Леонид Гартунг - Пoрог
Митя укладывает кошку на теплую плиту. Отодвигает блюдечко в сторону, чтобы никто не наступил.
— Он что же, завуч, тебя усыновить думает?
— Ничего он не думает.
— Что-нибудь думает, коли к себе взял. Может, ты кормить обещал его на старости лет?
— Ничего я не обещал.
Степан Парфеныч приближается к Мите, большим заскорузлым пальцем тычет в прореху на плече.
— Это что?
— Порвал малость.
Запускает палец в прореху, рвет дальше.
— Что ж он тебе рубаху не справит? — Опять окидывает взглядом мебель, книги. — Хитро ты придумал… К интеллигенции, стало быть, пристроился. — И вдруг, скрипнув зубами, тихо, угрожающе: — Ты вот что… Давай собирай свои шмутки. Что тут твоего? Бери и пошел. Поизгалялся над отцом и будет.
Митя бледнеет, первый раз подымает глаза на отца.
— Не пойду.
— Пойдешь.
— Не пойду.
— Вон как… Не пойдешь? Щенок. Да ты у меня бегом побежишь.
В это время приходит Хмелев.
— Что тут происходит? — спрашивает он, потирая руки с холода.
— Пойдем, — говорит Степан Парфеныч Мите.
— Он не пойдет.
— А ты не встревай, — говорит Степан Парфеныч Хмелеву.
— А почему не встревать?
«Пугнуть его, что ли? — соображает Степан Парфеныч. — Может, вызвать в другую комнату да нож показать? Он недалеко — за голенищем валенка. Да нет… Шрам, глаза спокойные, голос негромкий. Скажет и замолчит. Видать, фронтовик. Этого не напугаешь».
49
Тихо. Безветренно. Мороза градусов тридцать, не больше. На спуске к Оби лыжи, ледянки, салазки. Мальчишки построили из снега трамплин. Малыши с санками, постарше — на лыжах. Копейка раскраснелась, и лицо ее похоже на спелое яблоко. Черные ресницы в белом инее. Вся в снегу. Из всех девчат она одна пытается прыгать с трамплина.
Не торопясь подходит на лыжах Мамылин. Раз-два, раз-два… Правая лыжа — левая палка. Левая лыжа — правая палка. Раз-два, раз-два… Так их учили на уроке физкультуры. У него голубой, совсем новый лыжный костюм, меховая шапка с опущенными и подвязанными на подбородке ушами. От этого голова его кажется невероятно большой. Настоящий головастик. На ногах новенькие бурочки, белые, как снег. Он носит их с первых морозов, а на них все еще ни пятнышка. Должно быть, он их каждое утро чистит зубным порошком. И, наверно, у него есть специальная щеточка и лежит она около умывальника, всегда на своем месте.
На краю ската он останавливается и смотрит вниз.
— Поехали! — кричит Копейка.
Мамылин щурится от солнца. Копейка мелькнула, и нет ее. Позади вихрится легкий снег. Мамылину страшно. Мамылин твердо знает, что упадет, и это будет смешно. Если б никого рядом не было, было бы легче решиться.
От трамплина снизу подымается Генка. На нем ни снежинки. Значит, не упал ни разу. Мамылин завидует ему.
— Не вздумай с трамплина, — предостерегает его Генка.
Генка для поворота не переставляет лыжи. Прыжок на месте, рывок, и он уже спиной к Мамылину и летит вниз.
Мамылин стоит. Возвращается Копейка.
— Нос отморозишь, — задирает она Мамылина. Мамылин не обращает на нее внимания. Тогда она снимает лыжи, подбегает сзади и толкает его в спину. Мамылин, чтобы не скатиться вниз, садится на снег. Одна лыжа снимается у него с ноги и скользит по склону. Он снимает другую, втыкает вместе с палками в снег и идет вниз подобрать убежавшую. Он слышит позади себя смех девочек.
Малыши бегут ему навстречу, несут его лыжу. Он возвращается на прежнее место, надевает лыжи и снова стоит. И вдруг, сжав зубы, наклоняется, отталкивается палками и скользит к трамплину. Вот он пригнулся, как надо, вот выпрямился, взмахнул руками. Закружилось облако снежной пыли.
Облако рассеивается далеко внизу. Голубая фигурка пытается сесть, но снова падает. И не подымается.
Генка на лыжах подъезжает к Мамылину, поворачивает его на спину. Тот бледен, глаза закрыты. Генка, не раздумывая, начинает делать ему искусственное дыхание. Руки за голову, руки к груди. Руки за голову, руки к груди. И сильнее давит на грудную клетку.
— Хватит, — говорит Мамылин и открывает глаза.
— Ничего не сломал? — Генка помогает ему встать. Подбирает палки. — Эх ты, разве с палками прыгают? Тёфа…
Он ведет Мамылина наверх. Мамылин отстраняет его руку.
— Я сам.
— Сам так сам. И чего тебя на трамплин понесло?
Мамылин выходит наверх, снова надевает лыжи.
— Ты куда? — спрашивает Генка.
Мамылин словно не слышит.
— Ну, нет, никуда ты не поедешь. Только попробуй. Я тебе лыжи переломаю… Ну чего ты из себя строишь?
— Иди ты… — спокойно произносит Мамылин.
Генка хохочет. Никогда он не слышал, чтобы Мамылин ругался. Он даже не думал, что тот знает такие слова.
Мамылин идет на край горы, отталкивается палками и скользит вниз. Сверху хорошо видно, как он взмахивает руками и исчезает в крутящемся снежном облаке.
50
Слабый ветер срывает с ветвей сосен хлопья снега. Тоня колет дрова. Удар у нее слабый, и полено то и дело, как пьяное, валится в снег. За спиной слышится:
— А ну, дай топорик.
Это Егор. Он красный от мороза, в стеганке, перетянутой в поясе широким солдатским ремнем. Снимает рукавицы, кладет их на снег, берет топор, взвешивает его в руке.
— Разве это топор? Игрушка. Отойди-ка!
Тоня отходит.
— Не сюда. Вон к ограде. Не дай бог, зашибу.
Он вонзает топор в огромный кругляш, крякнув, вскидывает его над головой, ловко переворачивает в воздухе и бьет обухом топора о чурбан. Кругляш со звоном разлетается на две половинки.
— От, видела?
— Ловко.
Егор доволен собой.
— Не девушкиных это рук дело. Ты, когда надо, завсегда говори. Мне это раз плюнуть, а ты себе ноги порубишь. Чем на свадьбе плясать будешь?
— Не будет у меня свадьбы.
— Не зарекайся.
Егор ставит следующее полено, замечает, что Тоне холодно.
— Ты иди к себе. Иди. Прибирайся там или делай что надо. Я сам управлюсь.
Тоня уходит. Через полчаса Егор зовет ее.
— А ну, глянь. Пока хватит, однако? Другой раз я со своим колуном приду.
Относит беремя дров в кухню. Усаживается около дверцы плиты, закуривает.
— Я тебе рыбы принес. Корзинку в сенях поставил.
— Как же ты рыбу ловишь?
— А прямо руками. Сижу у проруби. Увижу — плывет. Я ее — раз… — Егор хохочет.
— Удочкой?
— Удочки — это детство. Сеть я ставлю. Пойдем со мной — увидишь.
— Что ж, пойдем.
Часов в восемь вечера Егор приходит с мешком под мышкой.
— Не раздумала?
Они выходят в темноту. Обледенелой тропинкой спускаются к реке. Чтоб Тоня не упала, он держит ее за руку. Небо мутное. Вдоль реки дует ровный тонкий ветер. Сперва идут дорогой, затем целиной. Тоня старается попасть в след Егора, но шаг у него слишком широкий.
— Зря я лыжи не взяла.
— Тут недалеко.
Ветер жжет лицо. Руки в перчатках она запихивает в рукава. Скоро ли? И как он найдет нужное место? Впереди и вокруг одна лишь мгла.
Странно идти по снегу и знать, что под тобой вода. Под мертвой коркой льда бежит та самая река, которая играла с ней волнами.
Слева темнеет дорога. Тоня поворачивает к ней.
— Ты куда? — кричит Егор. — Утонешь! То ж полынья.
И правда: журчит, бьется о край льда темная струя.
Идут все дальше и дальше. Наконец, Егор останавливается.
— Обожди, я струмент возьму.
Наклоняется, шарит в снегу, вытаскивает пешню.
— На, держи. Тут еще лопата и черпак.
В темноте он, как у себя дома. Из снега торчит палка. На этом месте Егор долбит лед. Осторожно освобождает конец шнура. Еще долбит. Из проруби с глухим вздохом подымается вода.
— Ты стой здесь. Я другой конец отвяжу.
Он уходит. Слышно, как в темноте бьет его пешня о лед. Егор возвращается, вычерпывает мелкий лед из проруби. Становится на колени, начинает выбирать сеть. Бьется что-то живое. Тоня радуется, как маленькая.
— Ой, рыба!
— Ты бери давай.
Тоня копошится в мокрой сети, вынимает зацепившуюся жабрами рыбу. Кидает ее на лед. Рыба быстро твердеет.
— Егор, больше не могу.
Мокрые перчатки обледенели. Пальцы в них, как деревянные. Егор сдергивает ее перчатки, берет Тонины руки в свои, дышит на них, разминает в больших, горячих ладонях. Это больно, очень больно, но Тоня терпит.
— Такими ручонками только писать.
Он отдает Тоне свои рукавицы. У нее замерзли не только руки. Ей кажется, что вся она обледенела. Особенно колени. Зря не надела лыжный костюм.
Егор снова протягивает сеть под лед. Собирает рыбу в мешок. От холода Тоня уже не может говорить.
— Пойдем быстрее, — шепчет она.
Когда кончается целина и выходят на дорогу, Тоня кидается бежать. Скорей бы домой…
На другой день Тоня с трудом проводит уроки. Вечером у нее температура. Она рада, когда Егор заходит ее проведать.
