Аравинд Адига - От убийства до убийства
– А по сарафанному радио услышал.
И гуркх начал рассказывать, негромко. Он объяснил редактору газеты, что ночные сторожа образуют подобие сети, которая распространяет по Киттуру правдивую информацию: один сторож приходит к своему соседу за сигареткой и что-нибудь ему рассказывает, а сосед в свой черед отправляется за сигареткой к следующему сторожу. Вот так сведения по городу и расходятся. В том числе и секретные. Та к сохраняется правда о том, что на самом деле случилось в течение суток.
Безумие, немыслимое безумие. Гурурадж вытер со лба пот.
– Так что же произошло на самом деле – Инженер, возвращаясь домой, задавил человека?
– И оставил его помирать.
– Этого не может быть.
Глаза гуркха вспыхнули:
– Вы живете здесь уже многие годы, сэр. И отлично знаете – очень даже может. Да Инженер упился допьяна, домой от любовницы возвращался, вот и сбил парня, точно бродячего пса какого, и укатил, а его оставил валяться, кишки по всей улице размазались. Утром беднягу нашел мальчишка-газетчик. Ну, полиция-то прекрасно знает, кто гоняет ночами по этой улице пьяным в дым. Так что поутру двое констеблей явились к Инженеру. А он даже кровь с передних колес машины не смыл.
– Но почему же тогда…
– Да он же первый богач в городе. Хозяин самого высокого в городе дома. Разве ж таких в тюрьму сажают? Вызвал работника своей фабрики, сказал ему: признайся, что это ты бедолагу задавил. Парень дал показания, под присягой. Мол, так и так, ночью двенадцатого мая я, пьяный, вел машину и задавил несчастную жертву. Потом мистер Инженер, чтобы заткнуть всем рты, дал судье шесть тысяч рупий, ну и полиции тоже кое-что сунул, правда, поменьше, тысячи четыре или пять, – судебная-то власть все же поважнее полиции будет. А после пожелал, чтобы ему вернули его «Марути-Сузуки», потому как машина новая, модная, да и вообще она ему нравится, вот он и сунул полицейским еще тысчонку, и они заявили, что человека сбил «Фиат», а Инженер получил свою машину назад и теперь снова носится на ней по городу.
– Боже мой.
– Работнику впаяли четыре года. Судья мог и больше дать, да пожалел прохвоста. Оправдать-то его, конечно, было никак нельзя. Ну и вот (сторож опустил воображаемый судейский молоток): четыре года.
– Я не могу в это поверить, – сказал Гурурадж. – Киттур не такой город.
Сторож лукаво прищурился, улыбнулся. Некоторое время он смотрел на тлеющий кончик своей биди, потом протянул ее Гурураджу.
Утром Гурурадж открыл единственное окно своей комнаты, вгляделся в Зонтовую улицу, сердце города, в котором он родился, вырос и почти наверняка умрет. Иногда ему казалось, что он знает здесь каждое здание, каждое дерево, каждую черепицу на крыше каждого из домов. Сверкающая в утреннем свете улица словно говорила ему: «Нет, рассказ гуркха не может быть правдой». Четкость написанных по трафарету рекламных щитов, поблескивающие спицы велосипеда, на котором катил по улице развозчик газет, подтверждали: «Да, гуркх врет». Однако, шагая к редакции, Гурурадж увидел сплошную темную тень баньяна, лежавшую поперек улицы, точно лоскут ночи, который утро забыло смести своей метлой, и душа его снова пришла в смятение.
Начался рабочий день. Он успокоился. Он старательно избегал мисс Д’Мелло.
Под вечер Гурураджа вызвал к себе главный редактор. Это был тучный старик с отвислыми брылами, с густыми, белыми, словно заиндевевшими бровями, руки его подрагивали, когда он подносил к губам чашку с чаем. На шее редактора рельефно проступали жилы, да и каждая часть его тела, казалось, криком кричала, требуя ухода на покой.
После ухода старика место его предстояло занять Гурураджу.
– Насчет этой истории, в которой вы попросили Менона покопаться еще раз… – сказал, отпив чаю, главный редактор. – Забудьте о ней.
– Но в ней имеются несоответствия касательно марки машины, которая…
Старик покачал головой:
– Полицейские, составляя первый протокол, совершили ошибку, только и всего.
Голос его понизился, тон стал небрежным, а Гурурадж по опыту знал: это означает, что дальнейшие споры бессмысленны. Старик допил чай и налил себе еще чашку.
Грубость главного редактора, хлюпанье, с которым тот прихлебывал чай, усталость, скопившаяся за несколько бессонных ночей, все это взвинтило Гурураджа, и он выпалил:
– В тюрьму могли посадить невиновного, а преступник гуляет на свободе. И все, что вы можете сказать, – забыть об этой истории?
Главный редактор снова поднес ко рту чашку, и Гурураджу показалось, что старик утвердительно кивнул.
Он вернулся в ИМКА, поднялся в свою комнату. Лег на кровать и лежал, глядя в потолок. Когда в два часа зазвонил будильник, Гурурадж еще не спал. А выйдя на улицу, услышал свисток – проезжавший мимо полицейский помахал ему, точно старому знакомому, рукой.
Луна быстро убывала; еще несколько суток – и ночи станут совсем темными. Он шел все тем же маршрутом, точно ритуал совершал: сначала медленно, потом, перейдя главную улицу и нырнув в боковую, все прибавлял и прибавлял шаг, пока не добрался до банка. Гуркх сидел на своем стуле – винтовка на плече, тлеющая биди в пальцах.
– О чем сообщило сегодня сарафанное радио?
– Сегодня ни о чем.
– А несколько ночей назад? Что еще из напечатанного в газете неправда? Расскажите.
– Насчет беспорядков. Газета все переврала, все.
У Гурураджа замерло сердце.
– Как это?
– Она уверяла, будто индусы напали на муслимов, так?
– Но ведь индусы и напали на мусульман. Это все знают.
– Ха.
На следующее утро Гурурадж на работу не вышел. Он отправился в Гавань – впервые с того дня, когда приезжал туда, чтобы расспросить лавочников о последствиях беспорядков. Он обошел каждый ресторан и каждый рыбный базар, сожженный во время погромов.
А затем вернулся в газету и, влетев в кабинет главного редактора, сказал:
– Прошлой ночью я услышал совершенно невероятную историю об индусско-мусульманских беспорядках. Хотите, расскажу ее вам?
Старик пил чай.
– Мне сказали, что беспорядки спровоцировал наш Член Парламента, вступив для этого в сговор с мафией Гавани. И что погромщикам и Члену Парламента удалось передать всю сожженную и разрушенную собственность в руки своих людей, прикрывавшихся фиктивным фондом, который называется «Трастовый фонд строительства нового киттурского порта». Все тогдашние бесчинства были спланированы заранее. Мусульманские головорезы громили лавки мусульман, индусские головорезы – лавки индусов. Произошел просто-напросто передел собственности, замаскированный под религиозные беспорядки.
Редактор поставил чашку на стол:
– Кто вам это рассказал?
– Знакомый. Это правда?
– Нет.
Гурурадж улыбнулся:
– Так я, собственно, и думал. Спасибо.
И вышел из кабинета, провожаемый встревоженным взглядом своего начальника.
На следующее утро он опять пришел на работу с опозданием. Редакционный мальчик, подойдя к его столу, крикнул:
– Вас требует главный редактор!
– Почему вы не появились сегодня в Городской управе? – спросил, прихлебывая чай, старик. – Мэр просил вас прийти, он выступил с заявлением об индусско-мусульманских отношениях, осудил действия «Бхаратия Джаната», ему хотелось, чтобы вы его выслушали. Вы же знаете, как он уважает вас за ваши усилия.
Гурурадж пригладил волосы; сегодня он их не намаслил и они торчали в разные стороны.
– Да кому они нужны, его заявления?
– Виноват?
– По-вашему, в редакции найдется хоть один человек, который не знает, что вся эта политическая борьба – чистое надувательство? Что на самом деле «Бхаратия Джаната» и партия Конгресса договариваются и делят между собой взятки от компаний, которые ведут строительство в Баджпи? Мы оба знаем это уже не первый год, однако делаем вид, будто все обстоит иначе. Вам это не кажется странным? Послушайте. Давайте напечатаем в сегодняшнем номере одну лишь правду и ничего, кроме правды. Только в сегодняшнем. Один-единственный день ничего, кроме правды. Вот все, чего я хочу. Никто ведь этого даже не заметит. А завтра мы вернемся к нашему обычному вранью. Я хочу всего один день сообщать правду, писать правду и редактировать правду, написанную другими. Единственный в жизни день провести настоящим журналистом. Что вы на это скажете?
Главный редактор посидел немного, нахмурившись, словно обдумывая предложение Гурураджа, а затем сказал:
– Приходите сегодня вечером, после ужина, ко мне домой.
В девять часов вечера Гурурадж прошел по переулку Роз к дому с большим парком и стоящей в нише ограды голубой статуей играющего на флейте Кришны и нажал на кнопку дверного звонка.
Редактор провел его в гостиную, плотно закрыл ее двери и попросил Гурураджа присесть, указав ему на коричневую софу.
– Итак, расскажите мне, что не дает вам покоя.
Гурурадж рассказал.
– Предположим, что вы имеете по этому делу все необходимые доказательства. Вы пишете статью, в которой говорится, что у нас не только насквозь прогнившая полиция, но и продажная судебная власть. Судья призывает вас к ответу за оскорбление суда. И вас арестовывают – даже если написанное правда. Вы, я, да и все, кто работает в прессе, мы делаем вид, будто в нашей стране существует свобода печати, но ведь мы же знаем, что это не так.
