Александр Петров - Меморандум
До слез, до спазма в горле любил я петь украинские песни, напевные, душевные, раздольные как жаркая степь:
«Дивлюсь я на небо та й думку гадаю:
Чому я не сокіл, чому не літаю,
Чому мені, Боже, ти крилець не дав?
Я б землю покинув і в небо злітав.»
Или вот это:
«Рідна мати моя, ти ночей не доспала,
Ти водила мене у поля край села,
І в дорогу далеку ти мене на зорі проводжала,
І рушник вишиваний на щастя дала…»
А это:
«Ой, летіли до світання,
Дикі гуси через марево ночей,
Бережи своє кохання
Ти, дівчино, від корисливих очей.»
(Мы в школьном хоре десятки раз вымучивали эти высокие ноты, пуская петуха, но выучили и так пели!.. Так спели — ветераны войны плакали на концерте.)
До сих пор помню стихи Тараса Шевченки:
«Як умру, то поховайте
Мене на могилі
Серед степу широкого
На Вкраїні милій,
Щоб лани широкополі,
І Дніпро, і кручі
Було видно, було чути,
Як реве ревучий»
— за чтение этого стиха мне Светлана Митрофановна поставила пятерку с плюсом. Слова религиозного философа Григория Сковороды: «Мир меня ловил и не поймал», «Мы должны быть благодарны Богу, что он создал мир так, что все простое — правда, а все сложное — неправда» и многое, многое другое…
Но так же не забыл и написанные в 40-х годах 20 века и пророчества Лаврентия Черниговского: «Как нельзя разделить Пресвятую Троицу, Отца и Сына, и Святого Духа, это Един Бог, так нельзя разделить Россию, Украину и Белоруссию. Это вместе Святая Русь… Берегитесь самосвятской украинской группы (церкви) и унии. Бес в них войдет, и они с сатанинской злобой ополчатся против православной веры и Церкви, но их будет позорный конец, а их последователи понесут небесную кару от Господа Царя Сил».
Нет, воры и сатанисты, нет, потомки убийц мирных жителей в Бабьем Яру и на Волыни, утопивших совесть в невинной крови, — не отдам вам моей Украины! Я увез её в сердце из поруганной малой родины на великую твердыню Святой Руси.
Как русские святые увозили всю благодать из Иерусалима, оставив «вам дом ваш пуст». Как Давид Гареджийский взял три камня и вот вам:
«Но Бог, желал прославить слугу Своего, который от избытка покаяния не смел даже войти в Иерусалим. Ночью Он послал ангела, чтобы говорить во сне с Илией, тогдашним патриархом Иерусалима: Илия, вот прибыл в Иерусалим Давид, и верою своей он унес с собой всю благодать и покров Божий над Иерусалимом».
Вот они — три камня, увезенные с Украины на Русь Святую: черный, как душа сатаниста; серый — как моя нынешняя, опалённая обидой, и белый — как соборная русская душа.
Рождество
Если вспомнить, что стройка времен застоя — это вечный дефицит материалов, пьяные с обеда рабочие, старая техника, изрыгающая черные клубы из выхлопных труб тебе в лицо, орущее матом и вечно угрожающее тюрьмой начальство — то вполне можно понять и даже оправдать всенародное пьяное отчаяние. Вспоминая насмешки драчливого профессора над строителями, я начинал им сочувствовать и даже подумывал о смене профессии. Иногда я чуть ли не бросался на грудь Димыча, дяди Вени, князя; в ноги — верующим старухам и выл от горя:
— Кругом пьянство, воровство, бардак — и это созидание! И это то, ради чего я учусь и буду жить до самой смерти?
Взрослые только хмыкали, пряча глаза, предлагая выпить и забыться. Старушки звали в церковь поговорить с батюшкой, на что я кричал:
— Да там у вас стукачи, они же записывают всех прихожан, а потом вызовут меня куда надо, выгонят из ВУЗа, и стану я грузчиком в овощном — этого вы хотите?
Так бы я продолжал катиться по наклонной, так бы и спился бы вместе с родной страной, если бы не одна ночь перед Рождеством. В те смутные дни и черные ночи гуляли мы напропалую, и я слегка посмеивался над старухами, соблюдающими пост.
— Лешенька, ты не купишь нам рыбных пельменей, сейчас это такой дефицит.
— Да бросьте, тёть Лина, я вам лучше мясных принесу, подумаешь, какая разница, если такая жизнь пошла.
— Ох, сы?ночка, так нельзя говорить, вот мы с Дусей помолимся за тебя, и тогда сам поймешь.
— Ну помолитесь, хуже не будет, может, Бог и меня заметит.
…А следующей ночью после обычного пьяного дня с девушками я попал в ад!
То есть тело мое по-прежнему валялось на смятой постели, оно хрипело прокуренным воздухом, на столе среди грязных тарелок возвышался частокол порожних бутылок — и вдруг понял, что вижу себя со стороны.
Воспарил я под потолком, повисел сизым облаком, потом вылетел в морозную тьму, рухнул вниз, прошиб лбом заснеженную землю, пронесся по темному туннелю и оказался в огромной пещере, объятый языками пламени и опутанный огромными червями размером с питона. Эти гнусные существа вгрызались мне в грудь, в горло, выползали из спины, пролезали в рот, в уши, глаза.
Я пытался кричать, но в мою глотку вместо воздуха попадала печная копоть, выстилавшая пол, наполнявшая смрадную атмосферу черной гарью, отчего нутро мое горело и страшно хотелось пить. От жгучего смрада мутило и тянуло на рвоту, но вместо очищения от внутренней грязи, спазмы лишь добавляли боль и непрестанные судороги. Я брезгливо пытался отодрать от себя огромных червей, а они просачивались сквозь почерневшие от копоти пальцы и снова беспрепятственно вгрызались в горло и вылезали из затылка, чтобы вонзиться в ухо…
Я был целиком занят собственными страданиями, но каким-то внешним зрением видел, как вокруг такие же как я закопченные голые люди кричат, выпучив безумные глаза, скрипят зубами, пытаясь вырвать из себя червей, заглатывая копоть и получая остриями длинных пик уколы от каких-то страшных существ, похожих на черных летающих ящеров.
Продолжалось это страшное безумие очень и очень долго, я потерял чувство времени, надежду на избавление — и вдруг словно луч света блеснул во мраке. И я увидел двух старушек в домашних платьях, которые перед иконами со слезами просили Христа Бога и Пресвятую Богородицу помиловать меня и наставить на путь истинный. Мне почему-то вспомнились рыбные пельмени, розово-белая картонная пачка блеснула передо мной, стало ужасно стыдно, я заорал что было сил как когда-то в детстве: «Господи, помилуй! Я Твой, Твой навечно! Спаси меня!» — и очнулся на своей постели, мокрой от пота и слез.
Дождавшись открытия центрального районного гастронома я первым вбежал в отдел гастрономии, схватил четыре пачки рыбных пельменей и бегом, весь в инее, в клубах пара, понесся к кирпичной высотке на берегу оврага. Поднялся на четвертый этаж, воткнул палец в кнопку звонка. С минуту никто не открывал. Потом со скрипом отодвинулась створка соседней двери, в щели появилась лохматая спросонья женская голова и прошептала:
— Ну зачем так шуметь, молодой человек! Они на заутрене в церкви. Идите туда, вы их еще застанете.
— Большое спасибо, простите!
В то утро я ни разу не подумал об опасности, которую могут представлять стукачи, мне было все равно, что станет со мной, с моей учебой, с карьерой и даже перспектива всю жизнь таскать мешки с картошкой и морковкой в овощном магазине не казалась трагедией. Я порывисто зашел в церковь, глубоко вдохнул с детства знакомый аромат восковых медовых свечей и смолистого ладана, увидел моих старушек, упал перед ними на колени и обнял их корявые больные ноги. Они подняли меня с колен, заурчали слова утешения, погладили по голове руками с распухшими суставами и легонько подтолкнули к священнику, что стоял у золотистой тумбы. Женщины из очереди расступились и пропустили меня вперед.
Батюшка спросил, почему я такой взъерошенный, я рассказал о последних днях и погружении в ад с червями. Он почему-то улыбнулся, похвалил, задал еще несколько вопросов, я как мог ответил и, накрыв голову лентой с крестами и прошептав короткую молитву, батюшка меня отпустил. Старушки поставили меня перед иконами и сказали:
— А теперь благодари.
— Как? Я не умею…
— Своими словами, как маму о купленном мороженом.
И я стал выдавливать из себя:
— Спасибо, благодарю, Господи, спасибо Матерь Божия, спасибо, благодарю, спасибо… — Кланяясь китайским болванчиком, нимало не волнуясь о том, что выгляжу смешно и нелепо.
А потом второй священник вынес из распахнутых ворот золотую чашу, народ стал по очереди подходить, я тоже по привычке засеменил в народной струе, но тут меня сзади тронул за плечи батюшка, который со мной говорил и остановил:
