Владимир Романовский - Русский боевик
— Некрасов, у вас готов план интервью?
Экономист пожал плечами.
— Готов или нет?
— Готов.
— Где он?
— У меня в номере.
— Почему вы не принесли его?
— Лень.
— Понятно. Герштейн, а ваш план готов?
— План чего?
— План интервью.
— Какого интервью?
— Телевизионного. Вы будете давать интервью, не так ли?
— Может и буду, — возмутился Герштейн, — но нельзя ли переменить тон? Я извиняюсь, конечно, но что за тон? План интервью. Глупое какое выражение. Я даю интервью постоянно, и никакие планы при этом мне не нужны. И любому умному человеку они не нужны.
Вадим некоторое время молчал, задумчиво глядя на Герштейна.
— Вопрос очень деликатный, — сказал он. — Без плана нельзя.
— Какой вопрос?
— О кризисе в современной науке.
— Каком еще кризисе! — Герштейн рассмеялся, глядя на Некрасова, и, очевидно, предполагая, что и Некрасову тоже смешно, но Некрасов отвернулся и уткнулся в журнал, где было написано «Правительство готовит законопроект, который позволит президенту страны утверждать в должности президента Академии наук». — О каком кризисе речь! Столько светлых умов, столько открытий! Впрочем, вы, возможно, в этом не разбираетесь.
— Это не в моей компетенции.
— Тогда и молчали бы. А то говорите о том, в чем ничего не понимаете. Доказана теорема Пуанкаре, в квантовой механике открытие за открытием…
— Простите, какая теорема?
— Ну, вы не знаете, конечно же. Теорема Пуанкаре.
— Объясните вкратце, в чем она состоит.
— Зачем? Вы не поймете. Нет, занимайтесь своим делом, и не лезьте в то, чего вам не дано понять.
Вадим бросил взгляд на Некрасова. Некрасов неожиданно повеселел и смотрел на Герштейна с одобрением. Посмотрев на часы, Вадим встал.
— Я сейчас вернусь, — сказал он. — Пожалуйста, никуда не отлучайтесь.
Просматривая на ходу списки, он почти бегом прибыл в коридор, идущий вдоль спортзала, и, пройдя его насквозь, вошел в предбанник.
— Эх, хорошо-то как! Хорошо ведь? — донеслось из парной.
Вадим распахнул парную.
Трувор, голый, охаживал веником молодого парня, лежащего на полке, тоже совершенно голого.
— Щедрин, почему не на посту? — спросил Вадим резко.
Щедрин повернул голову, завозился, и сел на полке.
— Да перестань ты… — начал было Трувор.
— Щедрин, быстро одеться и на пост. Выполняйте!
— Слушаюсь.
Щедрин слез с полка и осторожно, боком пройдя мимо Вадима, побежал в раздевалку, придерживая одной рукой член.
— Вадим, перестань, в такую рань…
— Кого ты нам приволок? Кто этот Герштейн?
— Герштейн? Дружок мой, давнишний. В школе вместе учились. Хороший мужик.
— Я не знаю, может он и хороший мужик, но ты мне сказал, что у тебя в НИИ есть знакомый еврей, математик, который нам подходит. И Олег это подтвердил.
— Ну и?
— Он нам не подходит.
— Почему?
— Потому что он дурак.
— Ну, Вадим, — Трувор поморщился. — Вовсе он не дурак. Резковат в суждениях бывает, эмоциональный он…
— Он дурак и обыкновенный бюрократ. Он даже не понял, что происходит. Он думает, мы его сюда в гости пригласили.
— Ты согласился, чтобы был еврей.
— Мне до лампочки, еврей он или готтентот. То есть, конечно, еврея иметь в команде полезно. Но нам нужен умный еврей.
— Умные евреи наукой не занимаются, — попытался пошутить Трувор, но было видно, что он слегка растерян. — Умные евреи занимаются бизнесом…
— Черт, как не ко времени! — пробормотал Вадим, стоя в дверях парной и ведя пальцем по списку. — Ну ты смотри, научно-исследовательский… институт… и никаких евреев! Скрываются, что ли, фамилии поменяли?…
— В Новгороде вообще евреев мало.
— Хмм… да, верно… О! Пушкин, Лев Борисович.
— Пушкин? Знаю. Забавный парень, молодой совсем. Клоун по призванию. Но он не еврей.
— Разве?
— Ну а как же. Я его хорошо знаю. Морда совершенно русская у него. А что Лев, так…
— Он математик?
— Биохимик.
— Точно! Он и есть. Олег упоминал биохимика. Ну, попарься, потом приходи в бар, позавтракаем вместе.
— Да, жрать охота.
Вадим быстрым шагом вошел в раздевалку. Щедрин был уже почти совсем одет, и, встав навытяжку, отдал честь командиру.
— Ремень застегнуть. Хорошо тебя попарили?
— Так точно.
— Даешь мне десять человек через пять минут у входа. Я передам вам математика, отвезете его по месту… нет, прямо в институт отвезете. А из института заберете биохимика, Льва Борисовича Пушкина.
— Слушаюсь.
— Запомнил?
— Так точно.
— Повтори, как зовут биохимика.
— Лев Борисович Пушкин.
— И кто он по профессии?
— Э… биохимик?
— Правильно. Чтобы вернулись через… — Вадим взглянул на часы… — полтора часа даю, максимум. Если еще раз увижу вас в парной, по любой причине, расстреляю.
— Мне Трувор Викторович…
— Я ваш командир, а не Трувор Викторович. Приказ усвоили?
— Так точно.
Вадим ждал. Секунд через десять до Щедрина дошло.
— Разрешите выполнять?
— Выполняйте.
Щедрин бегом выскочил из раздевалки. Вадим пошел за ним.
Через пять минут серого цвета внедорожник повлек в направлении Новгорода пять человек в хаки и математика, который возмущался базарным голосом, уверяя равнодушного к его доводам шофера, что Пушкин — подонок и болван. За внедорожником последовал газик.
* * *Марианну накормили своевольно приготовленным завтраком, и она слегка потеплела, и только иногда бросала полные недоверия взгляды на Милна. Эдуард предложил честной компании вина.
— В такую рань! — притворно удивилась и также притворно возмутилась Марианна.
— Я только глоток выпью, — пообещал ей Эдуард, — а им можно.
— Я не буду, — отказался вдруг Стенька, когда Эдуард, выудив из бара бутылку, штопор, и пять бокалов, вернулся к столику.
— С омлетом, ты что, — Эдуард укоризненно на него посмотрел. — Французы всегда запивают омлет красным вином. Поэтому они такие прогрессивные и нам дружественные.
Аделина улыбнулась кривовато. Милн благосклонно наклонил голову.
— Дело не во французах, а в том, что вино это не наше, — заметил Стенька.
— Наше, — заверил его Эдуард, разливая вино по бокалам. — Здесь в данный момент все наше, все включено в общий счет.
— Нет, не наше.
— Не упрямься, Стенька. Ты ведь в этой гостинице ночь провел, и ничего не заплатил — стало быть, воспользовался тем, что не твое. И не считаешь это… чем?
— Нарушением заповеди, — подсказал Стенька. — Нет, не считаю. Считаю, что меня приютили. Но вина мне здесь хозяева не предлагали. Предложат — выпью.
— Ничего страшного, молодой человек, — сказала Марианна. — Не такая уж большая утрата для гостиницы — бутылка вина. Ай, пахнет хорошо! Где же Славка? Вот ведь соня какой. Пора бы ему уже проснуться. Ай, нет, мне много, мне столько нельзя.
— Ничего, ничего, — Эдуард наполнил ее бокал, поставил бутылку, хотел было откусить кусок поджаренного хлеба, но не откусил, а сперва сел, затем взял в руки нож и вилку, отрезал край омлета, поддел, съел, положил нож, а затем и вилку, откусил хлеб прожевал, проглотил, и только после этого взялся за бокал.
— … а я давно уже никакие серьезные книжки не читаю, — призналась Марианна. — Лет пятнадцать уже. Если серьезные, то только по работе. А так — чтиво всякое. Очень успокаивает. Детективы всякие, и тому подобное.
— Это правильно, — согласился Милн, в очередной раз шокируя Марианну чистым русским произношением. — Серьезные книги, книги идей — это на самом деле просто игры для тех, кому скучно. Для бездельников и псевдо-патриотов.
— Все идеи, высказанные после опубликования Библии, ничего не стоят, — заявил Стенька, так и не притронувшийся к вину. — На поверку они все оказываются лишь повторением того, что уже есть в Библии. Я берусь это доказать. Предложите идею.
— Ну, вы переоцениваете Библию, молодой человек, — возразила Марианна. — Это по молодости. Вы еще подучитесь, подумаете, и поймете, что Библия давно устарела. На дворе век материализма.
Аделине снова стало тоскливо. Она взглянула на электронные часы на стене. В театре — репетиция.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ. ТЕЛЕБЕСЕДА С ФОКУСАМИ, ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Благодушная Марианна все-таки собралась с духом — возможно, в ней проснулись материнские инстинкты — и спросила у Стеньки:
— Что же у вас с лицом, скажите?
Стенька, давеча уже рассказавший Аделине во время приготовления завтрака что у него с лицом (дрался с какими-то двумя уродами — и она на это сказала, сразу потеряв интерес, «Ааа… ну, какие сволочи…») просто помотал головой.
— Это я его пытал, — объяснил Эдуард. — В подвале. Недолго он выдержал, минут двадцать всего, и все рассказал, как миленький.
