Евсей Цейтлин - Долгие беседы в ожидании счастливой смерти
й мучается. Наконец, начинает диктовать жене — уставшей, перегруженной и без того всевозможными делами. Случается, доктор Сидерайте переписывает по нескольку раз одну страницу. й удовлетворен: «Вот она и стала моей Софьей Андреевной. Хотя я, конечно, не Лев Толстой».
____________________
Обычно автор радуется, когда выходит новая книга. Ставит точку на прежних замыслах. Иногда вообще забывает о них. Он весь — новые планы. Это я и говорю (в феврале 94 г.) й перед выходом его книги «Захлопнутые двери».
— Так-то оно так. Но я освобожусь сейчас не только от старого материала… Работа держит меня на этом свете.
____________________
«ТАЛАНТ. ЧТО ЭТО ЗНАЧИТ? А значит это — чувствовать острее, смотреть и видеть глубже, чем все обычные люди. Талант — сложный аппарат: сердце, логика, душа… Бог знает, что еще! И к тому же — на этом инструменте надо суметь сыграть» (10 декабря 91 г.)
_____________________
СЛАВА. Как приходит она к писателю? Чем он жертвует ради достижения известности. Помогает или мешает ему семья. Роль жены творца в «проектировании» успеха.
Мы с й не раз обсуждаем эти темы. Обычные темы в литературной среде.
Необычно другое: й вовсе не жаждет славы.
«У писателей (в большей или меньшей степени) развито тщеславие. Почему у меня его нет? Не знаю. Самое важное для меня — выразить то, что чувствую. Свою правду» (6 ноября 91 г.)
______________________
Резко (и без всякой позы) он отказывается поместить свою фотографию в сокровенную для него книгу на еврейские темы.
При этом… очень хочет внимания прессы.
Противоречие? Но только до тех пор, пока я не догадываюсь: это мучительная жажда понимания. Может быть, больше всего й мечтает о диалоге с читателем, зрителем, критиком.
— Две мои книги просто никто не заметил… Не было ни строчки в газетах. Мне больно.
Он говорит о своих книгах: «Захлопнутые двери. Письма из Вильнюса в Тель-Авив. Диалоги на эту и другие темы». Вильнюс, издательство «Рош Балтика», 1993 г.; «Прыжок в неизвестность». Вильнюс, издательство «Прадай», 1995 г.
Тема славы всегда перерастает для й в тему преодоления одиночества. В конце концов, в тему преодоления смерти (8 августа 95 г.)
____________________
УДИВИТЕЛЬНЫЙ АВТОР! Не боится самых резких замечаний Напротив, рад им. Снова сталкиваюсь с этим, когда критикую перевод на русский язык пьесы «Прыжок в неизвестность». й догадывается: в моей критике перевода неуклюже спрятаны замечания автору. Герой выглядит так, точно стоит на котурнах; ремарки слащавы; действие замедленно…
— Дорогой мой, причем же тут переводчик? Говорите определеннее — я чувствую, вы правы…
_____________________
ОН ДУМАЕТ, ЧТО ОДИНОК В СВОИХ СОМНЕНИЯХ. На самом деле — это естественные поиски писателя, естественные его вопросы: как жить, как работать в литературе, если до тебя уже были Толстой, Ибсен, Томас Манн?
_____________________
й о себе: «Посредственный драматург», «средний автор», «после моей смерти забудут все, что я написал». Далее логика его рассуждений жестка: если так, если я — серость, зачем же мучения — жертвоприношение — за письменным столом? Если так, то как же он, должно быть, нелеп в глазах окружающих — даже жены, детей. й мучает это. Не зря в письме дочери прорвется непроизнесенная ею реплика: «Тоже мне писатель, не Толстой, не Шекспир, даже не Сруога!» — не оправдывайся, если не твои слова, то это твои мысли».
Обычный путь писателя. Но обычен и ответ на эти сомнения: сомневайся, прислушивайся к себе, однако иди дальше. И так — до смерти.
_________________________
В октябре 95 г. й спрашивает меня (а точнее — опять-таки самого себя):
— Может быть, театры молчат, потому что автору таланта не хватает? Мне страшно.
Сомнения, почти самоуничижение. Вера в себя, в будущее своих произведений. Все это живет в й одновременно.
_____________________
— …Я войду в литовскую драматургию автором пяти пьес о трагедии евреев в Литве.
Он произносит эти слова за ужином. Обкатывает их. Проверяет на звучание. Внезапно смотрит на меня, разгадывая смысл моего молчания — не опровергну ли? А я думаю: наверное, он прав, хотя строки в истории литературы непредсказуемы. Думаю: может быть, он останется в искусстве уже вот этим огромным напряжением творческой воли, этой вечерней попыткой прислушаться к вечности, к самому себе на пороге смерти.
Ненаписанные сюжеты
Сюжеты эти мучают автора. Долгие месяцы продумывал характеры, фабулу, делал наброски, работал в архивах, библиотеках… И — что-то не вышло. Нет, ненаписанные сюжеты не уходят от писателя. И он вспоминает о них часто, в том числе — готовясь к смерти.
23 февраля 94 г. Сегодня й рассказывал о своей ненаписанной пьесе. Главные герои: Сталин и Гитлер. Они встречаются в каком-то бункере, говорят ночь напролет, а затем — целый день. Их беседы — стержень пьесы. Ее завязка: представители обеих сторон готовят помещение для переговоров. Устанавливают (втайне друг от друга) подслушивающие аппараты. На всякий случай готовятся к «переговорам» и двойники вождей…
— Однажды, — рассказывает й, — я прочитал: летом 42-го состоялась встреча маршала Жукова с каким-то фашистским военачальником. Так что мои исторические фантазии были не такими уж беспочвенными.
Он писал эту пьесу в шестидесятые годы. Почему не закончил? й не может ответить, вернее — как не раз уже бывало, отвечает вопросом на вопрос: «А как думаете вы?»
— Наверное, все дело в философском вакууме. Пьеса строилась на интеллектуальном поединке. Но поединок этот вряд ли был возможен вообще. О чем могли спорить два злодея? О дележе добычи?
Финал «открыт»: долгие разговоры Сталина и Гитлера заканчиваются безрезультатно, война продолжается.
Двойное зрение
12 декабря 91 г. Скандал начинается, как обычно. Не потому, что кто-то хочет скандала. Он — в воздухе, атмосфере. Человек еще не может уловить смысл сказанного, но ему уже не нравится твоя интонация…
Все начинается с телепередачи, посвященной еврейско-литовским отношениям перед Второй мировой войной. Кроме й, в этой передаче участвовали председатель Верховного Совета Литвы Витаутас Ландсбяргис (в то время — фактически глава государства), писатель Григорий Канович, депутат Верховного Совета, директор Еврейского музея Литвы Эмануэлис Зингерис, еще несколько человек.
Можно сказать: выступление й вызывает у многих телезрителей «бурную реакцию» (литовцы бурно хвалят, евреи — бурно ругают). Но лучше процитировать его новое письмо к дочери, которой й — как правило — пишет в состоянии духовного кризиса:
«Плохи мои дела… меня загнали в угол. Кто? Не знаю, мне кажется — все. Ты скажешь: чушь, так не бывает, ведь все — ничего не значащее слово, в моем случае — придуманный злодей, который карает неизвестно за что… Коллизия, в которой я очутился, мне кажется исключительной. С литовским евреем никогда еще так не бывало».
Ощущаю его «загнанность» по интенсивности наших телефонных разговоров: три-четыре в день.
__________________________
Впервые за последние годы й вышел из «ложи», поднялся на сцену. А его забросали гнилыми яблоками.
_________________________
Письмо й перевели на русский, хотят опубликовать в журнале «Вильнюс». Он просит меня посмотреть перевод. И вот я читаю сейчас этот текст с карандашом в руках и…не нахожу для себя ничего нового — того, о чем бы он не говорил мне раньше.
Тогда почему й бьет себя в грудь? «Сам заварил эту горькую кашу… не разобрался».
«Во всем виновата интонация» — слова из еврейского анекдота.
________________________
Не сомневаюсь: когда-нибудь эти заметки й помогут тем исследователям, которые возьмут на себя труд написать о психологии еврейско-литовских отношений… В этом-то все и дело! й выступил по телевидению как писатель-психолог. А его слова восприняли сквозь призму политической конъюнктуры.
_______________________
Психология исторического процесса для й очевидна: жили рядом два народа; жили, в сущности, мирно; друг друга при этом почти не знали; неужели трагически разошлись?
_____________________
Он любит вспоминать Каунас своей юности. Литовские и еврейские поэты тогда нередко выступали на одних и тех же литературных вечерах, аплодировали, улыбались, симпатизировали друг другу. Почему-то ни у тех, ни у других никогда не возникало желание поговорить, просто посидеть вместе за столиком кафе…
_____________________
й, конечно, не первый задумался о странной «стене между литовцами и евреями. Невидимой. Но и своеобразной»… Они были соседями — «на одной улице, часто — в одном доме, — все это должно было их сближать, но не сближало: разными были языки, культуры, религии, привычки, а главное — совершенно разной была психология…»
