Геннадий Головин - Чужая сторона
Стал подниматься, она выглянула вновь. Он обрадовался ей, как родной.
Дорога круто взобралась к селу и тотчас же превратилась в расхлябанную, раздолбанную тракторами топь, по которой Чашкин стал пробираться, долго выискивая для каждого нового шага местечко, не то что бы посуше (куда там!) — местечко помельче…
Наконец он приблизился к ней. И тотчас же пожалел об этом.
Нет-нет! Она по-прежнему была отрадна взгляду, хотя теперь он не мог не видеть отчетливо ни шелудивости побелки, ни ржавчины на решетках, ни буйства травы, проросшей сквозь плиты заброшенной паперти. Она по-прежнему была хороша, но вокруг!..
Чашкин даже поморщился, как от боли.
Длинное грязно-белое приземистое здание вплотную примыкало к зданию храма. Дружное хрюканье и истошная вонь доносились оттуда. Вся земля за церковной оградой превращена была в мелко истолченную топь-грязь вперемешку с навозом. Стояли деревянные лотки с водой, лохани для пойла.
— А-а-ах, люди!
Чашкин как бы даже досадливо зажмурился всем своим нутром от увиденного.
— А-а-ах, люди! — повторял он, уходя и с отчаянием думая о тех, кто живет в этом селе. — Та-акая красота! А вы?..
В конце улицы он с состраданием оглянулся на нее. Сердце его немного утишилось: она по-прежнему торжествовала над всей округой, непобедимая в своей стройной красоте — красавица лебедь, белая среди серых утят, рожденных плавать в грязи!
И, уходя все дальше и дальше от села — по дороге, которая, как ему сказали, ведет к шоссе, — он не раз и не два оглядывался. И с каждым разом, с каждым взглядом ему опять становилось веселее, легче, крепче, увереннее на душе.
Потом дорога нырнула в низину, и он увидел, что впереди шоссе, а там, игрушечные, спешат-торопятся туда-сюда автомобили.
Белобрысый парень в солдатском ватнике менял заднее колесо у «рафа»-фургона.
Сменил, отдомкратил, взял негодное колесо бросить в кузов и замер, обомлев: перед ним на коленях стоял старик.
— Дедушко! Чо это вы?!
— Довези до Москвы! Богом прошу! Сил уже нет! Битый час ни один не останавливается! Мне — во-о! (Чашкин полоснул по горлу) — как надо! Матушку сегодня хоронят, а я, вишь ты, никак не доберусь!
— Так что ж на земле-то стоять? — сказал парень. — Я небось не икона. Поедем, дедушко!
— Денег вот только, парень, нет у меня. Совсем нет, верь слову!
Тот засмеялся:
— Смешно мне у вас тут ездить! — Легко закинув в кузов неисправное колесо и возвращаясь к кабине, чтобы отворить для Чашкина дверцу, продолжил: — Все вы тут, как сговорились! Деньги так и суете! Отказываешься, так вы, дурные, даже обижаетесь… Забирайся, дедушко, садись… Совсем вы охалнели с деньгами этими. Конечно, понять оно чего не понять: жизнь-то у вас тут, видать, ой, недешевая!
— А ты издалека ли?
— У-у! — Парень опять рассмеялся. — Из-под самой из-под Архангельской — вон аж откуда! Не думал не гадал, что когда и попаду в столицу-то, а тут — случай! Один мужик наш с центральной усадьбы, поехал в дом отдыха, а в Москве на вокзале возьми да и помри! Телеграмму прислали: приезжайте, дескать, забирайте, пока не поздно, а не то как беспризорного студентам на учебное пособие отдадим! (Ну, это-то они не писали. Это директор, когда посылал, так говорил.) Вот и еду. Трясусь, а еду! Дальше райцентра ни разу не бывал, а тут сразу эвон куда! Вы в Москве небось часто бывали? Как там?
— Да не был я там. Я ведь вдесятеро дальше тебя добираюсь
…— машин небось, не пробьешься! Светофоров небось! А я, когда на права сдавал, про светофоры и не читывал даже. Зачем нам? О-ой, боюсь, дедка!
— А ты не бойся. Ты, как все, старайся.
— Я уж тоже так решил: посередочке. Выспрошу, куда надо, запомню и посередочке на цыпочках… Авось и проеду!
— А как повезешь земляка-то?
— Так домовину с собой везу. Сосед за ночь вытесал. Мне бы его только вызволить! Как ведь нехорошо получится: одной родни у мужика полрайона, своих детей четверо штук, а ни могилки не будет, ни пристанища в своем краю! Не приведи бог такому случиться!
— Я вот тоже еду, а может, уже и без меня похоронили. Неладно будет…
Парень вдруг рассмеялся:
— Ну и экипаж у нас! По одинаковому делу поспешаем. Нарочно не придумаешь!
— Сколько нам еще верст-то? Много ли?
— Сейчас посмотрим… — Парень подождал километрового столба, нырнул вслед за ним взглядом, сказал: — Вроде бы меньше ста осталось.
— Врешь! — воскликнул Чашкин. Не могло уложиться в его понимании, что до места ему рукой подать.
— Узнать бы, где эта самая Новая деревня… Мы с севера так заезжаем? Лялька вроде бы тоже говорила: к северу они от Москвы. Как узнать бы?
Его уже лихорадка стала одолевать, нетерпение зазудило.
— По карте глянь. Может, найдешь? — Парень не глядя дал ему атлас.
Чашкин отмахнулся безнадежно:
— Где уж мне по карте искать…
Мельком поглядывая на шоссе, парень открыл атлас на заложенной странице. Ногтем чиркнул по жирной красной линии:
— Вот мы где едем. Видишь? Вот на этой шоссейке и ищи! Ежели она, конечно, здесь, деревня твоя Новая…
Чашкин углубился в разглядывание карты. Со школьных времен не занимался он этим занятием. Ничего не мог сообразить. И вдруг увидел! Он даже матюкнулся от радости:
— Гляди-кось! Есть! Аккурат на этой красненькой полосочке! Новая! Деревня! Так и написано!
Парень взял атлас. Посмотрел, то и дело тревожно озираясь на дорогу. Тоже обрадовался.
— Вот так повезло тебе, дедушко! Километров шестьдесят еще, не боле того! Час езды!
Чашкин, счастливый и праздничный, разулыбался.
«Ой, не торопись, Ванька, радоваться! — пытался он уговаривать себя. Но ничего не получалось из этого — сиял как масленый блин! — Ой, не торопись, Ванька! Мало ли что случиться может?»
И ведь как в воду глядел!
Шофер вдруг озадаченно ругнулся. Глянул на спидометр.
— Скорость вроде правильно держу… Обгонять никого не обгонял… Чего махает? — И стал тормозить.
Толсто одетый, очень нарядный в белых своих нарукавниках, кожаной куртке, ослепительно белой каске, стоял на обочине милиционер и с неспешной властностью помахивал жезлом с красным кружком. Чуть поодаль как бы подремывал его мотоцикл с коляской, из которой торчала суставчатая антенна рации.
Испуганный и встревоженный, парень добыл из ящичка кипу бумажек, выпрыгнул наружу.
Чашкин остался ждать, замирая от самых дурных предчувствий.
«Ведь говорил же тебе! — со злостью укорял себя. — Не радуйся раньше времени! „Час езды остался!“ Как же! Дадут они тебе „час“! Мог бы и попривыкнуть бы…» — так напрасно корил и ругательски ругал Чашкин Чашкина, будто кто-то из них был нрав, а кто-то виноват.
С лицом, совершенно потерянным и опечаленным, парень влез в кабину. Тронул вперед.
— Ай, как нехорошо-то все! Ай, как недобро! Чашкин даже боялся спрашивать.
Через полминуты справившись с огорчением, шофер сказал:
— Они иногородние-то машины все заворачивают! В объезд Москвы! Я же забыл совсем: они там этого… все еще хоронют… Ай, как нехорошо! Я этому-то объяснил — дак мне до первого поста ехать, там машину оставить, а самому в Москву пеши! А как же я его-то тащить оттуда буду? Ой, недобро как все!
Зарулив на площадку возле застекленной, вознесенной над шоссе будкой ГАИ, парень опять перебрал в руках кипу своих бумажек, выскочил наружу.
Чашкин подождал немного, однако вскорости сообразил, что сидеть ему здесь — только время тратить. Потихонечку вылез, сполз со ступеньки и поковылял на другую сторону шоссе, ужасно опасаясь, что привлечет к себе милицейское внимание.
И только тогда, когда ушел настолько далеко, что и будки не стало видно, принялся махать проезжающим машинам.
Но и машин было мало, и народ тут ездил очень сам собой озабоченный. Мимо Чашкина они проезжали, как мимо пустого места.
Кое-как наладился Чашкин идти и пошел своим ходом.
Сильно ослабел он за последнюю ночь. Его водило из стороны в сторону, ноги в коленях проваливались.
Но он все-таки шел, как мог, поскольку никакого другого выхода у него не было.
Теперь, когда слышался из-за спины голос мотора, он останавливался и оборачивался. У него новое появилось занятие: смотреть в лица водителей.
Лица у всех были одинаковые — с тухлыми глазами, с нарочитой миной озабоченности, деловитости, спешки.
«Зараза!» — говорил он вслед каждой машине и продолжал путь.
Он решил умереть, но дойти.
Наконец одна из машин, ходко несшаяся, непомерно широкая и низко посаженная, визгнула тормозами и, пробежав по инерции много вперед, остановилась. Затем задним ходом, бесшумно и быстро подплыла к Чашкину.
Этакие машины Чашкин видел только по телевизору — когда встречают-провожают иноземных почетных гостей.
Он оробел.
