Джек Керуак - Подземные (Из романа «На дороге»)
Поэтому позже в своей пьяности я умудрился затащить Пэдди Кордавана за наш столик и он пригласил нас всех к себе кирять дальше (обычно недосягаемый светский Пэдди Кордаван благодаря своей женщине которой вечно хотелось идти с ним домой одной, Пэдди Кордаван о котором Бадди Понд сказал: "Он так прекрасен что смотреть больно," высокий светловолосый, с квадратной челюстью, мрачный монтанский ковбой неторопливый в движениях, неторопливый в речи, неторопливый в плечах) Марду не впечатлилась поскольку все равно хотела отвязаться от Пэдди и всех остальных подземных из Данте, кому я только что заново досадил снова завопив Жюльену: "Валяй к нам, мы все идем на бал°ху к Пэдди и Жюльен тоже идет," на что Жюльен немедленно подпрыгнул и рванул обратно к Россу Валленстайну и остальным что сидели в своей кабинке, думая: "Боже этот ужасный Перспье орет на меня и пытается опять затащить в свои дурацкие шалманы, вот бы с ним кто-нибудь что-нибудь сделал." На Марду же нисколько не произвело дальнейшего впечатления когда, по настоянию Юрия, я сходил к телефону и поговорил с Сэмом (звонившим с работы) и договорился встретиться с ним попозже в баре через дорогу от его конторы — "Мы все пойдем! мы все пойдем!" уже ору я и даже Адам с Фрэнком зевают готовые отчаливать домой а Джоунз так давно уже ушел — носясь вверх и вниз по лестнице у Пэдди звонить еще и еще Сэму и вот в одном месте я влетаю в кухню к Пэдди чтоб заставить Марду поехать со мной встретиться с Сэмом и Росс Валленстайн пришедший пока я звонил из бара говорит, возводя кверху глаза: "Кто впустил сюда этого парня, хей, кто это? как ты сюда попал! Эй Пэдди!" на полном серьезе продолжая свою первоначальную неприязнь вместе с этим приколом «ты-что-педак», который я игнорировал, говоря: "Братишка я побрею твой персик если ты не заткнешься," или какой-то сходный облом, не помню уже, достаточно крепкий чтоб он сделал направо кругом по-солдатски, как он это обычно делает, вытянувшись по стойке смирно, и отбыл — я таща Марду вниз к такси чтобы лететь к Сэму и весь этот вихрь ночи дикого мира и она своим крохотным голоском я слышу как протестует издалека: "Но Лео, дорогой Лео, я хочу пойти домой и лечь спать." — "А-а к черту!" и я даю адрес Сэма таксисту, она говорит НЕТ, настаивает, дает Небесный Переулок: "Сначала отвезите меня туда а потом поезжайте к Сэму" но я по-настоящему серьезно залип на том неоспоримом факте что если я сначала отвезу ее в Небесный Переулок такси никогда не доберется до бара где нужно ждать Сэма до закрытия, поэтому я спорю, мы горячечно швыряем разные адреса водителю который как в кино ждет, но неожиданно, с таким красным пламенем тем же самым красным пламенем (за неимением лучшего образа) я выскакиваю из такси и вырываюсь наружу и там стоит еще одно, я запрыгиваю внутрь, даю сэмов адрес и он пулей рвет с места — Марду брошенная в ночи, в такси, больная, и усталая, а я намереваюсь расплатиться за второй мотор тем долларом который она вверила Адаму чтобы тот купил ей сэндвич но об этом в суматохе было забыто и он отдал его мне чтоб я вернул ей — бедняжка Марду поехавшая домой одна, снова, а пьяный маньяк исчез.
Что ж, думал я, это конец — я наконец сделал шаг и ей-Богу я отплатил ей за то что она мне сделала — это должно было прийти и вот оно — плюх.
Разве не хорошо знать что зима подходит — и что жизнь станет немножко поспокойнее — и ты будешь дома писать и хорошо кушать и мы будем проводить приятные ночи обернутые друг вокруг дружки — а ты сейчас дома, отдохнувший и хорошо кушаешь потому что тебе не следует слишком грустить и я чувствую себя лучше когда знаю что тебе хорошо.
и еще
Напиши мне Хоть что-нибудь
Пожалуйста пусть у тебя все будет хорошо
Твой друк
И моя любовь
И Ох
И с любовью к тебе
МАРДУ
Пожалуйста
Но глубочайшим предчувствием и пророчеством всего всегда было, что когда я входил в Небесный Переулок, резко свернув в него с тротуара, то поднимал взгляд вверх, и если свет у Марду был то свет у Марду был — "Но однажды, дорогой Лео, этот свет не будет сиять для тебя" — это пророчество безотносительно ко всем вашим Юриям и расслаблениям в кольцах змеи времени. — "Однажды ее там не будет когда ты захочешь чтобы она там была, свет будет погашен, и ты будешь смотреть вверх и будет темно в Небесном Переулке и Марду не будет, и так будет когда меньше всего ожидаешь и хочешь этого." — Всегда я это знал — оно промелькнуло у меня в уме в ту ночь когда я подскочил в бар, встретился с Сэмом, он был с двумя газетчиками, мы купили выпить, я ронял деньги на пол, я спешил нажраться (с моей крошкой покончено!), я дернул к Адаму и Фрэнку, снова разбудил их, боролся на полу, шумел, Сэм содрал с меня майку, грохнул лампу, вылакал квинту бурбона совсем как раньше в наши прежние неимоверные денечки вместе, это просто был еще один большой загул в ночи и ради чего… проснувшись, я, наутро с окончательным бодуном подсказавшим мне: "Слишком поздно" — и встал и шатаясь дополз до двери через весь этот бардак на полу, и открыл ее, и пошел домой, Адам сказавший мне заслышав как я вожусь со стонущим краном: "Лео иди домой и хорошенько восстановись," чуя как мне плохо хоть и не зная ничего про Марду и меня — а дома я слонялся по комнатам, не мог оставаться в четырех стенах вообще, не мог остановиться, надо было пройтись, как будто кто-то собирался скоро умереть, как будто я ощущал запах смертных цветов в воздухе, и я пошел в депо Южного Сан-Франциско и плакал там.
Плакал в депо сидя на старой железяке под новой луной и на обочине старых рельсов Южно-Тихоокеанской, плакал не только потому что отверг Марду которую теперь я уже не был так сильно уверен мне хотелось отвергать но жребий был брошен, ощущая к тому же ее вчувствованные слезы через всю ночь и окончательный ужас мы оба расширив глаза осознавая что расстаемся — но видя внезапно не в лике луны а где-то в небе когда я возвел глаза к нему надеясь расставить все по своим местам, лицо моей матери — вспоминая его фактически по тревожной призрачной дреме сразу после ужина в тот же самый беспокойный день когда-невозможно-усидеть-на-стуле или на-поверхности-земли-вообще — только я проснулся под какую-то программу Артура Годфри по телику, как увидел склонившийся ко мне образ матери, с непроницаемыми глазами и бездвижными губами и округлыми скулами и в очках что посверкивали и скрывали основную часть выражения ее лица который я вначале принял за видение ужаса от которого мог бы содрогнуться, но он не привел меня в трепет — размышляя о нем на прогулке и вдруг теперь в депо плача по своей утраченной Марду и так глупо поскольку я решил отбросить ее сам, это было видение материнской любви ко мне — это ничего не выражающее и невыразительное-поскольку-такое-глубокое лицо наклонившееся надо мной в видении моего сна, и с губами не столько плотно сжатыми сколько терпеливыми, словно говорящими: "Pauvre Ti Leo, pauvre Ti Leo, tu souffri, les hommes souffri tant, y'ainque toi dans le monde j'va't prendre soin, j'aim'ra beaucoup t'prendre soin tous tes jours mon ange." — "Бедный Ти Лео, бедный Малыш Лео, ты страдаешь, мужчины так страдают, ты совсем один на целом свете я позабочусь о тебе, мне бы очень хотелось заботиться о тебе все твои дни мой ангел." — Моя мама тоже ангел — слезы набухли у меня в глазах, что-то сломалось, я не выдержал — сидел там целый час, передо мной лежала Батлер-Роуд и гигантские розовые неоновые буквы длиной в десять кварталов ВИФЛЕЕМСКАЯ СТАЛЬ ЗАПАДНОГО ПОБЕРЕЖЬЯ со звездами сверху и прогремевшим мимо Зиппером и ароматом паровозной гари пока я сижу вот там и пускай они себе проходят мимо и вдалеке по линии в ночи вокруг вон того аэродрома в Южном Сан-Франциско видно как этот сукин сын этот красный фонарь мигает Марсу сигнальным светом плывущим в темноте большие красные метки взрывающиеся и гаснущие и посылающие огонь в пронзительночистые утраченной чистоты милонебеса старой Калифорнии посреди поздней печальной ночи осени весны предосенья зимнего лета высокого, как деревья — единственный человек во всем Южном Городе когда-либо уходивший от чистеньких пригородных домиков и шедший и прятавшийся за товарными вагонами подумать — сломался. Что-то расслабилось во мне — О кровь души моей думал я и Добрый Боженька или что там еще запихало меня сюда чтобы страдать и стонать и в довершение всего быть виновным и что дает мне плоть и кровь что так болезненны — женщины все добра желают — что-что а это я знал — женщины любят, склоняются над тобой — тебе же предать любовь женщины все равно что плюнуть себе на ноги, глина
Это внезапное краткое плаканье в депо и по причине которой я в действительности не постигал, да и не мог постичь — говоря себе на самом донышке: "Ты видишь видение лица женщины которая твоя мать которая любит тебя так сильно что поддерживала тебя и оберегала тебя много лет, тебя шаромыжника, пьянь — никогда ни на полстолечка не пожаловалась — потому что знает что в своем нынешнем состоянии ты не можешь выйти в мир и прожить там и позаботиться о самом себе и даже найти и удержать любовь другой охранительницы — а все потому что ты бедный глупый Малыш Лео — глубоко в темном провале ночи под звездами мира ты потерян, бедняжка, никому нет дела, а теперь ты выкинул прочь любовь маленькой женщины потому что тебе хотелось еще выпить с неотесаным гадом по другую сторону твоего безумия."
