Алексей Варламов - Купол
Эта девочка была моей — больше ничьей. Я знал, они придут за ней, станут искать и найдут — значит, надо бежать. На свете есть одно—единственное место, где ее можно будет вырастить, напоить свежим ветром и воздухом и где есть женщина, которая заменит ей мать.
Может быть, приезд в Москву, членство в народно—демократической партии и митинговые речи, женитьба на Алене и вся моя жизнь с ее грехами, разочарованиями, успехами, дальтонизмом, словоблудием, геройством и подлостью, — все это, ничего само по себе не стоящее, нужно было вовсе не затем, чтобы я сражался за счастье родины, а для того, чтобы я выстирал пододеяльник и в погожий сентябрьский денек, когда в огромном городе перепуганный народ сметал все на рынках и в магазинах, повесил его сушиться на балкон.
Машина была не на ходу — значит, надо ехать на поезде, но ничего страшного! Я знаю этот поезд — он уходит каждую ночь с маленького уютного вокзала и идет по красивой лесной дороге. Правда, в Чагодай все пути закрыты. Об этом говорили в очередях за сахаром, долларами и мукой, писали в еще не закрытых газетах, уже шелестело по стране имя лесного городка, который не просто заявил о своей независимости, отказался платить налоги и просить у господ—правителей подаяния, но растворился и исчез. Они пытались скрывать пропажу, боялись, что за Чагодаем последуют остальные, и хотели разыскать и покарать его, обрушив на мою родину танки и ОМОН похлеще, чем это делали в черном октябре. Но как бы они ни свирепствовали и ни твердили о чрезвычайных мерах, кого бы ни выбирали и ни назначали, правду им все равно замолчать не удастся, равно как и не удастся покарать Чагодай. А я все равно его увижу, потому что в нем родился и не может быть так, что ему нет дела до отбившейся от стада овцы.
Шепча все это едва ли не вслух, я добрался на автобусе до метро, где с рыбацким рюкзаком и неряшливым свертком с девочкой был похож на просящего подаяния стеснительного мошенника или отчаявшегося папашу, которому не хватает денег на прокорм семьи. Но в метро к таким картинкам привыкли, и, не будь на Савеловском вокзале невидимой постороннему глазу настороженности и слежки, я легко бы взял билет и сел в поезд. Однако те люди, до которых уже дошло, что исчезновение Чагодая не шутка, и которые наблюдали за каждым движущимся в его направлении человеком, что—то заподозрили, меня остановили у билетной кассы, и, вместо того чтобы сесть в общий вагон и прижаться раскаленным лбом к пыльному прохладному стеклу, я попал в знакомое отделение милиции, где задержанного сразу опознал памятливый старшина и шепнул операм про мои высшие связи в среде агентов вражеского влияния.
Они отпустили бы меня, но дитя, как казалось им, взятое для отвода глаз, привело их в бешенство. Три недели меня били и допрашивали, пока наконец, убедившись, что никакого отношения к нынешнему Чагодаю пойманный оборванец не имеет, выпустили на волю. Но маленькую девочку я больше не увидел.
Ее отдали в детский приют. Я ходил туда каждый день и пытался убедить холеную заведующую с глазами актрисы Гундаревой, что, если младенца занесло на мой балкон и я хочу эту девочку воспитывать, значит, так и должно быть, и неужели она осмелится выступать против очевидных вещей? Заведующая сочным голосом говорила про очередь желающих взять детей, когда же я просил меня в эту очередь поставить, спрашивала, где я работаю, сколько зарабатываю и как мыслю растить ребенка, и, не дожидаясь ответа, выпроваживала из кабинета.
Я караулил и стерег всех, кто приближался к незаметному зданию на окраине Москвы, где лежали в кроватках отказные дети.
Сюда приезжали на красивых машинах нарядные люди, иногда слышалась иностранная речь, а у дверей стоял рослый охранник с лицом благочестивого семинариста. Я познакомился с нянечкой и, продавая последнее, что оставалось дома, стал платить за то, чтобы она наблюдала за ребенком. Несмотря на деньги, она почему—то выполняла поручение неохотно и однажды торжествующим голосом объявила, что девочку купили и завтра увезут.
— Как купили? Кто? — вскричал я.
— Иностранцы, — ответила нянечка и с гордостью добавила, что по существующему закону неграждане России имеют право забирать больных русских детей, от которых отказываются россияне, и при этом платят за вывоз каждого ребенка по двадцать тысяч долларов.
— Но она совершенно здорова и я не отказываюсь от нее! — завопил я.
Старуха замялась и стала убеждать меня, что сейчас, когда снова вернулись очереди и все стало пропадать из магазинов, когда страшно жить и ждать зиму и никто не знает, что будет завтра, это лучшее, что можно сделать для ребенка, а потому, если я ее по—настоящему люблю и желаю счастья, если считаю, что Господь не случайно второй раз подарил ей жизнь, то легко смирюсь с тем, что она уедет в сытую страну к любящим, обеспеченным супругам.
Я понял, что узнаю правду только в том случае, если прикинусь согласным. Обрадовавшаяся, легко давшая обмануть себя старушка рассказала, что уже несколько лет по всей стране действует фирма, которая занимается подбором детей для отправки за границу, а во главе ее стоит добрейший человек, спасший не одну сотню человек.
Болтливую женщину сбила на следующий день машина, а у меня вдруг включился телефон, и мужской голос с деланным горным акцентом велел не лезть не в свое дело и забыть о том, что я слышал.
Но меня уже ничто не могло остановить и никто не мог ни в чем убедить — ведь когда—то точно так же и меня вывезли на погибель из Чагодая, и чего бы я теперь ни дал за то, чтобы остаться там навсегда. Я найду этих чужеземцев, объясню, что счастья чужой ребенок им не принесет, и они испугаются, потому что чем благополучнее и сытее человек, тем он трусливее.
Я шел в гостиницу и знал, что уйду с ребенком на руках. Никогда я не был так уверен, что поступаю верно, я распрямился и встал во весь рост, как подобает мужчине, но навстречу из подъезда выскочили неизвестные молодые люди, усадили меня в машину и повезли за город. Я не понимал, что и зачем они делают и почему везут меня на моей же машине, почему все опять повторяется — сырая дорога, леса и огни деревень, почему они молчат и не видят, что мы едем на красный свет, а на перекрестке сбоку выезжает что—то черное, и в следующее мгновение в нашу машину плавно въезжает грузовик, и перед глазами у меня плывут разноцветные круги. Я вижу их отчетливо, а когда прихожу в себя, за окном белым—бело, лежит снег, а надо мной склоняется убитая нянечка из детского приюта.
ХVIII
Я совершенно не уверен, что случившееся до и после не было лишь игрой моего воображения или посмертным путешествием души. Но тем не менее полагаю необходимым все описать, ибо без этого история моей жизни окажется неполной.
Итак, как выяснилось позднее, в третьем часу пополудни **сентября ** года, когда я первый раз ехал на «тойоте» в Чагодай, городок накрыло туманом. Исчезли все дороги, которые к нему вели, оборвалась телефонная связь и перестал отвечать телеграф. Всяческих новомодных изобретений вроде сотовых телефонов, пейджеров или компьютеров, подключенных к Интернету, в городе не было, но, видимо, перестали бы действовать и они. Чагодай отрезало от мира, как отколовшуюся льдину, и понесло неведомо куда.
Однако в течение довольно длительного времени его исчезновение оставалось незамеченным. Билеты на сонковский автобус к тому времени стали такими дорогими, а зарплату в городе так давно не получали, что чагодайцы никуда не ездили. В окрестностях Чагодая никто этому не придал значения: такое случалось и раньше, когда кончался бензин, сносило по весне мост или обрывало кабель. Лишь в гидрометцентре удивились сильному туману. Но поскольку именно туманами лесная местность славилась давно, то и вникать в дело подробно не стали. Появилось в областной молодежной газете сообщение на последней странице — пропал город, но отнеслись к нему как к курьезу: куда он мог запропаститься?
Первыми пропажей Чагодая всерьез озаботились в большой далекой стране, когда на экранах компьютеров в красивом пятиугольном здании исчез целый кусок земли в восточном полушарии, где находилась часть противовоздушной обороны вероятного противника. В связи с чем стране, которой принадлежал Чагодай, был заявлен официальный протест, а непрекращавшееся и уже попросту неприличное удивление ее продажных чиновников при упоминании топонима Chagoday было воспринято как тактическая уловка.
Но когда власти на месте начали неофициальное расследование и были посланы специальные машины и самолеты, то оказалось, что и на земле, и в воздухе все теряется в тумане, сквозь который не видят никакие приборы. Правительству пришлось сделать уклончивое заявление о том, что Россия столкнулась с аномальным природным явлением, объяснить которое современная наука не в состоянии. Загадочную местность принялись обследовать десятки научных экспедиций. Брали пробы воздуха, грунта и воды, делали замеры температур, расшифровывали космические снимки и изучали метеосводки прошлых лет. Появилось несколько оригинальных гипотез, прошли широкая, наспех организованная конференция и нервозное закрытое совещание в узком кругу, но какие только попытки ни предпринимались, поисковые группы спасателей, военные и части МЧС прорваться к городу так и не смогли.
