Егор Молданов - Трудный возраст (Зона вечной мерзлоты)
— Аристарх, будь настороже. Щука если задумал сделать тебя оботравшем, он это сделает.
После полдника Зажигалка попросил меня пойти с ним к директору. Я согласился. Когда Зажигалка увидел в кабинете Вонючки отца, лицо его засветилось, как елочная гирлянда. Он бросился к папане, обнял его руками за шею, радостно, возбужденно приговаривая: “Папа… папа, ты приехал, я так ждал, я так по тебе соскучился”.
— Все, достаточно, — угрюмо произнес мужик в сером костюме, отталкивая от себя сына. — Я приехал сказать, что твоя мать умерла в больнице.
— От чего? — глухо спросил Зажигалка.
— Она сама так решила, — отчужденно ответил мужик. — Оставила после себя записку с просьбой, чтобы я обязательно заехал к тебе, поинтересовался, как ты живешь, а ты не меняешься. Все такой же…
— Ты приехал меня забрать домой? — тихо и нерешительно спросил Зажигалка.
— Нет, — ответил тот осипшим голосом, — ты останешься здесь, ты не захотел жить с нами.
— Я не хотел жить с мачехой, — заторможенно поправил Зажигалка, песочная мечта рассыпалась безжалостно на его глазах, и он понимал своей детской душой, что не в силах это предотвратить. — Папа, я ведь твой единственный сын! Я хочу домой.
— У нас родился Ваня, — словно не слыша сына, гнул свое мужик. — Ему сейчас уже второй год…
— А как же я?!
— Лучше бы ты умер тогда в детстве, — вырвалось у старшего Лисовского. — Мы тебя тогда отплакали. Из-за тебя все, из-за того, что ты остался живой. И мать сошла с ума, и мне не даешь спокойно жить.
Мужик что-то еще говорил, даже жестикулировал руками, но Зажигалка больше его не слышал, его лицо было безжизненно, бледно, как воск. Слова отца его добили.
— Гуд бай, п-п-папаня, — ухмыляясь, выговорил Зажигалка, жутко заикаясь. — Ж-ж-женушке и В-в-ванечке п-п-привет.
— Хватит ломать комедию! — сердито произнес мужик.
— Я не ломаю никакой к-к-комедии, — продолжая хохотать и заикаться, произнес Зажигалка. — Я просто угор-р-раю, — и выбежал из кабинета.
— Что это с ним? — удивленно спросил мужик. — Вот и Ирма такой же была, это у них, видать, на генетическом уровне.
— Это стресс, — угрюмо и коротко ответил Вонючка.
Я был крайне удивлен, когда мне Комар сказал, что внизу, на вахте, на первом этаже, меня дожидается Айседора. Она действительно ждала меня внизу, вся она была какая-то зажатая, словно ее обмотали скотчем. Мы поздоровались. Она предложила прогуляться, я не отказался, благо, до ужина было еще около часа.
— Аристарх, — начала Айседора, — что бы ты сказал, если бы мы тебя с Николаем Ивановичем усыновили?
Я чуть не поперхнулся от такого поворота. Ее сообщение было неожиданным для меня, но не потрясло. В душе я всегда знал и чувствовал, что у Айседоры по отношению ко мне вспыхивают материнские инстинкты.
— Зачем вам это?
— У нас нет детей и никогда уже не будет. Раньше я была категорически против детей, боялась фигуру потерять, работу, а сейчас себя только проклинаю, что отказалась от материнства.
— Почему я?! — спросил я напрямик. — Вы же знаете историю моего неудавшегося усыновления. Не боитесь повторения? Потом, мне уже пятнадцать, старый я для вас уже. Вам бы взять к себе Тоси-Боси.
— Кто это?
— Классный пацан, мы с Комаром опекаем его. Вот ему действительно нужна семья, — я глубоко вздохнул. — Вы мне с Николаем Ивановичем очень нравитесь, и я бы, наверное, очень хотел бы быть вашим сыном и был бы хорошим сыном, но после Тихомировых у меня внутри, как после пожара. Да и к Клюшке я уже стал привыкать, прикольно здесь — каждый день борьба за жизнь. Скучать не приходится. И потом есть еще Комар, я без него никуда, так что вам бы пришлось брать нас двоих, а мы с Комаром — это жизнь без выходных, — я улыбнулся сравнению. — Зачем вам такой геморрой, возьмите правда Тоси-Боси, и вы никогда не пожалеете.
— Ты это серьезно?
— На все сто!
— Я переговорю с Николаем Ивановичем.
— Вот и славно, — и мы разошлись как в море корабли.
По дороге в корпус я встретил Большого Лелика.
— Аристарх, — обратился он ко мне. — Там в спальне Зажигалка закрылся. Ты бы с ним аккуратно поговорил, успокоил, чтобы парень сгоряча дуростей не наделал.
— Хорошо!
Я прекрасно понимал Зажигалку. Невыносимо больно, когда предают самые близкие, но, когда предают родители, невыносимо вдвойне.
Клюшка уже была в курсе, что папашка отказался от Зажигалки ради новой жены. Я несмело вошел в комнату и присел на тумбочку.
— Ян, — тихо произнес я. — Хватит тоску нагонять. Не убивайся так!
Зажигалка резко вскочил с кровати, и я увидел его лицо: бледное, искаженное болью. Он хотел мне крикнуть в ответ что-то обидное, но не крикнул, сидел на кровати, застыв неподвижно, качая головой из стороны в сторону.
— Хочется домой, — прошептал Зажигалка, — а дома нет. Моя жизнь могла бы сложиться по-другому, если бы не эта проклятая Клюшка.
— Возможно, — согласился я после некоторой паузы. — Но в Клюшке тоже своя прелесть, — утешал я.
— Какая? — прошипел Зажигалка сквозь зубы.
— Пока ты здесь, можешь все время думать: “Когда-нибудь я вернусь домой”. — Мне самому было горько от этой мысли. — Я давно понял, мы никому не нужны, кроме Клюшки, — голос от волнения у меня заметно дрожал. — Вот смотри. — И я стал перечислять, доказывая свою правоту: — Щука родился в тюрьме, Смирнов с детства сирота, Чапиных родоков лишили прав за пьянство, Кузю вообще после роддома мамаша выбросила на помойку, через какой Крым, Рым и медные трубы прошел Комар, говорят, даже Железная Марго госовская.
— Вот и выходит, что Клюшка проклятое место.
Наши взгляды встретились.
— Этот козел — пустое место для меня, — после некоторого молчания произнес Зажигалка. — Он просто сперматозоид, оплодотворивший яйцеклетку моей матери, но все равно так больно, так больно, — и Ян заплакал.
Я растерялся, увидев плачущего Зажигалку.
— У тебя какой-никакой, но есть отец, — успокаивал я. — У меня никого нет. Знаешь, как бы хотелось иметь хоть кого-то наподобие родителей — взрослого, у которого можно было бы спросить совета, не боясь при этом выглядеть идиотом, кого-то, кто бы поддержал меня в трудные дни…
— У тебя есть Комар, — безучастно произнес Зажигалка.
— Да, — согласился я. — Комар, он для меня все в одном лице.
— Аристарх, ты иди, — попросил Зажигалка. — Я хочу побыть один.
— Хорошо, — согласился я.
Все мы на Клюшке страдаем от душевного невнимания.
Утро начиналось как обычно — с пронзительного, противного звонка. Большой Лелик зашел в спальню, Никита полусонно открыл глаза.
— Так, архаровцы, — скомандовал зычным голосом Лелик. — Пять минут на соплежуйство, и вы все поднялись по команде “Смирно”, — и с чувством выполненного долга Лелик направился проводить подъем в других комнатах.
Первые минуты в спальне царили покой и тишина, никто не собирался просыпаться, но по коридору зашлепали первые пары ног, послышался стук дверей в других спальнях, отрывки разговоров воспитателей.
— Блин, дверь не закрыта, не на вокзале живем, — возмутился Щука, выползая из-под одеяла. — Чем так воняет? — недовольно сморщившись, поинтересовался он. Рывком откинул одеяло в сторону, Щука в одних трусах подошел к двери, тупо уставившись на нее. — Блин, ну дерьмом же воняет, может, это ты, Никитон, с перепугу, — оскалился Макс. Он подошел к окну и открыл его настежь. Зимний, холодный воздух ворвался в комнату. — Вообще-то странно, я пришел в пять утра, запаха никакого не было, и туалет на этаже был закрыт, — Щука медленно подошел к своей кровати и неподвижно застыл на месте. — Что это такое? — на его лице застыло выражение ужаса.
Никитон в трусах нехотя подошел к другу и приглушенно с усмешкой присвистнул. Нижняя часть щукинского пододеяльника, которая находилась в ногах, была изгажена. Это был напряженный момент.
— Однако, Командор, ты “оботравш”, — констатировал Никита и пристально посмотрел на побелевшее лицо друга.
Щука, бедный и растерянный, как истукан стоял перед собственной кроватью и никак не мог понять, кто посмел сделать его “оботравшем”… Кто-то сделал его чмошником на всю Клюшку… Он никак не мог сообразить, кто этот смертник-камикадзе.
Щука плотно закрыл за собой двери, открыл настежь окно и выбросил одеяло с пододеяльником на улицу. Все его движения были спешными.
— Что, Командор, очко жим-жим?! — с насмешкой спросил Никита и вышел из спальни.
С утра Клюшка кипела, как чайник. Все уже знали: ночью Щуку-Командора сделали “оботравшем”. Напряжение, царившее с утра, сгущалось, даже воздух Клюшки пропитался страхом и дрожал в преддверии надвигающейся грозы. Всеобщее лихорадочное возбуждение было необычайно заразительным.
Никита перед завтраком подошел ко мне.
— Ты Макса сделал оботравшем?
