Сергей Ведерников - Пятицарствие Авесты
Иаир лежал в постели, помытый и прибранный. Одна из служанок, прибывшая с ним, чем-то кормила его с ложки, а окончив кормление, попоила вином, чуть приподняв ему голову, затем вышла из комнаты. Сикарий склонился над сватом, положил руку ему на лоб — тот был горячий и мокрый от пота.
— Всё кончено, Марк, — открыл глаза Иаир. — Жизнь прошла, но теперь я умру спокойно: мои внуки в безопасности.
Он передохнул.
— Присядь.
Вновь открыл глаза.
— Нам надо поговорить.
Марк сел. В комнату вошли Иоанн с Тиграном, приблизились к постели больного.
— Это произошло первого фаммуза, — слабым голосом продолжал Иаир. — Римляне готовились к штурму, когда наши попытались разрушить их сооружения, возведённые для этой цели. Атака оказалась бесполезной, нападавшие понесли большие потери. Уже при отступлении в крепость, дротик из метательной машины ранил Андрея. Александр с товарищами внесли его за стены, а потом доставили домой.
Мы все жили в твоём доме, в Нижнем городе. Там всегда была вода, и Александр каждый день приносил немного продуктов, чтобы нам не умереть с голоду. Как потом оказалось, у тебя были какие-то запасы, что нас и спасало.
Марк кивнул; он, помня Гамалу, укрепил стены вокруг дома и сделал подземные ходы, сообщающиеся с ранее прорытыми. Там же, в подземелье, были запасы продуктов, сделанные им заранее.
— В городе стали частыми случаи людоедства, — передохнув, продолжал Иаир. — Семь дней Мариамма не отходила от постели Андрея. Когда же он умер, так и не приходя в сознание, она сошла с ума. Мариамма металась по дому, нигде не находя мужа, потом исчезла; лишь на третий день её нашли в городе оборванной и полураздетой.
Больной замолчал, тяжело дыша, сикарий полотенцем промокнул пот на его лбу, потом положил руку на плечо фарисея.
— Я не боюсь смерти, Марк, ты же знаешь.
Он снова помолчал.
— Иоанн погиб месяцем раньше при таких же обстоятельствах. Тогда атака иудеев была успешной, им удалось поджечь сооружения римлян и стенобитные машины. Кто-то видел, как при схватке около горевшего тарана Иоанна ударило бревном, свалившимся с горевшего строения. Больше он уже не вставал. Но на следующий день нам сообщили, что видели его распятым на кресте перед городской стеной. Александр и Андрей пытались спасти его, делая вылазку за ворота города, но всё было тщетно.
Говорят, что он был жив ещё трое суток.
Пётр, вошедший ранее, сдавленно икнул, словно поперхнувшись, и вышел из комнаты.
— То, что происходит в Иерусалиме, — это преисподняя, Марк. Ад, настоящий ад.
Фарисей закрыл глаза, утомлённый долгим рассказом, и было видно, как тяжело он ему достался. Марк, легонько пожав больному руку, вместе с остальными вышел из комнаты.
Отъезд пришлось отложить. Осунувшаяся и постаревшая Антония, занятая днём домашними заботами, плакала ночами, отдаваясь своему горю. Марк, понимая, что все его утешения только раздражают её, старался быть с нею как можно ласковее. Внуки, дети Андрея, постепенно ожили, окружённые двоюродными братьями и сёстрами; они уже весело резвились вместе с ними, охотно общались с дедом, пытались привлечь внимание матери, бесцельно бродившей по дому. Марк, старавшийся не попадаться ей на глаза, отворачивался при её приближении, чтобы не спровоцировать истерику, случившуюся по приезде, предупредив и внука Андрея избегать встречи с ней, поскольку он был очень похож на дядю. Бродя в одиночестве по саду, она о чём-то говорила с собой, и однажды Марк услышал её негромкое пение.
— На ложе моём ночью искала я того, которого любит душа моя, искала его и не нашла его. Встану же я, пойду по городу, по улицам и площадям, и буду искать того, которого любит душа моя; искала я его и не нашла его. Встретили меня стражи, обходящие город, избили меня; изранили меня; сняли с меня покрывало стерегущие стены. Заклинаю вас, дщери Иерусалимские: если вы встретите возлюбленного моего, скажите, что я изнемогаю от любви! Возлюбленный мой бел и румян, лучше десяти тысяч других: голова его — чистое золото; кудри его волнистые; глаза его — как голуби при потоках вод, купающиеся в молоке; щёки его — цветник ароматный, гряды благовонных растений; губы его — лилии, источают текущую мирру.
Иаиру, несмотря на усиленное лечение и заботы о нём, становилось всё хуже и хуже. Изредка открывая глаза, он уже не узнавал ни внуков, подбегающих к его постели, ни Марка, ни ухаживающих за ним слуг, и вскоре он умер.
Казалось, горе прочно поселилось в доме Марка: только кончились заботы с погребением свата, как оказавшаяся без присмотра Мариамма ушла из дома и в окрестностях города упала в пропасть. Многие приписывали её смерть несчастному случаю, но Марк знавший о редких просветлениях её рассудка, был уверен в самоубийстве снохи, причём Антония подозревала, что она была беременна.
С её похоронами совпало возвращение в Пеллу Михаила и Никанора с известием о падении Иерусалима и о ранении Александра, которого, по их сведениям, подземными ходами вынесли из города и отвезли на юг: то ли в Махерон, то ли в Мосаду. Это известие только усилило горе родных Марка, а Антония уже в категорической форме потребовала переезда семьи в Херсонес, не имея больше надежды увидеть Александра и выплакав глаза по погибшему Андрею. Возражать больше не имело смысла, он согласился с женой, определив с ней день отъезда семьи из Пеллы и поклявшись, что найдёт Александра и постарается живым вернуть его в семью.
Сборы были уже завершены, и на утро следующего дня намечался отъезд семьи во главе с Иоанном в Тир, затем морем в Херсонес, когда, ближе к вечеру, Елена привела в дом двух старцев, назвав их ближними Мессии, попросивших Михаила и Никанора рассказать о падении храма. Необычный вид и странная загадочность старых евионитов собрали вокруг них всю мужскую половину обитателей дома, знавших о существовании христианской общины. Сам Марк с интересом рассматривал гостей: ему не давал покоя вопрос, возникший у него при виде старцев, и он хотел задать его им, не находя вместе с тем удобного повода из опасения показаться не к месту любопытным, хотя корни его любопытства были гораздо глубже, чем могло показаться на первый взгляд.
Незадолго до восстания, когда первосвященником был Анна младший, убитый зилотами в Иерусалиме после прихода ополчения из Идумеи, в столице был очень популярен старец, коего почитали за брата Иисуса, называемого христианами Мессией, а звали его Иаков. В своих проповедях и высказываниях он обличал власть имущих и защищал обездоленных, чего не смогли стерпеть саддукеи, в конце концов осудившие Иакова на побитие камнями; его и вправду забросали камнями, а когда выяснилось, что он всё же жив, то проломили голову дубиной. Хотя эта расправа над праведником вызвала большое недовольство в народе, для Анны эта история окончилась лишь снятием его с должности первосвященника. Между тем Михаил рассказывал, как римляне атаковали храм, отчаянно защищаемый иудеями и взятый лишь тогда, когда нападавшие подожгли в нём всё, что можно было поджечь; ещё была возможность отхода в Верхний город, но тысячи защитников, не желая оставлять святыню, погибли в огне, пали от римских мечей во всех помещениях и дворах храма, вокруг алтаря и «святая святых», добровольно гибли в пламени, чтобы избегнуть рабства. Когда храм был полностью захвачен римлянами, Тит вошёл в «святая святых» и приказал привести пленённую еврейку, которую изнасиловал там на свитке Торы. Потом римляне разрушили храм до полного основания.
Все молчали, потрясённые рассказом, не поддающимся быстрому осмыслению, когда Иоанн вдруг произнёс словно для себя:
— Храм всё-таки пал, хотя в откровении не говорится, что он падёт.
— Но там и не говорится, что он не падёт, — возразил один из старцев. — В откровении сказано: «Измерь храм господний…» — но что это означает, нам не дано знать, как не дано знать промысел божий.
После этих слов у Марка уже не было сомнений в возможности двоякого толкования различных фрагментов откровения Иоанна. Он понимал, что разговор на эту тему с евионитами бессмысленен, и решился задать им вопрос, беспокоивший его, спросив их, является ли им родственником Иаков, казнённый первосвященником Анной?
— Да, это наш родственник. Это мой брат, — ответил один из них. — И я доволен, что бог покарал его мучителя.
— Его покарали зилоты, — уточнил Марк.
— Господь велик и справедлив, — спокойно отвечал старец.
— Ведь ты Марк? — спросил его другой христианин, и когда Марк утвердительно кивнул в ответ, он продолжал: — Мы много слышали про тебя. Говорят даже, что ты присутствовал при казни Иисуса, нашего Мессии?
«Теперь, когда рухнуло государство иудеев, — думал Марк, — когда война проиграна зилотами и силы их почти иссякли, легенды зилотов уходят вместе с ними, а легенды христиан только слагаются ими и их праведниками». С этой мыслью он вдруг ощутил в душе бесконечную пустоту и бесконечное одиночество, словно вся жизнь и вся борьба, которой он себя отдал, были бесполезной тратой времени и сил. Все ждали его ответа, и, стряхнув с себя оцепенение, он рассказал о событии почти сорокалетней давности, когда юношей пришёл к зилотам.
