Юдит Герман - Летний домик, позже
В субботний вечер, в седьмой наш вечер в Тромсё, мы вместе вышли из дому. Мы надели в коридоре пальто и покинули гостиницу. На холодной ночной улице у меня возникло чувство, что я уже несколько месяцев не была на воздухе. Я подумала, что в этот день в это время мы должны уже были быть дома или, по крайней мере, в аэропорту Осло. Я была ужасно рада, что мы остались. Гуннар пригласил нас пойти вместе с ним на вечеринку, где должны были быть местные музыканты, продюсеры, писатели и студенты. И между прочим организаторы фестиваля «Северное сияние». Оуэн сказал, что он им сразу же даст по морде. Мы поехали вместе на машине Гуннара, вечеринка была на окраине города, в квартире одного норвежского писателя, в блочном доме, характерном для пятидесятых годов, в какой-то вымершей местности. Когда мы пришли, там уже было полно людей, которые все друг друга знали, мы стояли возле вешалки в некотором смущении, пока Гуннар просто не вытолкнул нас в гостиную. Я тихо сказала ему: «Пожалуйста, не надо нас никому представлять, и главное, ни в коем случае не надо нам показывать организаторов „Северного сияния“», Гуннар рассмеялся и сказал: «Этого не удастся избежать». Гости выглядели именно так, как я и представляла себе норвежских гостей: тепло одетые, подвыпившие, с раскрасневшимися лицами. Хозяин, похоже, не считал необходимым приветствовать каждого гостя в отдельности, я много раз спрашивала Гуннара, где же хозяин, и он отвечал: «Что-то не видно». На длинном столе были бутылки с пивом и вином, какие-то смешные чипсы и тарелки, полные томатного супа. В камине горело пламя. У камина собрались представители тромсёвской богемы, группка людей довольно-таки эксцентричной наружности, которые отчетливо дистанцировались от остальных гостей, толпившихся у тарелок с супом. Я прислонилась к стене возле двери. Каролина принесла мне бокал вина. Я подумала, что я здесь точно никогда ни с кем не познакомлюсь. Мартин неутомимо оглядывался по сторонам, за пять минут он опознал уже всех голубых. Оуэн с достойной восхищения самоуверенностью присоединился к группке у камина и разговорился с высокой женщиной в медвежьем манто. Каролина посмотрела на меня и улыбнулась точно так же, как тогда, на кухне «Гуннархуса», когда она заваривала чай своим особенным способом и я задала ей самый первый вопрос: «Когда ты начала учить германистику?» Но мы теперь были не на кухне в «Гуннархусе». Мы были на очень скучном и вялом пати в норвежской провинции. Тем не менее я чувствовала какое-то беспокойство. Я поставила свой бокал на стол, мне не хотелось пить. Мартин разговаривал с мальчиком, похожим на ученика английского интерната. Шептал ему на ухо что-то такое, от чего тот ужасно краснел. Оуэн потрогал медвежий мех на высокой женщине, а она стянула с головы Оуэна кепку. Ничего особенного не происходило. Каролина что-то сказала, я услышала, как Мартин рассмеялся. Это был какой-то новый для меня смех. У камина стоял маленький человек. У него были торчащие ушки и прическа типа «ирокез». Он был похож на поляка. Он очень хорошо выглядел. Но казалось, все, что происходит за пределами этого кружка у камина, его совершенно не интересует, и этим он мне не понравился. К нам подошел Гуннар и представил нам книжного издателя, который только что успешно выпустил пособие по йоге для маленьких детей. Я не знала, что я должна сказать. Каролине что-то пришло в голову, и потом она спросила его об этом пособии, и издатель начал как заведенный демонстрировать нам всевозможные асаны, «змею», «носорога», «медведя» и «кошку»; чтобы сделать «рыбу», он лег на пол, изогнулся, прямо у наших ног. Оуэн, стоявший у камина, глянул на нас, я, встретившись с ним взглядом, сделала как можно большие глаза, он сразу же снова отвернулся. Маленький человек закурил сигару. Издатель поднялся с пола, отряхнул с брюк пыль и спросил: «Вы не чувствуете себя одиноко в нашем Тромсё?» Его немецкий был так безупречен, что у меня не было ни малейшего желания спрашивать, где это он его так выучил. «Мне нравится это одиночество», — сказала я. Я была уже почти готова к тому, чтобы поддержать беседу, а потом еще одну, и потом еще последнюю — об особенностях местной кухни, о норвежском солнце в середине лета, а потом уйти домой; я слишком долго пролежала в комнате на кровати, я привыкла, мне теперь снова хотелось туда вернуться. В общем, я уже почти что сдалась, но как раз в этот момент маленький человек с ирокезской прической дерзко взял меня за руку и попросту выдернул меня из этого круга. Он пожимал мою руку так долго, что мне уже хотелось, чтобы он никогда это не прекращал, а потом он сказал: «Я еду в Париж, да? В Токио, Лиссабон, Берн, Амстердам», у него был ужасный акцент, и казалось, он и сам не понимает, что говорит. Он захихикал. Отпустил мою руку. Сказал, что его зовут Ари Оскарссон, и я сказала: «Nice to meet you»,[26] мне было немного не по себе, я поискала глазами Оуэна и увидела, что он уже ждал моего взгляда и, дождавшись, закатил глаза. Маленький человек был организатором фестиваля «Северное сияние». Он извинился на английском за отмененный концерт и за все причиненные нам неудобства и добавил, что наш CD ему очень понравился. Я посмотрела на него, я его почти не слышала, но это казалось и неважным. У него был нервный тик, он подмигивал все время левым глазом, на лице его были ирония и любопытство. Он стоял, почти прижавшись ко мне, от него очень хорошо пахло, на нем был черный измятый костюм, на мизинце правой руки дешевое серебряное кольцо. Я снова взяла свой бокал с вином. Каролине, кажется, совсем не скучно было беседовать с издателем. Гуннар смотрел на нас с другого конца комнаты, что при этом выражал его взгляд, понять было невозможно. Маленький человек, заметив этот взгляд, начал что-то говорить о славе, которой гостиница «Гуннархус» пользуется далеко за пределами этого города, потому что огромное количество известных всему миру музыкантов спали на ее кроватях. Я вдруг сказала, что больше не хочу быть музыкантом. Я не очень-то хотела это говорить, но сказала. Мое лицо горело. Я сказала, что я уже неделю лежу в комнате в «Гуннархусе», выздоравливая от какой-то напасти, которую до этого я сама не осознавала, я сказала, что в ближайшее время я точно не уеду из Тромсё. Маленький человек сделал насмешливое лицо и одобрительно кивнул, и я наговорила еще кучу всяких глупостей, которые на самом деле не хотела говорить. Я сказала, что буду так лежать и ждать, что откроется дверь и кто-то войдет. Он сказал: «Кто войдет?», и я сказала: «Ну, кто-нибудь», я сказала: «Ты похож на поляка», он сказал: «Что, правда?», он засмеялся и, кажется, хотел что-то возразить, но тут к нам подошла женщина в громоздких очках фасона шестидесятых годов, в шерстяном шарфе, замотанном вокруг горла, с растрепанными волосами, и маленький человек сказал: «Простите», крепко взял ее за запястье и утащил в сторону: «Простите. Это Зикка, моя жена».
Около полуночи Оуэн спросил издателя, не знает ли он случайно, кто эта очаровательная длинноногая блондинка, которая весь вечер сидит на ступеньках лестницы и ни с кем не разговаривает. Издатель ничего не ответил, но через десять минут он ушел с блондинкой под руку. Прощаясь с нами, он ее представил нам следующим образом: «Вообще-то это моя жена». Оуэн долго не мог успокоиться. У всех норвежцев, которые были на этом пати, имелись жены и по меньшей мере трое детей. Зикка была женой Ари Оскарссона. Она не выглядела как его жена, но, тем не менее, она была его женой. Она выглядела довольно странно, но у нее было какое-то особое чувство юмора, которое мне несомненно бы понравилось, если бы только она не была так пьяна. Я полчаса не могла прийти в себя от страха, который испытала, когда Ари Оскарссон представил ее мне. Я лишилась дара речи и снова заговорила лишь тогда, когда к нам присоединился Оуэн, сразу назвавший Ари Оскарссона мудаком, что тот, впрочем, пропустил мимо ушей. Каролина беседовала с женщиной, которая по возрасту годилась ей в матери. Мартин поедал чипсы, казалось, он уже успокоился, англоподобный юноша лежал на диване и спал. Пати подходило к концу, на кухне звякали стаканы, кто-то распахнул все окна настежь, женщина в медвежьем манто ушла, даже не попрощавшись с Оуэном. Оуэн сказал: «Тебе нравятся все время одни и те же типы, дружище», и я сердито сказала: «Так же, как и тебе». В коридоре Ари Оскарссон заставил меня вписать мое имя в книгу гостей. Зикка исчезла, мы стояли возле комода, на котором лежала гостевая книга, украшенная букетом красных цветов. Ари Оскарссон открыл книгу на чистой странице, достал из кармана ручку и начал писать дату. Ему для этого понадобилось удивительно много времени, казалось, он не знает наверняка, ни какой сейчас месяц, ни какой сейчас год. Потом он протянул мне ручку, я склонилась над книгой и написала свое имя и фамилию под датой и смешным словом Тромсё. Он написал свое имя под моим, так близко, что буквы задевали и даже налезали друг на друга. Ари Оскарссон выглядел так, как будто мы с ним только что поженились. Он выпрямил спину, закрыл книгу и сказал, что мы обязательно должны вместе поехать в город на другое пати, потому что это уже кончилось. Он улыбнулся мне. Мне показалось, что он не совсем в своем уме.
