Раймон Кено - С ними по-хорошему нельзя
— Да, — продолжала я. — Если тебе понадобилось что-то достать из шкафа, можно было взять лестницу, а не забираться на миссис Килларни.
Он пожал плечами, вытер ладонь и выдул чашку теплого чая.
— Фу! — скривился он. — Ну и лавочка! Что касается тебя, — добавил он, — то какому-нибудь козлу давно уже пора залезть на тебя.
— Ну и разговорчики! Я плохо себе представляю себя с козлом на плечах! — выдавила я сквозь смех и добавила: — Но с удовольствием посмотрела бы, как ты забираешься на миссис Килларни, чтобы достать банку с вареньем.
Я так смеялась, что у меня потекли слезы. У Мэри тоже. Джоэл с силой ударил кулаком по столу. Все чашки подпрыгнули.
— Идиотка! Я тебе повторяю: давно пора. В один прекрасный день ты поймешь, что я имею в виду. Но к этому времени ты уже загнешься от комплексов. Как я! Совсем как я!
Чашки снова запрыгали. Я больше не могла смеяться и только стонала. Прибежала мама:
— Что такое? Что случилось? Что за шум? Что за веселье?
— Он залезал на миссис Килларни, — прохрюкала я, указывая на Джоэла. — Он залезал на нее! Он залезал на нее!
На мамины губы заплыла нежная улыбка.
— Это нехорошо, — мягко сказала она Джоэлу. — Ты вел себя неуважительно по отношению к ней. Ладно, если бы ты забавлялся с друзьями, но проделать это с такой славной женщиной... Что она теперь о тебе подумает?
— Ей это нравится, — буркнул Джоэл.
Мама вздохнула:
— Странные все-таки люди. Хотя на свете всякое бывает.
Она вышла.
— Я тоже смываюсь, — заявил Джоэл. — Прощай, красотка.
— Прощай.
— Cuir amach do theanga! — гаркнул он, перед тем как исчезнуть.
Он не знал ни слова по-гэльски, и я задумалась, где он выучил фразу, смысл которой я так и не поняла. А спросить значение этих наверняка шокинговых слов у своего учителя, поэта Падрика Богала, я никогда бы не осмелилась. Все эти события немного смяли мою чувствительность, и я погрузилась в меланхолию.
Я возымела желание сначала посетить укромное заведение, а затем возобновить контакт с тем, что возвышает душу (бессмертную): Искусство. И вот через несколько минут я оказалась перед Национальной художественной галереей, на Западной Мэррион-сквер. Я прихерачила сюда не впервые, но в этот день совершенно особенное чувство охватило мою душу (бессмертную). Как обычно, я растрогалась перед портретом Стеллы, не нашла в себе мужества подняться на второй этаж, чтобы взглянуть на картины Лесли, Маклиза, Малриди, Лэндсира и прочих Уилки[*], и отправилась погулять в сад. Я была одна, и пока еще безлистные деревья растягивали строгую сеть ветвей над моей головой. Я подолгу и поочередно осматривала статуи в античном духе, местами украшающие аллеи. Они не настоящие, все это муляжи, копии: одни из бронзы, другие из гипса, третьи из мрамора или гранита. После общего осмотрительного тура особенно меня привлекла статуя Аполлона-дискобола. Как и на остальных богах, на нем были трусы (короткие, но все же трусы). Кажется, в действительности боги трусы не носят, по крайней мере их статуи. Зачем же хранитель музея их ими одарил? Таинственное покровительство. Под ним наверняка что-то скрывается.
Узкая полоска газона отделяла меня от произведения искусства. Я оглянулась (нет никого), пересекла эту полоску, уткнулась лицом в икры атлетического божества и принялась их лизать. Но они были из гипса, и довольно быстро вкус обезжиренного и слишком высушенного творога заполнил мне рот. Я выбралась на гравий и через несколько шагов остановила свой выбор на фарнезианском Геракле[*]. У него были мраморные ножищи. Я снова перепрыгнула газон. Циркулярно осмотрелась (никого). Накрапывал дождь. Совсем крохотными каплями. Я склонила голову, припала губами к большому пальцу героя, прижавшись щекой к плюсне. Перед моим глазом на полубожественную ступню упала капля. Я приоткрыла рот, вытянула язык и принялась разводить им благотворную росу по божественным изгибам, образуемым перемычками меж пальцами. Сверху упали другие капли, которые я аннексировала сходным образом. Это было свежо и грациозно. Я исследовала межпальчиковые ямочки и полировала слюной ногти, изумительно отделанные Гликоном[*], высоко оценивая взрывную мускулатуру мастодонта мифологии в перспективе вышестоящих органов. Одних только ног мне уже не хватало.
Дождь усиливался. В саду по-прежнему ни души. В окнах музея ни одного наблюдателя. Небольшое усилие (детское) позволило мне забраться на постамент, и я уткнулась лицом в лицо статуи. Я обняла ее, прижалась, но ничего особенного не почувствовала. Глаза Геракла были пусты, а ливень словно заставлял его глупо плакать. Я прошептала ему на ухо:
— Ну что, крошка Варнава Падж, ты меня боишься? Боишься?
На самом деле это был всего-навсего кусок мрамора в трусах. Ярость моего воображения спала, и я уже собиралась спуститься, как вдруг услышала не на шутку обращенный ко мне голос:
— Осторожно, мисс, не свалитесь.
В ужасе я еще крепче уцепилась за фарнезианца и не осмелилась повернуть голову.
— Как долго вы намерены там стоять? — спросил голос. — Если желаете, я принесу стул, чтобы помочь вам спуститься.
Поскольку голос дребезжал, я допустила, что он принадлежит старику; поскольку в нем не было ничего ироничного, я предположила, что указанный старик — снисходителен; и в заключение решила, что должна успокоиться и могу не бояться оказаться в лапах мерзавца, который воспользуется моим преступным положением, чтобы злоупотребить моими прелестями и совершить в отношении меня бесчестные действия, как, например, дернуть за волосы или отшлепать по попке.
Итак, я повернулась и поняла, что угадала: это был один из смотрителей музея, убыленный сединами старец (а что означает дословно «убыленный»? — надо посмотреть в словаре), которого я, впрочем, знала в лицо (а он, возможно, — меня, поскольку я пришла в музей, конечно же, не в первый раз, хотя никогда до этого не позволяла себе трогать экспонаты), а также по седым волосам под фуражкой и наградам на рединготе. Заслужил ли он эти награды за службу Англии или нашей родной Эйре — это меня совершенно не херачило.
— Здравствуйте, сэр, — сказала я, как мне показалось, вполне естественно.
И только тут осознала, как глупо выгляжу: под дождем, на пьедестале, уцепившись за толстомордого мраморного чурбана.
— Здравствуйте, мисс, — ответил весьма вежливо предок. — Как вы оттуда спуститесь? Подождите, я принесу вам стул.
Как он старался, душка.
За кого он меня принимал?
Я откололась от своего Геракла, совершила грациозный прыжок и приземлилась прямо в лужу посреди аллеи, забрызгав грязью старого дурня. Вытираясь, он высказывал мне свое восхищение:
— Как мисс хорошо прыгает! Как мисс хорошо прыгает! Мисс наверняка спортсменка.
Я не знала, что ему ответить.
Очистившись от грязи, он сунул платок в карман, прекратил свою лицемерную хвальбу и спросил, глядя мне в глаза:
— Значит, этот Геракл намного красивее вблизи? Глядя через лупу?
— Дело в том, сэр, что у меня очень плохое зрение, — находчиво ответила я.
Дрожь, предвещающая бурю, пробежала по его волосато-седеющим рукам. Дождь продолжал идти, смотритель — меня допрашивать.
— Вы интересуетесь мускулами?
— Нет, сэр, мифологией.
— Чтобы прочувствовать мускул, совсем необязательно забираться на пьедестал. Вот, потрогайте!
Он согнул руку, чтобы я оценила его бицепс. Но оценивать я не стала.
— Было бы что, — прошептала я.
Его взгляд гневно расцвел. Этот придурок начинал меня раздражать и даже немного пугать. А что, если он бросится меня трогать?.. Мы по-прежнему были одни в этом саду, уже ощипанном прошедшей осенью, но еще не озелененном ненаступившей весной. Неужели я и в самом деле боялась этого болвана? Я оценила его беспристрастным взглядом. Нет. Этого старого сморчка я могла бы свалить в грязь простым щелчком.
Но он все-таки принялся меня стращать:
— Мисс, вам прекрасно известно, что категорически запрещается плевать на паркет, запускать собак в зал голландских мастеров, облокачиваться на витрины и забираться на пьедесталы статуй. Любое лицо, нарушившее эти правила, подвергается телесному наказанию: от пяти до двадцати пяти ударов плетью о девяти хвостах.
Еще один, который думает только об этом. Он напомнил мне отца. Кстати, а с ним-то что случилось? Неужели он до сих пор ищет коробок спичек? Хотя для всех в нашем доме его исчезновение стало настоящим избавлением. Разумеется, если бы отец остался дома, Джоэл наверняка не стал бы пьяницей. Но с тех пор, как папа ушел, у меня по крайней мере зад в безопасности. Одно компенсирует другое.
В то время как эти (с позволения сказать) мысли со скоростью кобылы-чистокровки, преследуемой слепнем-кровососом, пролетали сквозь мою маленькую душу (бессмертную), сатир от Музея изящных искусств принялся трогать своими посягающими руками различные части моего плаща. Эффект оказался на удивление слабым. А посему я сочла дальнейшие манипуляции бесполезными: дабы убедить его в этом, я загнула ему руку за спину, ударила пяткой по левому колену и отдавила пальцы на правой ноге.
