Галина Таланова - Бег по краю
Она очнулась от пронзительного телефонного звонка, поначалу приняв его за трель будильника. Трезвон безжалостно резал чёрное утро властным, требовательным визгом… До рассвета, до начала отбеливания сумрака, медленно обесцвечивающегося, будто хлорсодержащими реагентам, было ещё далеко. Она вздрогнула и почему-то подумала, что звонок чем-то напоминает ей сигнализацию… И почему она этого никогда не замечала? Попав правой ногой в левую тапку, резко, точно усевшуюся на ноги кошку, скинула её на пол и прошлёпала босыми ногами к аппарату.
– Лидия Андреевна! – сказали в трубке. – Два часа назад ваша дочь умерла. Вскрытие будет лишь в понедельник, а справка – только после двух часов дня. Тогда же вы можете забрать тело. Я уж не стала вам звонить ночью…
Нависавшая огромная лавина рыхлого, но тяжёлого снега, в одно мгновенье сползла с горы. Всё. Она оказалась замурованной в белой, обжигающей вековым холодом глубине, что залепила глаза, нос, рот и уши… Она неуклюже барахталась, пытаясь разгрести навалившуюся на неё ватную глыбу и как-то прорыть туннель к выходу, суча лапками с намотанной на них собственной паутиной, как паук, упавший в молоко.
48
На другой день после похорон Лидия Андреевна посмотрела на себя в зеркало и ужаснулась: из зеркала глядела измождённая старуха с нечёсаными волосами, удивительно напоминающими паклю, торчащую из стены в их старом деревенском доме.
Глаза ввалились, словно могилы после схода снегов; скулы обтянулись, будто пергаментом; под глазами – синюшные круги, точно пятна после кровоизлияния.
Лидия Андреевна не могла сказать, что она не спала. Спала, только вот просыпалась с одной и той же непереносимой мыслью, что проснулась, сон кончился, трясла головой – и возвращалась в свою голубую комнату, покрытую предрассветным сумраком. За окном была ещё чернильная мгла, летел клочьями разорванных писем белый снег. Она, буквально ковыляя одеревеневшими ногами древней старухи, шла на кухню, шаркая шлёпанцами по паркету, будто натирая его. Наливала чайник и через силу начинала готовить завтрак своим мужикам…
На работе Лидия Андреевна совсем не могла сосредоточиться. Мысли разбегались, как выпущенные из морилки муравьи. Не слышала, что рассказывают коллеги и говорит начальство. Потом внезапно приходила в себя, возвращалась к реальности. Все мысли юлой елозили на том, что и как она не правильно сделала. О происшедшем по молчаливому сговору не говорили…
49
Лидия Андреевна вспоминала, когда уже у неё начался серьёзный разлад с её девочкой. Может быть, тогда, когда она, боясь за неё и не желая обременять себя новыми проблемами, страшась, что она потеряет дочь, начала ревновать Васю ко всем знакомым, к их телефонным звонкам, походам в кино и театр, прогулкам. Это было нелепо, но, даже понимая это, Лидия Андреевна ничегошеньки не могла с собой поделать.
Она припомнила, как дочь, желая оградить себя от её вмешательства в свои телефонные разговоры, однажды не выдержала, притащила с работы провод, нашла в кладовке дрель и демонстративно стала сверлить стенку… Лидия Андреевна не помнит, что именно она орала, кажется что-то про то, чтобы та не дырявила стены… Потом она всё равно не могла удержаться – и поднимала трубку своего телефона. Когда Вася это заметила, она была в бешенстве. Лидия Андреевна уже потом догадалась, что голос в прослушиваемой трубке становится глухим, будто долетает из печной трубы. Вася тогда ворвалась к ней в комнату и заорала: «Положи трубку сейчас же!» Как Лидию Андреевну злили звонки, когда Вася начинала ворковать и щебетать птичьим голосом, в котором открывались такие нежные переливы, оттенки и глубины, которых Лидия Андреевна даже не предполагала! Слушая разговор, она начинала постепенно закипать. Сначала беседа просто мешала ей работать, думать, смотреть кино, отдыхать. Пузырьков раздражения возникало в ней всё больше и больше. Они зарождались где-то внутри неё, сконцентрировавшись на каком-то витке Васиного голоса, как на мельчайшем кристаллике, и медленно всплывали на поверхность, но до поры не лопались, а бурлили где-то у поверхности, словно вода у подножия водопада. Она прекращала работу или другое занятие, начинала громко стучать кастрюлями, со стуком перекладывать на полке книги, визгливо двигать стульями и, наконец, взрывалась:
– Хватит! Я сказала тебе: «Хватит!» Сколько можно языком молоть?
Вася вздрагивала, втягивала, будто цыплёнок, голову в плечи, становясь такой же, как цыплёнок, взъерошенной, мокрой и жалкой. Только скорлупа была прозрачной, невидимой – и сил разбить её у дочери не хватало. Но было видно, что она копит силы и собирается долбануть по стеклу посильнее… Лидия Андреевна спрашивала себя: «Что за страсть такая? Замуж… И зачем это?» Вася была серьёзной девочкой, и Лидия Андреевна знала, что она вряд ли позволит себе лишнего… У неё выросли хорошие дети. Но всё равно любое отсутствие детей дома и уход их в себя приводили её в ярость.
Гриша ей как-то сказал:
– Мы у тебя кутята на привязи.
Это была неправда. Она их любила…
50
Лидия Андреевна с удивлением обнаружила, что Андрей не только не мог защитить её от ледяных ветров жизни, хотя бы заключив в плотное кольцо своих рук, но и цеплялся за неё, как пьяный в зимний гололёд после отчаянной и неуместной оттепели. Ей и о месте и времени похорон пришлось договариваться самой. Муж отвечал всё время невпопад и говорил совсем не то, что подразумевал. Даже перепутал время похорон, когда обзванивал их знакомых.
Он приходил с работы всё позднее и позднее, ничуть не беспокоясь о том, как она справляется со своими невесёлыми думами. Лидия Андреевна несколько раз уже чувствовала резкий винный запах, окутавший мужа тошнотворным облаком. Дважды ничего ему не сказала, а на третий раз не выдержала:
– Ты что пил? Я тут сижу дома, схожу с ума! Ты обо мне подумал?
Гриша был очень тихий и послушный, безропотно выполнял все её приказания. Раньше он частенько ей перечил, прежде чем шёл выполнять её желания…
Первые выходные пролетели в делах. Она боялась даже заходить в Васину комнату, но у неё накопились стирка, уборка, готовка. Тупо и методично, как робот, будто отлаженный, тщательно смазанный механизм, аккуратно вытирала пыль, передвигала мебель, пылесосила ковры, наглотавшиеся уличной пыли, засосанной сквозняками, зачастившими в их дом. Заставила Андрея со скандалом прочистить канализацию: сама расковыряла на трубе цемент, герметизировавший пробку, и попыталась засунуть в трубу проволоку.
Между мужем и ей словно стена какая-то было воздвигнута из пуленепробиваемого стекла. На все её выпады и просьбы он почти не реагировал, она чувствовала вековой холод вечной мерзлоты, исходящий от этого остывшего серого камня, лежащего на берегу ревущего, всё взбаламутившего моря… Выплюнутые косточки от ягод, поржавевшие яблочные огрызки и размокшие окурки смятых сигарет, буро-зелёные перепутавшиеся нити водорослей и в сердцах оборванные поплавки. Волна разбивалась о камень, не успевший разогреться до того, чтобы зашипеть, разбрасывая свои пенные брызги, – и накаляющийся камень остывал, окаченный с головы до пят холодной водой, стоял мрачный и равнодушный. Только узкая трещина стекала по нему змейкой в море, незаметно становясь всё шире и глубже.
Он уходил в большую комнату, ложился на диван или садился в кресло, включив телевизор. Лидия Андреевна недоумевала, как так можно спокойно смотреть всю эту жвачку… Сама она не могла ни кино смотреть, ни слушать новости, ни читать. Ровно робот, она могла лишь приготовить ужин или помыть посуду, зная, что мужчин надо кормить. Сама же есть она практически не хотела. За два месяца сбросила двенадцать килограмм, стала стройной, как девочка, влезла в свои старые платья, что лет пятнадцать тому назад были положены в материнский сундук у неё в деревне. В гробовой тишине поужинав и попив чаю, расходились по своим углам. Лидия Андреевна просто ложилась на кровать одетой, свалившись, будто подпиленное дерево, и лежала одна, закрыв глаза и пытаясь хоть на полчаса сбежать в сновидения от картин, зависших перед глазами, словно компьютерный вирус, пока муж смотрел в другой комнате очередной детектив.
Мысли вились над головой плотным роем, в котором нельзя было разглядеть ничего по отдельности, и гудели всё об одном… Верхний свет она не включала, лежала, зажегши бра, иногда приоткрывала глаза и начинала в который раз изучать взглядом трещины на потолочной побелке. Смотрела на длинные мохнатые тени на потолке, думая о том, что сейчас они с Андрюшей могли бы ждать внука и вскоре она могла бы стать бабушкой. Когда и что было сделано ею не так? Иногда она даже проваливалась в рваную исцарапанную киноленту сна, но через несколько минут приходила в себя, как от сунутой под нос ватки с нашатырём, просыпаясь на том же месте, откуда она рухнула в чёрную яму своего короткого сна, не успев перенестись в красочный мир иллюзорной нереальности.
