Раймон Кено - День святого Жди-не-Жди
— Так вы пойдете за водой? — спросил Пьер.
— Он приходит в себя, — сказала Алиса Фэй.
— Чтобы прийти к вам, — заметил Дюсушель.
— Отменная объективность, — сказала Алиса Фэй.
— В нашей специальности всегда приходится чуть-чуть заниматься психологией, — ответил Дюсушель.
— Я могу уже не идти за водой, — заметил Сахул.
— Где я? — спросил Поль.
Он фыркнул. Учитывая опрокинутое положение тела, прежде всего уткнулся взглядом в потолок. Затем заметил какое-то лицо, ощутил нежное тепло, мягкость и упругость чьей-то ноги под своим затылком. Распознав во всем этом присутствие любимого существа, он снова лишился чувств.
— Вот это да! — произнес Дюсушель.
— Что ни говори, — сказал Сахул, — а он здорово втюрился.
— Вас уже не спирает от былого уважения, — сказал Пьер. — Хотя вы были в числе моих друзей.
— Прашупращеня, прашупращеня, — прошептал Сахул.
Он удалился, оглядываясь на подколенную складку Алисы Фэй и морщинистость ее шелка.
— Так идти мне за водой или нет? — спросил он, скромно застыв в дверях.
— По-моему, бесполезно, — высказался Дюсушель.
— Прашупращеня, прашупращеня, но я получаю приказы только от своего хозяина.
— Выйдите, — сказал Пьер.
Дверь закрылась. Снова открылась. Сахул, кивая на Дюсушеля, вопросительно напомнил хозяину:
— Он что-то сказал про тучегон.
— Я вам тоже скажу, — пообещал Пьер. — Выйдите.
— Так идти за водой или нет?
— Я дам вам дагерротип с автографом, — пообещала Алиса Фэй.
— Когда изволите?
— Можете зайти за ним завтра с утра ко мне в гостиницу.
— Я счастлив и премного вас благодарю, мадемуазель. Смотрите-ка, сейчас он снова откроет глаза, но если увидит вас с первого взгляда, то опять провалится во мрак; лучше его усадить, чтобы он увидел вас не сразу.
Дюсушель и Пьер усадили Поля в протомуниципальное[126] кресло. Алиса Фэй сместилась влево и чуть назад. Поскольку они последовали его советам, Сахул удалился.
Поль, очутившись за протомуниципальным столом, удивился. Он принялся рассматривать предметы, находящиеся перед ним и по сторонам, но назад не оглядывался, а следовательно, не мог сразу обнаружить присутствие Алисы Фэй, хотя и ощущал пронизывающий и тончайший аромат, отличавшийся от всех известных естественных запахов Родимого Города.
Он неловко встал, чтобы уступить кресло брату, ибо тот ревниво относился к своей атрибутике.
— Ничего страшного, ничего страшного, — сказал Пьер, быстро усаживаясь в кресло.
Затем взял брата за руку и торжественно добавил:
— Поль, у меня для тебя большая новость, невероятная новость, сдержи свое волнение, так вот: мадемуазель Алиса Фэй, звезда чужеземного кинематографа, находится в наших стенах, и даже больше, она находится среди присутствующих здесь.
Повернувшись к ней, он заключил свой дискурс следующей клаузулой:
— Мадемуазель (он поклонился), позвольте представить вам моего брата, Поля Набонида.
— Мадемуазель, — сказал Поль, — я — очарован.
Он и в самом деле был таковым.
Очарованным.
Она была приятно удивлена, что не без удовольствия расположило ее к словесному обмену. Они сразу же и поочередно принялись произносить разные реплики под критическими взорами присутствующих лиц. Так они договорились о последующей встрече, затем Алиса Фэй ушла в сопровождении Дюсушеля.
— Очаровательный юноша, — подытожил этнограф, — к тому же он, как мне кажется, испытывает к вам определенное чувство. Кинематограф — это тема, которую я еще не изучал вплотную. И, признаюсь, даже не думал, что сие искусство могло в регионе, подобном этому, найти отклик, хотя бы отдаленно напоминающий тот.
— Мой образ, — произнесла Алиса, — становится универсальным.
— Всеобщим, — осмелился уточнить Дюсушель.
— Универсальным, — поправила его Алиса. — Какая женщина универсальнее меня?
— Богиня, — нашелся Дюсушель.
— Несомненно, но ведь я двигаюсь. Не оккультное и не символическое проявление время от времени, а непрерывность реального движения.
— Форма без материи.
— Форма света.
— И тени.
— Все эти сменяющиеся атомы времени, это — я.
— И в вас влюбился брат мэра.
— Каково должно быть его одиночество!
— Одиночество, заполненное вашими экранными всполохами.
— Я его обворожила.
— Вы его обморочили.
В «Косодворье» они выпили по коктейлю.
— Итак, уважаемый, — спросила мадемуазель Фэй, — вы действительно так редко ходите смотреть мувиз?
Они вместе поужинали. Симон Хуйцер, все еще страдающий от сухого тринуклеита, корчился в своем душном номере. Алиса послала ему фрукты. Дюсушель говорил мало, часто задумывался. Алиса чувствовала себя как-то странно.
Выпив кофе — так как кофе взбадривало их обоих (равно как и Симона Хуйцера), — они помолчали.
Алиса вздохнула.
— Мне кажется, — наконец произнесла она, — я влюбилась в этого обалдуя.
— В самом деле? — пробормотал Дюсушель, ощутив легкое ревнивое покалывание в области простаты.
Хотя и не имел никаких видов на Алису. Обычно он работал с местным контингентом. Это давало ему дополнительную информацию. Он взял себя в руки и сказал:
— Я нахожу его симпатичным.
— Здесь — другое.
— Да. Вы пойдете на свидание с ним?
— Да. На Вечернем Променаде Окружной Дороги Города, вдоль Важного Бульвара. Вы пройдетесь со мной? До этого места?
— Да. Вы по-прежнему уезжаете послезавтра?
Она взглянула на него:
— Да.
Они выпили по рюмке строгача, родимогородского ликера из кедра и иссопа[127].
Люди, прибывшие отовсюду, столпотворялись.
Уже накануне Жди-не-Жди переваривание происходило тяжело и медленно, надлежало подготовить желудки к грядущему бруштукаю; человеческое тесто — более вязкое, чем обычно, — неспешно ползло по пешеходным зонам. Здесь были все: родимогородцы, высокие и низкие, знатные и простые, хорошие и плохие, глупые и преглупые, средние и крайние, такие и сякие, те, что ходили туда и сюда, те, что говорили, и те, что молчали, а кроме них были еще и сельчане, высокие и низкие, знатные и простые, хорошие и плохие, глупые и преглупые, средние и крайние, такие и этакие, те, что ходили туда и сюда, те, что говорили, и те, что молчали, а еще чужеземцы, высокие и низкие, большей частью знатные, простые довольно редко, Р.Г. ведь не близко, нужны тюрпины и ганелоны, чтобы сюда приехать, хорошие и плохие, средние и крайние, такие и всякие, те, что ходили туда и сюда средь сельчан и родимогородцев и говорили меж собой, вот звезда Алиса Фэй Алиса или же ах, значит, вы впервые приехали на Жди-не-Жди и те, что молчали, поскольку были снобами, которые неоднократно видели этот их Жди-не-Жди, но не произносили ни слова, дабы выглядеть достойно.
Пока Алиса мечтала, Дюсушель пропустил еще несколько рюмочек строгача. Затем они вышли, оставив Хуйцера пересыхать в номере. В порыве нежности, который объяснялся воздействием строгача, а также некоторой ревностью, Дюсушель взял Алису под руку. Алиса не высвободилась, позволив сжать мякоть своего бицепса, который она укрепила благодаря спорту, одной из дисциплин Святолесья, неведомой родимогородцам. Зажигались лампочки на акациях. Иногда удавалось различать людей. Людей, которых они конечно же не знали, ну, разумеется, откуда они могли их знать.
Например, они не узнали в лицо Лё Бестолкуя, с его половиной и дочерью, которые выгуливались в этот предпраздничный вечер. Зато переведатель узнал их. Он приказал семейству ждать в отдалении и набросился на приезжих, активно пользуя чужеземный язык:
— Мадмуазель Алиса Фэй, не так ли? Не позволите ли вы позволить мне попросить у вас автограф?
Он вынул из внутреннего кармана пиджака слегка помятый дагерротип Алисы. Та являла свой образ на бумаге благодаря активному воздействию света на некоторые соли и демонстрировала бархатное трико и облегающие шелковые чулки, а также украшение в виде черного, как смоль, лепидоптера.
— Ну, пожалуйста, пожалуйста, — шептал переведатель в мракости. — Надпиши-итиивомне-е! Надпиши-итиивомне-е!
— Я очень польщена вашей просьбой, — ответила звезда. — С кем имею честь?
— Ваш покорный слуга Лё Бестолкуй, переведатель в этом городе, нашем Родимом.
— Меня зовут Дюсушель, — сказал Дюсушель, начиная подумывать о том, чтобы отпустить руку Алисы Фэй. — Я — исследователь.
— Очарован, — сказал Лё Бестолкуй, хотя таковым (очарованным) вовсе и не был.
Спрятав автографированный дагер, он знаком подозвал двух сопровождавших его бабенций. Представились. Дюсушель не знал, что выбрать: одиночество с Алисой, которое наверняка не могло быть долгим, поскольку та стремилась на встречу с Полем Набонидом, или профессиональный долг, который требовал от него якшания с естественным материалом, то есть в данном случае с Лё Бестолкуем, почти несомненным источником характерных подробностей, сплетен, пересуд, суеверий и диалектизмов. Алисе не терпелось улизнуть.
