Нагиб Махфуз - Избранное
— Теперь будь осторожен, Габаль! Давай закопаем его, пока не поднялась суматоха.
— Она поднимется в любом случае.
— Я ни о чем не жалею. Пусть такая же судьба постигнет других. Ну, помоги мне спрятать это животное!
Даабас взял палку и принялся копать яму недалеко от того места, где когда — то Кадри похоронил своего брата. С тяжелым сердцем Габаль принялся помогать ему. Они работали молча, пока Даабас, желая отвлечь Габаля от печальных дум, не сказал:
— Не огорчайся! На нашей улице убить — что финик съесть!
— Я совсем не хотел стать убийцей! — тяжело вздыхая, ответил Габаль. — Я не думал, что мой гнев обернется таким кошмаром.
Когда они закончили рыть яму, Даабас вытер рукавом галабеи вспотевший лоб, высморкался, чтобы избавиться от набившейся в нос пыли, и злобно проговорил:
— Эта яма достаточно велика, чтобы, помимо этого сукина сына, вместить и других футувв!
Раздраженный этими словами, Габаль заметил:
— О мертвых не говорят неуважительно! Все мы смертны!
— Когда они нас будут уважать при жизни, мы станем их уважать после смерти, — все так же зло отозвался Даабас.
Они подняли труп Кадру, опустили его в яму, и Габаль положил рядом с покойником его дубинку, после чего они забросали яму землей. Когда Габаль поднял голову, то обнаружил, что темнота уже окутала все вокруг, и, стараясь подавить в себе желание расплакаться, глубоко вздохнул.
30.
«Где же Кадру?» — спрашивал себя Заклат. Тот же вопрос он задавал и другим футуввам. Но футуввы и сами недоумевали. Куда исчез Кадру? Почему его нигде не видно, как не видно и мужчин из рода Хамдан? Кадру жил в соседнем с хамданами квартале. Будучи неженатым, он проводил ночи вне дома и возвращался лишь на заре, а то и позже. Часто он отсутствовал и по две ночи. Но чтобы не приходить домой целую неделю, да еще не сообщив никому о том, где находится, особенно сейчас, в дни «блокады», когда он должен был еще усерднее исполнять свой долг, быть бдительным и осторожным?! Это было подозрительно. И подозрение пало, конечно, на хамданов. Было решено обыскать их дома, и футуввы во главе с Заклатом стали врываться в жилища рода Хамдан и обшаривать каждый угол от подвала до крыши. Они изрыли все дворы вдоль и поперек, подвергая хамданов разным издевательствам — ни один из них не избежал либо пощечины, либо плевка… Но найти Кадру так и не удалось. Футуввы допрашивали всех подряд, может быть, кто–то что–то видел или слышал.
В кофейне, за трубкой кальяна, все только и говорили что о Кадру. Говорили о нем и в беседке, увитой виноградом, в саду Заклата. Весь сад был окутан мраком, и только маленький фонарь, стоявший на земле, недалеко от жаровни с угольями, давал слабый свет, позволявший Баракяту разминать табак и набивать им трубки. Пляшущий от порывов ветра язычок пламени освещал мрачные лица Заклата, Хаммуды, аль-Лейси и Абу Сари и отражался в тусклых глазах. Футуввы выглядели растерянными и понурыми. Громкое кваканье лягушек было похоже на зов о помощи среди полного молчания ночи. Аль—Лейси, взяв у Баракята кальян и передав его Заклату, проговорил:
— Куда он девался? Как сквозь землю провалился! Заклат глубоко затянулся, постучал указательным пальцем по мундштуку и, выпустив струю дыма, ответил:
— Кадру действительно в земле, и покоится он в ней уже неделю!
Все взоры устремились к главному футувве. Один Баракят, казалось, был поглощен своим делом, а Заклат вновь заговорил:
— Футувва не может исчезнуть без причины. Смерть имеет свой запах, и я чувствую его.
Абу Сари, оправившись от сильного приступа кашля, согнувшего его, как порыв ветра колосок, спросил:
— Кто же его убил, муаллим?
— Странный вопрос! Кто же это может быть, как не член рода Хамдан?
— Но они же не покидали своих домов, да и мы перевернули все вверх дном.
Стукнув кулаком по тюфяку, на котором он сидел, Заклат спросил:
— А что говорят другие жители улицы?
— Некоторые считают, что хамданы приложили руку к исчезновению Кадру, — ответил Хаммуда.
— Поймите же вы, курильщики! Раз люди так думают, то мы должны это утверждать!
— А если убийца был из аль-Атуфа?
— Даже если он из Кафр аз-Загари, нам все равно. Нам важно не просто наказать убийц, а воспользоваться убийством, чтобы устрашить других!
— Аллах велик! — восхитился Абу Сари. Аль—Лейси, стряхнув угольки в кувшин и передавая трубку Баракяту, пропел:
— Аллах да упокоит ваши души, о род Хамдан! Сухие смешки футувв смешались с кваканьем лягушек.
Все согласно кивали головами. От сильного порыва ветра зашелестели сухие листья на деревьях. Хаммуда, хлопнув ладонью об ладонь, воскликнул:
— Речь идет не о борьбе хамданов с управляющим, а о чести и достоинстве футувв!
Заклат снова стукнул кулаком по тюфяку и изрек:
— Еще не случалось такого, чтобы футувва был убит кем–нибудь с его улицы.
Черты его лица от сильного гнева исказились так, что даже его сотрапезникам стало страшно. Они замолкли, боясь неосторожным словом или движением обратить его гнев против самих себя. Воцарилась тишина. Слышно было лишь бульканье воды в кальяне и чье–то покашливание. Неожиданно Баракят нарушил молчание:
— А если против всех ожиданий Кадру вернется?
— Тогда, проклятый гашишник, я сбрею усы! — злобно прорычал ему в ответ Заклат. Все засмеялись — Баракят первый, — но тут же снова замолчали. Они представили себе картину побоища: дубинки обрушиваются на головы, кровь льется рекой и окрашивает землю, из окон домов, с крыш доносятся крики, предсмертные стоны десятков людей. Звериная ярость пробудилась в душах футувв, они обменивались взглядами, выражавшими жестокость и злобу. Сам Кадру их не особенно беспокоил, никто из них не любил его, да и вообще им были чужды какие–либо дружеские чувства — их объединяло одно желание: властвовать, не выпустить власть из своих рук. Наконец аль-Лейси спросил:
— С чего начнем?
— Я иду к управляющему, как мы с ним условились, — заявил Заклат.
31.
— Господин управляющий! Хам даны убили своего футувву Кадру, — доложил Заклат. Он испытующе смотрел на эфенди, но краем глаза видел и Ходу–ханум, которая стояла справа от мужа, и стоявшего рядом с ней Габаля. Новость не была неожиданной для эфенди, он сказал:
— Я слышал, что Кадру исчез. Но разве ты уже отчаялся найти его?
Утренний свет, проникавший через открытую дверь гостиной, еще более подчеркивал отталкивающую внешность Заклата.
— Мы его не найдем! Поверь, я разбираюсь в таких делах! Хода–ханум, заметившая, что Габаль упорно смотрит на стену перед собой, сказала, сильно нервничая:
— Как это ужасно, если он действительно убит!
— Преступление не должно остаться безнаказанным, иначе и нам, и вам придется плохо! — Говоря это, Заклат сжал кулаки.
Эфенди, перебирая пальцами бусины четок, подтвердил:
— Именно так. Ведь Кадру — олицетворение нашего престижа.
— И всего имения! — подчеркнул Заклат. Тут Габаль нарушил молчание:
— Но, может быть, его никто не убивал?!
При звуке его голоса волна гнева захлестнула Заклата.
— Не стоит терять время на пустые разговоры!
— Докажи, что его убили!
Эфенди, пытаясь скрыть закравшееся сомнение, заметил:
— Еще никто из жителей нашей улицы не исчезал подобным образом. Мысль об убийстве сама приходит в голову.
Холодные порывы осеннего ветра не могли остудить накалившуюся атмосферу в гостиной.
— Преступление вопиет! — вскричал Заклат. — И все соседние улицы только и говорят об этом. Мы не должны терять время на разговоры!
— Но всем хамданам запрещено покидать свой дом, — настойчиво продолжал Габаль.
Заклат громко засмеялся. Лицо его при этом оставалось мрачным.
— Интересная загадка!
Затем, усевшись в кресло, он вызывающе посмотрел на Габаля и сказал:
— Ты заботишься лишь о том, чтобы оправдать своих родственников!
Как ни старался Габаль сдержать гнев, голос его срывался, когда он заговорил:
— Меня заботит истинное положение вещей! Вы избиваете людей за самые ничтожные проступки, а иногда и вовсе без причин. Сейчас ты добиваешься лишь разрешения на расправу с ни в чем не повинными людьми. В глазах Заклата полыхала ненависть.
— Вся твоя родня — преступники! Они убили Кадру, который защищал интересы имения!
— Господин управляющий, — обратился Габаль к эфенди, — не позволяй этому человеку поддаться одолевающей его жажде крови!
Но тот ответил:
— Для нас потерять престиж — значит потерять жизнь! Тут в разговор вмешалась Хода–ханум:
— Габаль! Неужели ты хочешь, чтобы мы были заживо погребены на нашей улице?
