Белва Плейн - Бессмертник
Бабушка подняла на него глаза, затянутые бело-голубоватой пленкой, в уголках ее рта пузырилась и густела слюна. Мори чуть не вырвало.
Папа придвинул два деревянных стула — для себя и для Мори.
— Отдай бабушке печенье, — сказал он, но тут же поправился: — Нет, лучше отнеси ей в комнату, она потом съест… Ну, мама, — снова обратился он к бабушке.
Старуха смотрела на него пустыми глазами и морщила лоб.
— Мама, я Джозеф. Твой сын Джозеф, — произнес он. — И я привел к тебе Мори. Это твой внук.
Она, что ли, глухая? Сына не узнает? Мори поежился.
Вдруг она заговорила. Потянулась вперед, взяла папу за руку. Она то плакала, то смеялась. Папа отвечал ей на идише, и Мори не понимал ни слова.
Сидевшая сбоку толстая старуха ухватила Мори за рукав.
— Не обращай внимания, — сказала она громким шепотом и постучала пальцем по голове. — С ней бывает. Несет не разбери-пойми что.
Папа услышал. Нахмурился. Но толстуху было не унять.
— Чего ты худосочный такой? — спросила она у Мори.
Старик, сидевший чуть поодаль, тоже взглянул на мальчика:
— Вовсе он не худосочный.
— Вы-то почем знаете? Своих детей не растили. А у меня четверо. И внуков трое. Мне ли не знать?
— У меня есть племянники и племянницы, вполне достаточно, чтоб что-то понимать. Главное, чтоб котелок варил!
— А я говорю, он худосочный.
— Мори, пойди-ка прогуляйся, посмотри, что да как, — предложил папа.
— Тут нечего смотреть.
Старик обратился к Мори:
— Это твоя бабка?
Мори кивнул.
— Почему же ты с ней не разговариваешь?
Мори покраснел.
— Она не говорит по-английски.
Бабушка болтала без умолку, смеялась, плакала, рассказывала что-то длинно и сбивчиво, то вроде жаловалась, то о чем-то просила. Интересно, есть в ее речах смысл? По папиному лицу было не понять, он просто слушал терпеливо и внимательно. То кивал, то качал головой.
Потом бабушка взглянула на Мори, что-то сказала, папа ответил. Мори отвернулся.
Старик вдруг произнес:
— Твой отец важный человек. Мне восемьдесят восемь лет от роду, и я всегда отличу важного человека. Тебе все дороги открыты с таким отцом.
Мори, не зная, куда деться, уперся глазами в пол. Там — под стариком — разрасталась лужа. Мокрое пятно на брюках ширилось, тапочки промокли…
Господи, поскорей бы выбраться из этой психушки.
К старику подбежала сиделка:
— Бог ты мой! Нам надо в туалет, верно? Ну, пойдем, пойдем…
Бабушка снова заплакала.
— Мори, подожди меня на улице, — сказал папа, на этот раз очень твердо. — Я скоро выйду. Погуляй там, если хочешь.
— А хотите посмотреть чудесную гостиную, которую нам подарил ваш папенька? — оживилась сиделка. — До конца коридора и направо.
Жара у них тут нестерпимая. Но наверно, так надо. Мори слышал, что старики всегда зябнут. Он снял пальто и пошел по коридору — прямо и направо. Остановился на пороге новой гостиной. Большая комната с ярким голубым линолеумом и креслами, обтянутыми искусственной кожей. Несколько стариков играли в карты. В углу блестело лаком новое пианино, старушка пела «Мой старый дом в Кентукки» — один и тот же куплет, снова и снова. В другом углу на столике темнел коричневый радиоприемник и автомат, выдающий за монету лимонад и шоколадку. Здесь даже было возвышение, наподобие сцены, с занавесом, подхваченным с двух сторон бархатными завязками. Сейчас там шаркал, неловко переставляя ноги, старик. Он изображал танец кекуок. Мори отвел глаза. На стене, у двойных дверей, выходящих в парк, сияла бронзовая табличка: «Обстановка этой гостиной получена в дар от Джозефа и Анны Фридман».
Папа на благотворительность не скупится. Ему ежедневно приходят письма от слепых-глухих, из больниц и приютов и просто — от еврейской бедноты. Мори видит, как папа, сидя за столом из красного дерева, выписывает чеки, чеки, чеки. Однажды мистер Малоун даже прислал к нему католических священников, тоже с просьбами. Открыв дверь, Мори страшно удивился: настоящие святые отцы, в черных сутанах! Папа провел их в кабинет. Спустя какое-то время они вышли — довольные, улыбающиеся, наперебой благодарили папу. «Мы будем за вас молиться», — сказали они на прощание.
Мори гордится отцом. Люди его уважают. Где бы они ни очутились, все смотрят отцу в рот, стремятся ему угодить. Иногда Мори ходит с папой на стройку, пробирается вслед за ним среди кранов, грузовиков, бетономешалок и тачек с кирпичом. Там и сям им кричат: «Поберегись!» — вокруг стоит гул, звон, шум и треск; повсюду валяются доски, трубы, мотки кабеля и проволоки, и над всем этим месивом стелется влажный тяжелый дух — так всегда пахнут недостроенные здания. Папа задает строителям вопросы, указывает на недоделки, требует устранить тот или иной изъян. Он знает стройку досконально: от первого кирпича до последней лампочки. Потом они заходят в маленький деревянный домик у самой дороги. На вывеске значится: «Арендное бюро». Здесь папа просматривает учетные книги, говорит по телефону, расстилает на столе чертежи — фиолетовые линии на лиловой бумаге — и беседует с клиентами: предупредительно и со знанием дела. Затем они снова выходят на улицу. И всем — и клиентам, и прорабам — папа представляет его, Мори. «Знакомьтесь, мой сын Мори», — говорит он. Мужчины пожимают Мори руку и глядят на него с таким уважением, будто ему не тринадцать, а по крайней мере тридцать лет. И все благодаря отцу.
К нему подошла одна из сиделок.
— Вам нравится гостиная? — спросила она.
— Да, тут очень красиво.
— Ваш отец так добр. Очень щедрый, достойный человек.
Папа помахал ему с дальнего конца коридора. Мори обрадовался, но притворился удивленным:
— Разве мы уже уходим?
— Да. Бабушка неважно себя чувствует. Не стоит ее утомлять.
— Ты хочешь, чтоб я с ней попрощался? — Мори надеялся обойтись без прощаний, но спросить-то надо.
— Нет, спасибо. Прощаться необязательно, — ответил папа. — Она ушла к себе.
Они остановились у столика возле лифта. Здесь сидела медсестра со списками и телефонами.
— Послушайте, — сказал ей папа, — я не хочу больше обсуждать происшедшее и настаиваю, чтобы впредь это никогда не повторялось. Недопустимо, чтобы старушка падала с кровати, недопустимо!
— Конечно, мистер Фридман, мы сделаем все от нас зависящее. Но, сами понимаете, она с каждым днем слабеет…
— Это не важно. Я требую, чтобы такого никогда не случалось.
— Да-да, мистер Фридман, будьте спокойны. — Она улыбнулась неестественно и манерно. — А это ваш сын, да? Какой красивый мальчик! Похож на англичанина.
— Да. Хороший мальчик, — все еще сердито отозвался папа.
Она сложила губки бантиком и состроила Мори глазки:
— А у меня есть прелестная племянница. Надо вас годика через два познакомить…
Но они уже вошли в лифт, и папа с треском захлопнул дверцу.
— Идиотка! — сказал он в сердцах.
Мори тоже сердился, но совсем на другое. Потратить целый выходной, праздничный день на поездку к бабушке, которая якобы хотела его видеть! А она его даже не узнала! Старая, старая развалина! Она ведь не человек, она — нечто, неодушевленное нечто. Невозможно представить, что она как-то связана с ним самим или с папой. Вообще с живыми людьми.
В машине папа достал из портфеля стопку бумаг и газету.
— Прости, Мори, я тут кое-что посмотрю. Мне пришла в голову любопытная мысль.
Мори знал, что речь идет о новой гостинице квартирного типа, ничего подобного папа до сих пор не строил.
На прошлой неделе кирпичная кладка достигла уже третьего этажа, а над нею возвышался красноватый стальной каркас — сорок два квадрата на фоне неба.
— «Новое слово в строительстве отелей!» — Папа прочитал заголовок с видимым удовольствием. — Новый этап в развитии города. Кстати, в гостинице, которую мы достроим не раньше следующей осени, половина номеров уже арендована!
Он вытащил из кармана сигару, спички, закурил и, попыхивая, откинулся на сиденье.
— Мне иногда не верится, что я действительно достиг, чего хотел! Просыпаюсь иногда на рассвете и не знаю, кто я, где я. Странно, да? Но мне и впрямь не верится, понимаешь? Да тебе и не понять, мал еще и жизни другой, слава Богу, не знал. Постараюсь, чтоб не знал и впредь.
Он постарается, будьте покойны, он всегда держит свое слово.
— Такое бывает только в Америке, — говорил тем временем папа. — Ты только представь! Два паренька из семей иммигрантов. Родители Малоуна месили грязь в ирландских болотах. И всего за десять лет мы своими руками изменили облик города! Как увижу наши зелено-белые буквы, марку «М и Ф», — душа поет. И ведь хорошо строим, в самом деле хорошо! Все свое заработали честным трудом, никогда не обманывали клиентов, никогда! Наши дома вечные, как пирамиды в Африке! Для строителей это самое главное.
