. – Старуха покачала головой. – Вы всегда выбираете неудачное время для выяснения отношений.
– Она выбирала, не я.
– Неужели?
Я хочу что-то возразить и даже открываю рот, но в последний момент сдаюсь. Старуха права, нельзя оставаться неприкаянным на корабле, терпящим бедствие в открытом море. Я начинаю вспоминать.
Впереди ровная дорога, я не свожу взгляда с горизонта, но вдруг проклятая собака выскакивает на трассу в двухстах метрах от машины. Скорость моего автомобиля достигла ужасающих показателей, и я не придумываю ничего лучше, как утопить педаль тормоза. При таком бешеном темпе резкое торможение на зимней дороге – верный кульбит.
Так и вышло.
Дальше все происходит будто не с нами. Мы взлетаем. Перегрузки сравнимы с теми, что испытываешь при отрыве самолета от земли – тебя поднимает вверх, ты испытываешь благоговейный ужас и смотришь, облизывая губы, вниз, на удаляющиеся ангары аэропорта, взлетную полосу и зеленые газоны.
Машину выносит за пределы трассы. Ни о каком пьянящем восторге речь не идет – в салоне стоит сплошной вопль ужаса. Я бросаю руль, ибо в нем нет абсолютно никакой надобности, и закрываю глаза. Машину ударяет во что-то, слышен хруст стекла, мне на грудь давит руль, и я отключаюсь…
Я знаю, что Вера вылетела из машины через лобовое стекло, потому что не пристегнулась ремнем. Я не знаю, откуда я знаю, но это меня уже не особенно беспокоит. Сидя у костра со странной, похожей на саму смерть, старухой, я могу знать все, даже то, чего никогда не видел, начиная от крушения Римской империи, заканчивая военной кампанией в Ираке. Ко мне приходит Знание.
– Я на том свете?
Старуха издает звук, напоминающий одновременно и смех, и кашель, и шипение открытой бутылки «колы». Костлявая рука подпрыгивает. Костер горит ярче.
– Не задавайте глупых вопросов, юноша. «Тот» свет, «этот» свет… фантазии всё. Лучше подумай о том, что ты видел.
Что ж, я думаю. Давно думаю. Что я видел? Вокзал, разбегающиеся поезда, восходы и закаты, людей… Забавно, получается, никаких людей вокруг меня не было? А капитан Самохвалов? Рыжий перекати-поле Павел Кутепов? Девушка с телефоном, скучавшая по отцу? Карманник? Бармен Ирина?
Стоп… Я все эти дни вспоминал свою любимую. Ведь она существовала! Я не мог ее придумать, я помнил все: ее улыбку, губы, смешной носик, запах шампуня, которым она пользуется, запах ее возбужденного тела, голос, смех, похожий на журчание ручейка, трещину на ногте большого пальца правой ноги – все до мельчайших подробностей. Я вспоминал ее и находился на вокзале лишь по одной простой причине – она уехала, бросила меня одного, не объяснив причин.
Нет. Что-то не срастается. В чем вообще можно быть уверенным здесь, в этой… кстати, для начала, все-таки где – здесь?
– Ты действительно хорошо помнишь детали, – усмехается старуха. – Но помнишь ли ты ее имя?
Я замираю на секунду. Еще один хороший вопрос.
– Не помнишь, – соглашается старуха. – И тебя это нисколько не смущает. Она делает тебе больно, но ты, словно пес, тянешься к ней и не можешь прожить без нее ни одного дня. Ты не понимаешь ее логики, не можешь знать, что ожидает тебя завтра, потому что не в состоянии проследить за ходом ее мыслей, и с каждым новым днем для вас будто начинается новая история. Она может быть блондинкой, брюнеткой, шатенкой, она может смеяться, плакать, лежать у тебя на груди, как котенок, царапаться и раздавать пощечины. Когда она исчезает, твое сердце засыхает, покрывается коркой, но корка эта, как заметил один твой знакомый, тонка и ненадежна, ткни пальцем – рассыплется…
Один из темных людей, сидящий у костра по левую руку от меня, поворачивается лицом, и я узнаю в нем своего недавнего гостя. Он тогда представился Ангелом.
Старуха продолжает свою речь:
– Ты понимаешь, о чем я говорю, не так ли? Великое счастье и великое наказание роду человеческому. Движущая сила мира, которая подчас приносит столько же страданий, сколько радости. Тебе посчастливилось увидеть Ее воочию.
У меня пересыхают губы.
– Она предстает в разных ипостасях. Кому-то является ликом непорочного розовощекого дитя, иному мерещится деревом, могучим и плодоносящим, а кто-то видит Женщину, прекрасную и коварную. Счастлив тот, кто знает, как она выглядит. Ты теперь знаешь.
