Гас Ван Сент - В Розовом
Я действительно это видел? Сцена из моей собственной жизни. Я не уверен. Как бы это меня ни тревожило. Мне трудно их понять. Это розыгрыш или минет (ха-ха)?
Они хмуро смотрят мне в глаза. Вдруг что-то щелкает: я вижу, что Джек — это часть Феликса. Я слышал, как Мэтт только что называл Джека Феликсом, по крайней мере один раз.
Он — это он, но Джек не может помнить то, что помнил бы Феликс. А Мэтта Джек называет Блейком.
Я плачу и смеюсь одновременно. Время, как я теперь понимаю, связано с настоящим моментом, и его разрывают на куски. Захватывающее зрелище, мягко говоря. И в то же время очень… э-э… бессвязное. Как выступление плохого фокусника.
Кто бы мог подумать, что путешествие во времени похоже на ресторанный театр? Или на некачественный порнофильм. Я-то думал, оно должно быть… апокалиптичнее, что ли. Грандиознее. Сразу хочется простить всех плохих актеров в мире.
Джек собирается вспомнить все, что связано с Феликсом. В комнате как будто есть еще одно существо. Но они не показывают вида, что его заметили. Существо похоже на комбинацию их самих.
Мэтт падает. Как в кульминационной сцене «ПОДРОСТКА». Довольно странно.
Пивная кружка, которая стояла на шахматном столике, изменила положение, ее передвинули с места на место. Мэтт наступает на резиновую утку, та взвизгивает, и он делает вид, что испугался; умора.
Комната заполняется новыми существами. Их уже целая толпа, совсем как в номере братьев Маркс.
Джек похож на Феликса потому, что я его так воспринимаю, у других такого ощущения нет [60]. Действительно странно. Но сначала Джек хотел со мной связаться именно из-за Феликса. Феликс пришел за мной! Как и обещал. Но здесь творятся дела посерьезнее.
Все по одной схеме, говорит Джек, обливаясь потом; его немного раздражает сложность того, что им предстоит, а также мое пассивное нетерпение. Но я ничего не делаю, просто сижу.
Он просит меня сосредоточиться. Я что, против?.. Они открывают сумку, и из нее вылезают маленькие белые котята, нет, не вылезают, а вытекают, как расплавленные, котята в стиле «ар нуво», так чудно… Раздается громкое шипение и обрывает мои размышления о котятах.
Мы перенеслись… то есть я в другом измерении. В Розовом.
Я один и в то же время не один.
Тут невозможно жить. В Розовом человек не живет.
Если бы я попробовал это описать, я бы сказал, что это ощущение себя плоским — настолько плоским, что ты не можешь встать, сесть или повернуться. Ты как будто плоский. Но все-таки движешься. И можешь переместиться куда хочешь, а точнее, ты уже там, где должен быть. Ты везде, где всегда все было, есть и будет.
Кажется, что нет ни прошлого, ни будущего. Все однородно (плоско).
Необъяснимо. В наших четырех измерениях расстояние и движение показывают, что прошлое и будущее есть. В действительности они существуют только в нашей электромагнитной вселенной, которая заново проигрывает прошлое и будущее, чтобы нам было удобнее жить. Здесь, в Розовом, прошлое и будущее связаны, они как один большой древесный ствол. «Сейчас» нашего измерения можно описать как кольца роста, которые видны, если срезать (неестественным образом) кусок ствола. («Сейчас» само по себе неестественно, но оно все равно есть в нашей вселенной.) Тут ты всегда плоский. Лучше я не могу это все описать.
Невероятно. Я плоский, как математическое уравнение. Я чувствую себя уравнением. Рядом все остальные, но я один. Скорее я — эти все.
Черт! Это можно понять, только когда попадаешь сюда сам. Вот смешно будет, когда я вернусь (в реальность?), побывав в Розовом. Если вернусь. Теперь я понимаю, почему Джек и Мэтт иногда так дезориентированы. И хулиганство Мэтта в Розовом тоже приобретает смысл. Он просто играет со временем. Та девушка из Сан-Франциско была права, время действительно идет вспять.
Раньше я только предполагал, что Джек-это Феликс, теперь я в этом убедился. Но он — и все другие. Здесь нет привычных нам тел. Только связи, но не тела. Эти связи постоянны, они не возникают и не исчезают, нет. Я чувствую их. Мне тут нравится. Я мертв, и это мне тоже нравится. Не меньше, чем жизнь. По крайней мере существование здесь не так жестоко.
Я в постели? Но я не умер. Такое ощущение, словно я живой. Это темное место. Это…
Немного побыв вне времени, я возвращаюсь обратно. Наверное, это лучше, чем идти вперед. Уж не знаю, на что это было бы похоже.
Когда я выхожу на улицу, дни откручиваются назад, и наступает прошлый четверг. Вся неделя начинается заново. Наверное, Джек и Мэтт что-то напортачили со временем. Или это специально, чтобы я пришел к ним снова.
В четверг мне позвонила компания-поставщик питьевой воды, потом я немного поработал над «ВЕЛИКИМ ЧЕРЕПОМ» и отправился в бар. Я смотрел, как Харрис пьет пиво и оживленно обсуждает свой новый проект с другими местными режиссерами, можно сказать, цветом Саскватча.
Его новый проект — какая-то непонятная анимация с помощью мела. Я не все уловил, потому что сел за столик посреди разговора.
Итак, в четверг проигрываются те же самые события. Я и не замечаю, что все пять дней повторяются: четверг, пятница, суббота, воскресенье и понедельник. Мне скажут об этом позже.
Сам того не подозревая, я снова говорю о питьевой воде, работаю над тем же отрывком из «ВЕЛИКОГО ЧЕРЕПА», а потом сажусь пить пиво за столик Харриса посреди той же самой дискуссии о «МЕЛЕ».
Так я попадаю в четырехдневную временную петлю, которая заканчивается в следующий вторник очередным посещением Джека и Мэтта. Петля снова и снова отбрасывает меня в прошлое.
Где Джек и Мэтт? Как будто заняты. В пасмурное четверговое утро я говорю по телефону с поставщиком питьевой воды. Я задерживал оплату счетов, и они хотят расторгнуть договор и забрать разливной автомат, который стоит у меня на кухне. Я изо всех сил стараюсь их отговорить и обещаю сегодня же прислать чек. Я задержал его всего на пару недель, нельзя же так придираться из-за пяти долларов за бутылку. Нужно где-то достать денег.
Может, хватит мечтать? Ну его, этот рекламный бизнес! Открою магазин под названием «Магниты для холодильника и прочие курьезы». Неожиданно я очень повеселел. Магниты с классными картинками. Или с большими бантами, такими тяжелыми, что чуть ли не падают с холодильника. По-моему, магниты на холодильник нужны всем, это полезная штука. Между прочим, неплохая идея.
Кто-то поднимается на крыльцо. Боже! У меня гости.
Пришли Джек и Мэтт, событие из ряда вон. Стоят на крылечке. Открываю дверь, и они осматривают меня хмуро, как врач — больного, вышедшего из комы.
— Что слышно?
Мнутся на пороге, не хотят заходить. Джек держит в руках экспонометр, о котором недавно спрашивал по телефону.
— Слышь, братан, что это за зеленый огонек на циферблате?
— Для низкой освещенности, — говорю я и поворачиваю рычажок в верхней части прибора, который открывает окошечко и впускает больше света.
Они довольны и прощаются: идут на съемки. Точно, фильм, я чуть не забыл.
— А о чем фильм-то? — спрашиваю я.
— О мышцах… — говорит Джек.
Мэтт показывает бицепс.
— О мышцах… — хором повторяют они.
— А когда я его увижу?
Джек пожимает плечами:
— Когда-нибудь.
Немного поразмышляв, я отправляюсь в бар «Двадцать первая авеню», где собираются все свободные киношники Саскватча. Старый бар «Двадцать первая авеню» — иногда его называют «Синема» — всего в квартале от большого офисного здания, облюбованного режиссерами и операторами.
И у меня там когда-то был офис, секретарь и кое-какое видеооборудование.
В этом нетипичном баре можно сидеть день напролет, говорить о своих существующих и несуществующих проектах и пить пиво.
Мечты моих коллег такие розовые и идеалистичные, что меня передергивает.
Харрис в самой гуще толпы. Он рассказывает о мультфильме «МЕЛ», над которым работает уже года три, но никому не показал ни кадра. Прямо «Ковбой Немо» какой-то.
Он поворачивается ко мне со словами:
— Спанки? Я тут думал… — Харрис много думает.
Он странный тип. Я тоже. Наши сотовые лежат посреди стола.
Джоанна сидит напротив со скрещенными руками и слушает Харриса.
Харрис говорит:
— Я думал, о чувствительных, зонах, организма.
Смотрю, кто еще с нами за столом. Три или четыре человека, все с сотовыми, сотовые лежат вместе посреди стола.
— Например, — Харрис касается груди, — вот чувствительная зона, чувствительная зона нашего организма. — Потом дотрагивается до шеи. — Да, и тут у меня еще одна чувствительная зона. Или тут. — Он касается паха.
— Определенно, — говорю я.
— Или тут. — Он трогает себя за голени. — Это место очень чувствительное.
Раздается телефонный звонок. Мы все смотрим на телефоны, которые сложились на столе в лист клевера. Звонок может значить, что кого-то из нас ждет работа или кто-то неправильно набрал номер. Может, звонит Голливуд — этого втайне желаем мы все, хотя делаем вид, что нам все равно. Впрочем, Голливуд и так никогда не звонит. Никогда. Мы уже играли в эту игру. Так чей телефон?
