Раймон Кено - День святого Жди-не-Жди
Ей это удалось.
Внезапно, забыв про звезду и обольстившись этнографом, Лё Бестолкуй разболтался. Он расспрашивал Дюсушеля, как Родимый Город то, да как Родимый Город се, короче, обычная тематика в разговорах с туристами. Его половина и дочь рта не разевали. Дюсушель сразу же понял, что все трое были довольно причудливыми экземплярами. Он предпочел бы общество Алисы, но, раз уж улизнула, ничего не оставалось, как набираться знаний. Фонографиозным ухом он слушал речи переведателя, которые становились все более придурковато конфиденциальными. Он, переведатель, плакался по поводу ига, сносимого от мальчишки, причем весьма невежественного по части чужеземного языка, ну да ладно, не будем об этом, он сожалел о временах Великого Мэра Набонида, временах отнюдь не древних, всего один год, как, ведь завтра будет ровно один, с того самого момента, когда, да. Вы приехали сюда в первый раз? Моя дочь, Эвелина, что за вопрос, выйдет замуж в нашем кругу. Само собой разумеется. В кругу знатных лиц. Великий Набонид на нее поглядывал. Правда, доча? Дама, фаворитка, — уже неплохо. Это все же имеет значение. Особенно среди знатных лиц. Речь шла даже о том, что она выйдет за Пьера.
— Да нет же, папа! За Поля!
Дюсушель оглядел девушку. Хороший образчик родимогородской девственности, показалось ему. Он почувствовал желание ее исследовать. Из этой респондентки можно было бы выжать несколько фольклорных деталей.
Наговаривая нежности, Дюсушель стал о нее тереться, в то время как ее родители жидко улыбались, мечтая о грядущей копуляции дочери с туристом, что имел ух какой ученый вид.
Как ни в чем не бывало, переведатель Лё Бестолкуй следовал в непосредственно-заинтересованной близости, объясняя явления. Тем временем под покровом мракости раззадорившийся Дюсушель водил рукой по ягодицам Эвелины и рассеянно прислушивался к рассказу о разных происшествиях, которые более или менее Города знатных лиц Родимого оживляли жизни течение. Так, Лё Бе-уй хвалился тем, что сумел остаться на своем месте; Пьер его не ликвидировал. Переведатель был одарен гибким хребтом и этого даже не скрывал. У Эвелины он был таким же, гибким. Малышка интересовала Дюсушеля все больше и больше. Но родители наступали им буквально на пятки и несли до чего ж увлекательно полную бестолкуйню по поводу Родимого Города. Затем переведатель разворчался, патамушта звезда улизнула. В воздухе пахнуло эротикой, и супруга затерлась о супруга, нашептывая ему на ухо ух ты котяра блудливый чем дальше, тем больше.
Так, шаг за шагом, они продвигались и наверняка дошли бы до конца — как законная чета, так и девственно-туристическая пара, — если бы не столкнулись (этого следовало ожидать) с группой знатных лиц, которые вышли развеяться и размять ноги, хороший вечерок, а вы как, в порядке, не мешало бы пропустить стаканчик фифрыловкй, и прочая фоническая чушь, дурь и мудазвонщина. Приветственно пожимая друг другу мокрые от пота ладони, родимогородцы искоса поглядывали на туриста, который, похоже, растерялся, куда их вообще девать-то, лапы свои. Лё Бе-уй представил чужеземишку, и клейкие рукопожатия возобновились, но глаза уроженцев продолжали настороженно разглядывать, а языки прижимались к нёбу лишь ради скудных реплик.
— Я, — наконец сказал Дюсушель, вспомнив о своих профессиональных обязанностях, — очень рад, что завтра смогу присутствовать на традиционном праздновании Жди-не-Жди.
— А с чего это ему не быть традиционным? — спросил Сенперт. — Он всегда такой: традиционный.
— Это как посмотреть, — одновременно и сдуру брякнул Капюстёр.
— Что вы имеете в виду? — быстро отреагировал Дюсушель с макиавеллизмом, присущим любому объективному исследователю.
— Ничего.
Капюстёр замкнулся.
— Речь идет о… каких-то изменениях? — вкрадчиво спросил Дюсушель, упиваясь собственной изощренностью.
— Кто это вам сказал? — спросил Сенперт.
— Здешние люди, с которыми я встречался.
— И где же?
— В таверне.
— Неудивительно, — взорвался Лё Бе-уй. — Не верьте тому, что болтают в злачных местах. И чего ради вы туда сунулись?
Дюсушель проглотил бестактность и неуверенно ответил:
— Мне порекомендовали попробовать фифрыловку того года, когда Ив-Альбер Транат выиграл Триумфальный Приз Весенника.
— У меня фифрыловка получше, — сказал Лё Бе-уй.
— Но ведь я не был приглашен.
— Так пойдемте и разопьем бутылочку.
— Отличная мысль, — сказал Сенперт.
Дюсушель задумался. Разумеется, в гости к частным лицам туристы попадают не часто, а этнографы — и того реже. К тому же благодаря этой попойке он наверняка смог бы продолжить тестирование Эвелины, которая двигалась послушно и параллельно своей мазерше[128]. Однако его беспокоила Алиса Фэй. Он стал уклоняться.
Сенперт настаивал, но совершенно бескорыстно, ибо его почти никогда не приглашали к переведателю. Лё Бест-уй гордо расхваливал свой напиток. Капюстёр и Зострил мямлили нет многозначительно. Так все дошли до маленькой площади, на которой коагулировалась человеческая масса. Дюсушель, якобы невзначай, огляделся тем панорамным высматривающим взором, который вырабатывается лишь в результате многочисленных путешествий в дальние страны, но Алисы Фэй не увидел.
Поэтому этнограф принял приглашение на фифрыловку и пристроился к Эвелине. Ему удалось оттеснить ее в сторону, во-первых, благодаря своей собственной ловкости, во-вторых, благодаря ловкости девушки и, в-третьих, благодаря пособничеству знатных лиц, хотя в их обычаях никогда не практиковыковывалась жертвенная проституция отпрысков женского пола.
— Все знают, в полдень вас приветствовал наш мэр, — прошептала Эвелина.
— После обеда, — уточнил турист, восхищаясь касандрилейским стихом, формой выражения, которая редко считается часто употребляемой среди родимогородских дев.
— Я на нем скоро помолвлюсь, — сообщила Эвелина. — Слышали папашу?
— Вы рады, что станете мэршей?
— Чихала я на это с присвистом, — ответила Эвелина. — Меня хотят обязательно пропихнуть в его семейку. А мне это не по душе.
— Что именно?
— Семейные истории. Папаша (она грациозно кивнула в сторону Лё Бе-уя) думает только о том, как бы побольше заганелонить. То есть о деньжатах. Не знаю почему, но это якобы зависит от семьи Набонидов. По-моему, он морочит себе голову. Во всяком случае, я, так сказать, почти помылвлена.
Она засмеялась.
Ну и дурища, подумал Дюсушель, тиская ей талию. Это интересовало его все меньше и меньше. Перед дверью Лё Бестолкуя он струхнул.
И покинул компанию.
То, что вообще все туристы хамы, было известно и раньше, но только в принципе. Уклонение этнографа долго обсуждали.
Дюсушель вновь погрузился в круговой поток родимогородцев. Время от времени он посматривал направо, налево, в сторону маленьких мракостных аллеек. Тени метались под покровом теней, но не видел совсем он Алисы нигде Фэй среди них.
Окружная Дорога — это все же не велосипедная дорожка, говорил себе этнограф. И продвигался вглубь по тропам узким. Справа и слева во тьме обнаруживал влюбленных. Их было немало, по крайней мере, тех, кто залезал под юбки, и тех, кто позволял туда залезать. Алисы — нигде. Ноги родимогородок его не возбуждали, Дюсушеля, отнюдь. Если б захотел, то мог бы, и с Эвелиниными он, которые совсем даже ничего, вволю насладиться меццотинто[129]. Но искал лишь Алису, не потому, впрочем, надеялся, что вот-вот глазам откроется она с лепидоптерами на ляжках в черном шелке, а потому, что осознал просто, просто-напросто, утечку в смысле своей научной объективности.
За углом ограды, ограждающей кустарные кустарники, Дюсушель столкнулся с двумя пьяными субъектами, которые сказали А! хором, никак «турик», это были Спиракуль и Квостоган.
«Турик» посмотрел на них безо всякой благосклонности, оценивая их скудноватыми в смысле фольклорного ознакомления — раз, в смысле информации относительно Фэй — тфа. Изрядно нафифрыленные гуляки выдали целую серию А! а! которая принеятно фстревожила Дюсушеля, несмотря на его богатый опыт общения с туземным контингентом.
— А! — наконец-то разродился Спиракуль. — Он возомнил.
— Да еще как, — подсказал Квостоган.
— Что будет Жди-не-Жди.
— По старой традиции.
— И ошибся.
И хором:
— Разве нет?
Собрав все свое мужество в трясущиеся поджилки, Дюсу спросил:
— Это почему же?
Спиракуль прыссснул со смеху:
— Как будто сам не знает!
— Делает вид, — прыссснул Квостоган.
— А сам знает лучше нас.
— А то! Канешно лутшенассс!
— Тот-то ему все рассказал.
— Потому что, — начал Квостоган.
Спиракуль закончил:
— Все знают, в полдень вас приветствовал наш мэр.
