Нина Хеймец - Клуб любителей диафильмов
Мы стоим здесь уже несколько минут. Леночка говорит, что раньше тут не бывала, а вчера ту улицу, по которой она всегда ходит в школу, перекрыли — то ли трубу там прорвало, то ли цистерна с маслом перевернулась.
— С подсолнечным, что ли? — спрашиваю я.
— Сама ты с подсолнечным, — говорит Леночка. Она смотрит на меня в упор, а потом добавляет: «с каким‑то маслом, в общем, не знаю я».
— Пришлось в обход идти, — продолжает Леночка, — ну, я и пошла, все дворами да переулками, чуть не заблудилась, а когда здесь проходила, сразу это место узнала, хоть и в первый раз здесь оказалась, сразу все про него поняла. И он, — она кивает мне на старика, еле различимым таким движением, чтобы тот ничего не заметил, — тут сидел, точно как сейчас сидит, и даже одет был точно так же, в этой шерстяной кофте и в куртке, и в очках, заметь, темных. Только вчера было холодно и дождь моросил, а сегодня солнце с утра светит. А он точно такой же. Думаешь, случайно?
Я смотрю на старика. Он сидит в арке, у самого входа, на стуле, который — решаю я, — был кем‑то выброшен, а им подобран. Теперь на стуле лежит подушка, а на подушке сидит он. В арке тень, там пахнет сырым, там, как в консервной банке, хранится холод предыдущих дней, затянувшейся зимы, поздней весны, про которую я каждый год волнуюсь, что она не придет.
— Не знаю, — говорю я.
Леночка смотрит на меня, наклоняет на бок голову, продолжает на меня смотреть.
— Думаю, не случайно. Нет, не случайно, — говорю я.
— Именно, — отвечает Леночка, — Именно. Ты все правильно понимаешь. У человека такое могло бы произойти случайно. А это — не человек.
— А кто же? — я, забыв про осторожность, оборачиваюсь и смотрю на старика. Он заприметил нас, смотрит с любопытством. Мне показалось, что он хочет с нами заговорить. Он из тех стариков, которые заговаривают с чужими детьми. Про оценки спрашивают или почему без шапки.
— Ты во двор заглядывала? — говорит Леночка вместо ответа.
Я стараюсь заглянуть сквозь арочный проход, во двор. Это оказывается сложно сделать. Я различаю во дворе белое строение, солнце отсвечивает от окон, от штукатурки. Хочется отвести глаза.
— Это не просто двор. Это — вход, понимаешь? А старик — сторож. Этот, как его, привратник. Все хорошо, пока он не снял очки.
За аркой дом, — продолжает Леночка, — ты его даже видишь. В доме комната, в комнате не очень светло и не очень темно. Там стоят два стула, на них сидят две женщины. Утром одна из них молодая, другая старая, а вечером молодая стареет, а старая становится молодой. У одной из них на месте сердца осиное гнездо. У другой — птичье гнездо. Знаешь, бывают такие гнезда, напоминают бумажное сердце, их находят между ветвей или под потолком. Женщины сидят, положив руки на колени. Головы их опущены. Каждый полдень из сердца одной женщины вырываются осы и кружат по комнате; они летают так быстро, что за ними невозможно уследить взглядом, жужжат. А из сердца другой, из дупла в гнезде — вырываются птицы, они тоже летают по комнате, мечутся во все стороны, но стен и окон не касаются. Осы летят навстречу птицам, птицы — навстречу осам. Потом птицы начинают охотиться на ос. Они склевывают их и улетают в окно. И тогда женщины поднимают головы и смотрят друг на друга.
— А потом что? — спрашиваю я.
— А потом утро, и всё заново начинается, — говорит Леночка, — а еще там есть сад. Вход в него — обычная домашняя дверь. Входишь внутрь, как будто в дом, а там, на самом деле — тропинка. Идешь по ней, вокруг вечер, и лампочки горят.
— А куда она ведет? — спрашиваю.
— Никто еще не выяснил. Но я лично думаю, что если пройти по ней, будет еще один выход. С другой стороны города. Там точно такая же арка, и такой же старик сидит, и улица — точно такая же, как эта.
Свет и тень 169
ТТ и и г и
Давай пойдем туда г — говорю, — зайдем под арку. Пойдем, посмотрим, а?
Леночка берет меня за руку. У нее влажные ладони, с тыльной стороны на них просвечивают ниточки сосудов. У меня такие же. Она чуть ниже меня ростом, я вижу два ее банта. Два больших банта из желтой капроновой ленты. Ей мама каждое утро завязывает.
Старик снимает темные очки и, достав из кармана брюк мятый носовой платок, начинает протирать их стекла.
— Бежим! — кричит мне Леночка.
Мы несемся прочь, так быстро, как только можем. Пробежав полквартала, переходим на шаг.
— Еле успели, — говорит Леночка, — Видела, он очки снял? Я тебя об этом и предупреждала. Пока он в очках, во двор можно зайти и выйти. А, вот, если он их снимет, пиши пропало. Заходишь под эту арку, сам не помнишь, как. Там входишь в другую дверь, за ней коридор, коридор ведет в комнату; и тот, кто туда заходит, не выходит уже никогда.
Никогда, — повторяет она, глядя мне в глаза.
Я отпускаю Леночкину руку. Никогда, требующее пространства, перспективы, в которой могла бы поместиться целая жизнь, начинающаяся прямо сейчас, каждую секунду и каждую секунду заканчивающаяся; никогда, уходящее у меня из‑под ног, вырывающееся вперед прозрачным треугольником, вбирающим в себя улицы, материки, лица, времена суток, все то, что я не совершу и не увижу, сжимается до размеров той комнаты, комнаты в отштукатуренном доме, врезается в ее стены, отражается от них, рассыпается на ос и поедающих их птиц, возвращается ко мне, на меня.
…Мы идем по все той же улице. Здесь старая застройка. Домам лет по сто, а то и больше. У них неровные стены, окна вдавлены в них, запали в глубокие проемы. Улица петляет, а потом мы оказываемся недалеко от наших домов. Действительно, сквозь несколько дворов пройти, и вон они.
* * *Через несколько дней я вернулась. Я легко нашла ту улицу: перешла из соседнего двора в другой двор, улица там и начиналась, будто специально поджидала. У меня был план: убедиться, что старик — в очках, а потом быстро пробежать мимо него, прошмыгнуть. В дверь я заходить не буду, только войду во двор, на дом этот посмотрю. А потом обратно.
И точно. Старик сидел на прежнем месте. И одет был так же — в шерстяную кофту и ветровку. Этот день был еще теплее предыдущих, почти лето. Старик не видел меня, смотрел куда‑то в сторону. Темные очки были на нем. Я задержалась на противоположном тротуаре. Потом я прижала локти к бокам, втянула голову в плечи и побежала через улицу, мимо старика, под арку. Старик резко повернул голову. Я успела заметить в стеклах его очков свое отражение — две девочки, забегающие под арку одновременно со мной. Он что‑то крикнул мне вслед, но я не остановилась. В арке пахло мокрыми камнями. Оказалось, что там есть еще один проход — влево уходил коридор. Я не свернула туда, шла вперед. Мои ноги сделались очень тяжелыми. Мне казалось, что теперь мои шаги будут только замедляться, а потом я остановлюсь, и уже не смогу двинуться с места, и вода из‑под земли будет сочиться сквозь камни, проникнет в мои ступни, разольется по венам и артериям, в которых раньше была кровь. Я прошла под аркой и теперь стояла на входе во двор. Я разглядывала трехэтажный дом, в глубине двора. Он был покрыт белой штукатуркой. На ней были трещины, глубокие, такие образуются, когда стены начинают оседать. Окна были пыльными. Перед закрытой входной дверью валялись обломки кирпичей, сухие листья, серые перья. Рядом я заметила остов садовой скамейки. Я не могла решить, что мне делать — идти вперед или возвращаться на улицу, снова проходить сквозь арку. Вдруг из слухового окна — под самой крышей — вылетела стая птиц. Сначала появились две птицы, потом еще несколько, они продолжали вылетать оттуда, пока не заполнили двор. Солнце теперь светило мне прямо в глаза, я не могла их разглядеть — только силуэты. Птицы сделали круг по двору, а потом устремились в арку, они пролетали мимо меня. Я чувствовала, как теплый воздух приходит в движение от взмахов их крыльев. Как вода в пруду приходит в движение, если бросить туда камень. Они залетели в арку, меня не задев.
Я повернулась и пошла к выходу. Старик смотрел на меня. Он был без очков. Лицо его было небрито. Веки были припухшими. Он сказал:
— А, теперь ты. С желтыми бантами — это твоя подружка? Она вчера тоже здесь была. Тоже вошла и сразу обратно вышла. И зачем вы сюда ходите, непонятно.
Я вдруг заметила, что в руках у старика — маленький радиоприемник, с выдвинутой вверх блестящей антенной. Старик поднял указательный палец, приложил приемник к уху и сказал мне: «Последние известия».
Я пошла домой. Я шла быстро. Была вторая половина дня. Солнце отражалась в окнах последних этажей.
…Вечером мама спросила меня:
— А что Леночка? Давно ее не было видно. Когда она придет?
Я посмотрела в окно. Уже совсем стемнело. Ветер раскачивал ветки деревьев. Сквозь них были видны огни фонарей. Прошел дождь, и во влажном воздухе они казались прозрачными светящимися шарами — белыми и желтыми. Их цепочки уходили загород, тянулись к подсвеченному желтоватым заревом горизонту. Как будто и сам город был шаром, который удерживали на месте эти ниточки, составленные из светящихся точек.
