Иштван Эркень - Избранное
В брандмейстера он был буквально влюблен. Установлено, что оборванцы как на высшее существо взирают на каждого облаченного в форму, а калеки — на людей безупречного телосложения. Но это еще не все. Лайош Тот неукоснительно следил за собой. Никто никогда не видел его в каске, хоть чуть сдвинутой на лоб, или же с торчащим из кармана носовым платком. В понимании папаши Дюри Тот воплощал в себе высшую степень человеческой симметрии, ибо даже прическу его пробор разделял строго посередине — другими словами, если острым ножом расщепить Лайоша Тота пополам, то брандмейстер распался бы на две совершенно одинаковые половины, что, как известно, нелегко проделать даже над яйцом.
Благодаря всем этим обстоятельствам Тоты получали с фронта сплошь только добрые вести. Поэтому и одну открытку от Дюлы (хотя речь там шла всего лишь о легком отравлении колбасой) папаша Дюри собственноручно уничтожил из лучших побуждений.
Окно почты в Матрасентанне выходило во двор. Под окном, на расстоянии вытянутой руки, стояла бочка для дождевой воды, полная студенистой зеленой жижи. Папаша Дюри, добросовестно просматривая дневную почту, бросал в бочку обреченные на уничтожение письма.
Сюда угодили в один и тот же день обрамленный золотой каемкой пригласительный билет профессору Циприани с супругой на летний бал к регенту и телеграмма Красного Креста, где сообщалось о гибели Дюлы Тота. Тем самым не только профессор получил щелчок, но и симпатичных Тотов удалось уберечь от печального известия. Равновесие в мире было восстановлено.
В полдень, когда папаша Дюри встретил на улице брандмейстера, он еще издали принялся ободряюще кивать ему и подмигивать, тем самым давая понять, что, мол, выше голову, — покуда он почтальон, не знать горя милому семейству. Его жизнерадостное кривлянье не укрылось от внимания Тота.
— Чему радуешься, папаша Дюри? — спросил он.
— Чего есть, то дрянь, а будет и того хуже! — ответствовал письмоноша с кривой ухмылкой, которая заменяла ему улыбку.
— Других новостей нет?
— В остальном все в ажуре.
Тот пригласил его на стаканчик вина. Они распили его за здоровье младшего Тота, боевого прапорщика.
Матрасентанна — такая дыра, куда весьма редко заезжают майоры. Однако в одно прекрасное июльское утро с рейсового автобуса, прибывшего из Эгера, в Матрасентанне сошли сразу два майора.
Один спрыгнул, не дожидаясь остановки автобуса. Это был рослый мужчина с молодцеватой осанкой и внешностью человека, привыкшего отдавать приказы; из всех майоров то был наипервейший майор. Именно таким Тоты представляли себе командира Дюлы.
Их удивило, что гость тут же уверенным шагом направился к ресторанчику Клейна.
— Господин майор! — окликнул его Тот, но приезжий даже не оглянулся.
Они догнали майора только в садике перед рестораном. Обступили его и с замиранием сердца уставились на приезжего; майор же атаковал их весьма воинственно:
— Ну, чего привязались?
— Глубокоуважаемый господин майор! — начал глава семьи. — Я — Тот.
— А мне что за дело?
Тот, подбодрив взглядом дочь, подтолкнул ее к майору.
— Сердечно рады поздравить господина майора с приездом и просим чувствовать себя как дома в нашем скромном гнездышке, — дрожащим от волнения голосом пролепетала Агика и вручила майору букет алых роз.
— Вы меня с кем-то путаете! — взорвался майор. — Я еду в офицерский дом отдыха в Матрасентмиклош и только теперь увидел, что это не Матрасентмиклош, а Матрасентанна.
Майор повернулся и зашагал назад, к автобусу. Розы он прихватил с собой.
Тоты недоуменно проводили его взглядом, потом испуганно посмотрели друг на друга и бросились вон из сада.
Их подозрения оправдались!
Другой майор, который уже не мог быть никем иным, кроме как их майором, ждал у автобусной остановки.
Тот почувствовал разочарование. Неужто бывают такие плюгавые майоры? А этот не только ростом был меньше первого, но и невзрачнее, весь какой-то потрепанный. В разбитых сапогах и выгоревшей пилотке, он стоял, устало прислонившись к срубу артезианского колодца… Лишь юного сердца Агики не коснулось разочарование. Правда, другой майор ей тоже понравился, ну а от этого она была просто в восторге. Даже темные масляные пятна на кителе казались Агике следами кровавых ранений, и она оторопело воззрилась на майора, как если бы перед нею предстало во всей красе само ожившее боевое знамя, пробитое пулями и овеянное пороховым дымом. Больше всего Агике хотелось бы приложиться губами к майору, как к священной реликвии.
После первых приветствий Тот начал было оправдываться, но майор не принял происшествия близко к сердцу; он одним мановением руки отмел недоразумение, а ведь общеизвестно, как обидчивы иногда бывают лица высокого звания.
Тоты почти совсем успокоились. И тут облачко нового недоразумения омрачило эту встречу, на которую путаница с двумя майорами уже бросила некую тень.
Вне сомнения, майор говорил несколько глуховато, будто вся пыль и копоть долгих дорог осели на его голосовых связках. Но это никак не могло служить оправданием дальнейшему, потому что майор говорил хотя и слегка приглушенно, однако вполне разборчиво.
К тому же, если быть точным, он сказал следующее:
— А я и не думал, что у вас такая взрослая дочка!
Столь вежливое замечание Тоты — и что интересно, все трое, без исключения! — поняли следующим образом: «Хотелось бы знать, от кого это разит, как из пивной бочки!»
Все трое, пораженные, замерли. Но больше всех напугался Тот, который — поскольку ничего другого ему не оставалось — тотчас перестал дышать.
Дабы уяснить ситуацию, надо представить себе, сколько усилий приложили Тоты, добиваясь, чтобы все вокруг их дома отменно благоухало. Будку в саду они обсадили рассадой душистой резеды. Сначала они целыми днями проветривали будку, а потом при помощи дезодоратора опрыскали каждый уголок сосновой эссенцией. И только после всех этих экстраординарных мер Лайош Тот, бывший маневровый диспетчер, а ныне деревенский пожарный, — известный своим острым умом и обстоятельностью, позволил себе сесть и прикончить свой обычный завтрак — стаканчик палинки и три гренка с чесноком.
Жена и дочь с ужасом уставились на него; проследив за их взглядом, майор тоже посмотрел на Тота. Когда лицо Тота стало приобретать багровый оттенок, а глаза начали вылезать из орбит и по лбу покатились крупные капли пота, майор вежливо осведомился:
— Вам нездоровится, дорогой Тот?
— Расстраивается, бедняжка, — пояснила Маришка, — что на завтрак позволил себе съесть гренки с чесноком.
Майор смерил пожарного взглядом с головы до пят и продолжил беседу:
— Видите ли, любезные Тоты, в результате девятимесячного пребывания на фронте моя нервная система серьезно травмирована, в чем львиная доля вины падает на партизан с их крайне бесцеремонными методами ведения войны. Очевидно, я совершенно напрасно все это вам объясняю, но тем не менее приведу один пример, чтобы вы имели хоть какое-то представление о ситуации.
В качестве примера майор рассказал о случае, когда они, только успев зарезать свинью, подверглись нападению партизан, которые отбили у них свинью и заодно чуть не угробили весь штаб батальона.
Обеих женщин захватил и взволновал рассказ, и лишь хозяин дома не выказал видимых признаков заинтересованности. Это не укрылось от внимания майора.
— Вам неинтересно то, что я рассказываю?
Тот не ответил, но из малинового сделался прямо-таки синим.
— Ну что вы, как может быть неинтересно! — вместо него возразила Маришка.
— Мы все только одно и слышим — фронт да фронт, — с горящими глазами вмешалась Агика. — А что там творится, до ваших слов и понятия не имели.
— Отчего это ваш отец на глазах посинел? — полюбопытствовал гость.
— Он не решается выдохнуть чесночный запах, — пояснила Маришка.
— Немедленно извольте дышать! — прикрикнул на Тота майор.
Команда подействовала. Тот глубоко вдохнул, отчего глаза его вернулись в нормальное положение.
— Чтоб этого больше не повторялось, — неодобрительно заметил майор. — Я требую не обращать никакого внимания на мои нервы. Я человек дисциплинированный и умею владеть собой… А кстати, что там у меня за спиной, любезный Тот? — внезапно перебил себя майор.
— Только ресторанчик Клейна и дом священника.
— Тогда все в порядке, — успокоился гость.
Далее майор заявил, что он ни за что на свете не согласится быть в тягость хозяевам и, если заметит, что его присутствие стесняет кого-то, тотчас уедет… Майор настоятельно просил считать, будто его совсем нету, при этом он почему-то несколько раз оглядывался; затем снова обратился к Тоту: