Нина Башкирова - Последняя надежда. Шпионская сага. Книга 1
Альвенслебен подчеркнуто медленно поднял воспаленные веки и с достоинством ответил:
– Да будет вам известно, молодой человек, что таковы правила хранения ценностей в этом банке. Вместе с содержимым должно лежать оружие, желательно пистолет, но можно и баллон со слезоточивым газом. На всякий случай, – с усмешкой добавил он.
Проявив учтивость и дабы не смущать меня, старик сделал вид, что занят поисками носового платка, что, конечно, не ускользнуло от моего внимания. Я сконфузился. Что-то было в этом Альвенслебене такое, чего я никак не мог понять. Ну, выдержку еще можно понять, это закладывается воспитанием и жизненным опытом. Но откуда подчеркнутая доброжелательность по отношению ко мне, врагу? Непонятно…
Я вынул из сейфа сафьяновую коробку с инкрустацией в восточном стиле. Внутри нее отдельными стопками лежали старинные золотые и серебряные монеты, примерно около сотни. В красных бархатных мешочках поблескивали драгоценные камни, необычные, красного и зеленого цветов. Ничего подобного я раньше не встречал (даже принимая в расчет недавний парижский магазин), и не мог даже оценить увиденное. Еще в одном мешочке лежали бриллианты, очень крупные, неимоверной прозрачности, их было много, не менее сотни. Похоже, тянет на целое состояние.
Я попытался представить себе приблизительную цену сверкающего богатства, но тут же понял, что занятие это безнадежное. Еще в одном мешочке лежали ключи.
Забрав содержимое и закрыв сейф, мы вернулись наверх. Альвенслебен поблагодарил директора за оперативность и доброжелательное отношение.
– Всегда к вашим услугам, – повесив на лицо формальную улыбку, произнес директор. – На вашем счете было около полутора миллионов долларов. Бо́льшая часть суммы в тысячных купюрах, однако, как и следовало ожидать, не все.
– Позвольте откланяться, господин директор.
– Простите за любопытство, но в подобной ситуации я обязан спросить, не понадобится ли вам охрана для сопровождения?
– Благодарю вас, мы располагаем всем необходимым.
Альвенслебен оставался непроницаемо серьезным. Он оплатил аренду депозитария на четыре года вперед, и мы вышли.
Я сидел на заднем сиденье машины, прислонившись левым плечом к старику, и время от времени поглядывал на саквояж. Начало выполнения хлопотливого задания прошло вполне успешно. В большой сумке лежали деньги и ценности, так что Рафи может быть доволен. Если и в дальнейшем Альвенслебен проявит свойственное немцам уважение к победителям и не подстроит какую-нибудь ловушку, то переезды из одного конца света в другой окажутся не такими уж и сложными. А потом, надеюсь, я заслужу отдых и смогу вернуться к Марине.
Но пока об отпуске думать было рановато. Альвенслебен упорно отказывался говорить, кому переводил деньги. И что самое обидное: я, Леонид Гардин, один из лучших оперативников Моссада, испытывал к старику необъяснимую симпатию и доверие, хотя понимал, что делать этого нельзя. Но хитрый немец каким-то образом начинал управлять мною, а не я им. Это раздражало.
За годы службы я изучил множество методов психологического воздействия на другого человека. Меня, например, научили отличать профессиональную жестикуляцию от естественной. Мне было известно, что только 7% из всего сказанного нами влияет на реакцию партнера, на 30% имеет значение голос, его интонация, звук, а все остальное, то есть 60 – 63% – жесты, мимика, взгляд. Иными словами, решения противоположной стороны во многом зависят от нашей жестикуляции и мимики.
Освоил я также основы физиогномики, научился по внешности определять, кто стоит передо мною. Черты лица Альвенслебена выдавали чувствительную, но отважную и властную натуре, а слегка опущенные верхние веки отмечали зрелость личности. О том же говорил и чуть квадратный подбородок. Говорил Альвенслебен негромко, спокойно и жестко – явный показатель непреклонности убеждений.
Я понимал, что он плетет вокруг меня непонятную пока интригу, и тем не менее чуть не сознательно попадал под его власть. Воздействие было слишком явным, заметным – значит, меня учили правильно, и тем не менее я испытывал к Альвенслебену нечто вроде жалости, точнее, сочувствия. Понятно, что остаток дней этот старый человек проведет в каком-нибудь каземате, и близких своих никогда не увидит. Никто не допустит, чтобы к оставшимся в живых наследникам нацизма, сотрудничающим с террористами, поступила информация об истинном пути неожиданно исчезнувших денег.
Но жалость или сочувствие в данном случае неуместны. Оставшиеся на свободе «друзья» должны быть уверены, что казначей Альвенслебен присвоил капиталы себе. Тогда они начнут его искать и вот тут-то обязательно высветятся. Что это бывшие нацисты, я не сомневался. Аль-Каидой или какой-то другой исламистской организацией здесь и не пахло. Но я чувствовал серьезный дискомфорт. К счастью, дела в Европе должны закончиться через неделю, а это означало, что окончание операции не за горами.
Но у судьбы свои планы. Через четверть часа после выезда из банка старик вдруг захрипел, в уголках рта появилась пена, лицо побледнело и покрылось испариной, он закашлялся, вынул из кармана платок и прикрыл им рот. Его стошнило.
– Таблетки, мои таблетки, – промолвил он едва слышно.
Ожидая подвоха, я насторожился, но, увидев его резко побледневшее лицо, испугался не на шутку. Альвенслебен держался за левую сторону груди, дышал с трудом, часто и поверхностно. Похоже на сердечный приступ… Я быстро вынул из его кармана коробочку нитроглицерина и положил таблетку ему под язык. Через несколько секунд Альвенслебен перестал хрипеть и открыл глаза, но я понял, что длительные поездки на ближайшее время отменяются.
– Гони в больницу, – резко приказал я шоферу, поддерживая обессилевшего старика.
Через несколько минут мы уже были в госпитале, где Альвенслебена переложили на носилки, прикрепив к телу датчики ЭКГ. В палату меня не пустили. Приблизительно через час ко мне вышел врач и сообщил, что господин Райхе перенес сердечный приступ, но после реанимационных процедур он уже в сознании, чувствует себя лучше и хочет видеть племянника. Ближайшие несколько дней он должен провести в больнице, так как самые серьезные осложнения случаются именно в эти дни.
– Мой долг, – продолжал врач, – объяснить вам, что в первые сорок восемь часов после приступа часто возникают нарушения ритма сердца, способные привести к внезапной смерти. Для вашего дяди уже приготовлено место в палате интенсивной терапии.
Так хорошо начавшаяся операция чуть было не закончилась. Если с Альвенслебеном что-то случится, объяснять это будет некому. Рафи всегда говорил, что объяснения нужны прокурорам и психиатрам, а его интересует результат. И американские коллеги наверняка думают так же. Всем нужен результат, а я, Леонид Гардин, послан его добыть.
Я пошел в палату. Альвенслебен лежал на сложно устроенной, с раздвигающимися в разные стороны частями, кровати. В вене правой руки – капельница, к левой прикреплен какой-то провод. Вокруг масса аппаратов. Но сам Альвенслебен выглядел вполне сносно.
– Ну, молодой человек, неожиданные осложнения?
Я выругался про себя, пожалев, что так втупую давил на этого старого человека. А он, словно собравшись с духом, произнес тихо:
– Я такого не планировал, так получилось.
– Знаю, – ответил я спокойно, хотя внутри все кипело. – Продолжим, когда поправитесь.
– Хорошо.
Это было все, что мы сказали друг другу.
Убедившись, что опасность миновала, врачи согласились выписать своего пациента только через неделю, понимая, что у человека, которому далеко за восемьдесят, угроза смерти полностью исчезнуть не может, она может лишь временно отступить. Все это время оперативная группа круглосуточно следила за больницей и всем вокруг и ничего подозрительного пока не заметила.
В день выписки я с утра пришел в больницу забирать своего «дядю». Посмотрев на него поближе, я понял, что с человеком в таком состоянии кататься по свету еще рано. Я решил поехать с ним в Чехию и переждать несколько дней в отеле. Оставаться в Австрии было опасно.
Дорога до Праги заняла около пяти часов спокойной езды. В пражском «Хилтоне» я снял многокомнатный «люкс», решив дать старику передышку, чтобы он мог прийти в себя. Поднявшись в номер, Альвенслебен пошел отдыхать, а я расположился в кресле. Спать нельзя. Несмотря на мою симпатию к старику, он по-прежнему оставался пленником. Удобно устроившись, я погрузился в воспоминания. В последние годы это случалось со мной все чаще, более того, я начал видеть сны, где, словно в кино, проходили чередой картинки из моей короткой, но бурной жизни.
Сейчас я вспомнил ту злосчастную ночь в августе 1988-го, когда меня, молодого капитана экономического отдела КГБ, вызвали на 17-й километр Ленинградского шоссе, где произошла очень странная авария, приведшая к гибели водителя. Меньше всего я думал, что расследование необычного случая перевернет мою судьбу. Погибший оказался известным уголовным авторитетом, находившимся в бегах почти десять лет. Вскрытие обнаружило у него в груди, точнее, под правой грудной мышцей, вшитый бриллиант, оцененный по тем временам в совершенно невообразимую сумму в сотни тысяч долларов. Меня привлекли к расследованию, поскольку камушек фигурировал в другом нашем нераскрытом деле об ограблении тайника в доме польского аристократа Закревского. По нашим данным, во время войны тот руководил сетью немецкой разведки во Львове. Когда в 1944-м советские войска подошли к городу, Закревского почему-то не предупредили заранее, и он сбежал налегке, прихватив только самое необходимое. Все свои ценности и документы он спрятал в подвале. Тайник ограбили, а драгоценности и списки агентов были утрачены. В досье на Закревского, хранившемся в архиве КГБ, лежало описание фамильного украшения этого древнего польского рода; необычайно крупный розового оттенка бриллиант даже имел имя – «сердце».
