Олег Зайончковский - Тимошина проза (сборник)
Но и в других областях его жизни Тимошу тяготил застой. Дни проходили в игре против тайных враждебных сил, маскировавшихся под случайные обстоятельства, – игре без азарта и без побед. Тимоша отписывался, вытеснял, а наутро партия начиналась заново. Так не могло продолжаться вечно. Жизнь – настоящая – это сюжет, который нельзя построить, механически прибавляя к существованию по одному дню. Необходимо было развитие или, по крайней мере, важные перемены. Требовался конфликт с разрешением или видимостью разрешения. Нужен был план предстоящей жизни или хотя бы мечта. Что же имел Тимоша? Только конфликт с тайными силами, неплодотворный и неизбывный. Строить житейские планы казалось ему наивным, ведь он был уверен, что сам является частью чьего-то плана. Оставалось мечтать о романе. В сложившихся обстоятельствах лишь переход к крупной прозе мог бы Тимошу выручить.
Как снаряженное судно-парусник, которое, чтобы отправиться в плаванье, ждет подходящего ветра, так и Тимоша томился. Надин читательский интерес, ее одобрительный компетентный отзыв, это могло бы надуть его творческие паруса. Но выйти на соответствующий разговор у Тимоши не получалось. Было бы хорошо, если бы Надя сама завела этот разговор, но она его не заводила. Она была склонна к абстрактному щебетанию. Чтобы не портить любовного настроения, Надя предпочитала во время свиданий не затрагивать серьезных тем. Впрочем, Тимоша и сам многое вытеснял. В результате их свидания проходили в обстановке физической близости, но интеллектуальной разреженности. Чтобы перевернуть пропорцию, нужно было возобновить прогулки. Вот почему Тимоша ходил проверять состояние зеленой зоны и откладывал разговор с Надей о своей прозе.
9. Погода испортиласьВесна вселяет надежды, но иногда сама бывает невыносима. Если она не в настроении, то становится хуже осени. При столкновении воздушных масс ветры носятся по Москве. Злая, нечесанная, немытая, весна кощунствует, вырывая плакатики из рук протестующей оппозиции. Она помогает полиции, прекращая митинги, и лишает гражданское общество охоты бороться за лучшее будущее.
В небе над зеленой зоной вороны летали вперед хвостом и кувыркались в воздухе как подстреленные. На открытой местности ветер угнал коляску вместе с младенцем. Безлистые деревца, удерживаясь на одной ножке, исполняли танец скелетов. Но в лесистой глубине парка всё же дуло потише, только деревья кряхтели и время от времени окропляли гуляющих ледяной водицей. Впрочем, гуляющих было немного: только маленький мальчик и его папа. Удовольствия не доставляло гулять в такую погоду. Папа и мальчик вздрагивали от капель, падавших им за шиворот. Так они молча шли, пока не увидели вдруг кормушку для белок, устроенную на дереве. На удачу у папы с собой был пакетик орешков, купленных вместе с пивом. И чтобы доставить радость белкам, а пуще мальчику, папа решил пожертвовать этим своим припасом. Едва они опростали пакетик в кормушку, как тут же сверху прибежала белочка и стала есть. Мальчик смотрел с умилением; впервые за всю прогулку он улыбался. Но в эту минуту откуда-то появилась крыса. Не обращая внимания на людей, она полезла на дерево. Извиваясь противным телом и размахивая ненужным своим хвостом, крыса довольно уверенно взобралась по стволу и перескочила в кормушку. Белочка испугалась и убежала, а мальчик расплакался. Папа присел и обнял его, утешая:
– Васька, Васька, наматывай, брат, на ус. Столько крыс в этом городе, что смотри не зевай.
Васька не понимал папиных аллегорий, а папа не понимал, о чем плачет Васька. Если бы дело было в одной только гадкой крысе! А то и погода сегодня паршивая, и в семье у них нелады. Неизвестно даже, что хуже – быть игрушкой стихий, бродя по аллеям без цели и смысла, или дома сидеть и слушать, как ссорятся папа с мамой.
10. Тревожный анализНесколько дней продолжалась погодная свистопляска, но наконец поутихла. В изумлении всё живое ожидало, что будет дальше. А дальше-то ничего и не было. Живое надеялось, что весна, раскаявшись в собственном буйстве, выпустит солнышко и надышит тепла, но этого не случилось. Судя по изобарам, давление атмосферы было чрезвычайно низким, а казалось, наоборот, – брюхатое темное небо психологически подавляло.
Не иначе, сама природа давала Тимоше понять, что лучше ему воздержаться от прогулок на свежем воздухе и судьбоносных бесед. Свидания с Надей, возобновившиеся после памятного катания на коньках, проходили у Тимоши дома. Правда, в последнее время Надя всё чаще их пропускала, ссылаясь на обстоятельства – то семейные, то служебные. Что это были за обстоятельства, она подробно не разъясняла. И у Тимоши тоже было семейное обстоятельство, хотя свидания не отменявшее, но ограничивавшее в удовольствии. Родители не одобряли его отношений с Надей, и во время ее визитов было слишком понятно, что папа с мамой демонстрируют невмешательство. Они у себя сидели так тихо, что и Тимоше с Надей приходилось общаться шепотом. Вместо того чтобы всецело принадлежать друг другу, любовники реагировали на каждый шорох. Они начинали слышать голоса из-за стен, и отдаленные вздохи канализации, и часы, ни для кого отбивавшие время на кухне. Тимоша невольно считал удары часов и думал о том, что хорошо бы им с Надей куда-нибудь вместе сбежать. Только бежать было некуда, так как даже в кинотеатры он теперь не ходил, опасаясь попасть на смурфиков. Тем не менее раз примерно в три дня Тимоша, стараясь не повторяться, сочинял эсэмэску к Наде, чтобы условиться о свидании. Она отвечала не сразу, но все-таки отвечала. Свидание назначалось или переносилось в зависимости от ее загадочных обстоятельств. И так продолжалось до самого того дня, когда на Тимошину эсэмэску Надя ответила вдруг живым звонком. Она звонила с работы, поэтому поздоровалась с Тимошей просто, без ласкательных и уменьшительных. После чего объявила, что да, хочет встретиться, но только не у него дома. Тимоша не удивился. Он подошел к окну и оценивающе оглядел небо.
– Как скажешь, – ответил он. – Можно пойти погулять, но я не уверен. Погода еще неважная.
– Пустяки, – возразила Надя, – мы хорошо оденемся. Дело в том, понимаешь ли… В общем, нам надо поговорить.
И снова Тимоша не удивился – будто что-то такое предчувствовал.
– Хорошо, – согласился он. – Если замерзнешь, сама будешь виновата.
Они договорились найти друг друга этим же вечером в зеленой зоне. Время, оставшееся до встречи, Тимоша провел в беспокойстве. Приехав домой с работы, он даже ничего не съел, а сразу переоделся во что полагается для прогулки. В зеленую зону Тимоша явился много раньше условленного с Надей часа. Долго бродил он один неприветливыми аллеями, а затем вышел на берег и наблюдал жизнь уток и чаек. Ветер срывал с головы его капюшон. По каналу прошел теплоходик «Москва»; он тоже боролся с ветром, двигаясь немного боком. И ни единого пассажира не было на теплоходике. Тимоша обдумывал предстоящую встречу с Надей. До сих пор никогда у нее к нему не было разговора. Уж не была ли она беременна? Но почему сообщить об этом нельзя было у него дома? Пришлось ему прибегать к анализу, как когда-то. Версия насчет беременности была отброшена. «Нет, – говорил анализ, – скорее всего, Надя намерена объявить о прекращении отношений». Но страшно Тимоше было даже думать о разрыве с Надей, ведь он таким образом сразу терял и любовь, и единственного читателя. А потом Тимоша почувствовал виброзвонок в кармане. Это Надя уже пришла и звонила сказать, что ждет его у центральной клумбы:
– Еле вырвалась! Дома такой скандал…
11. Последний поцелуйНадя была одета все-таки не по погоде – видимо, собиралась наскоро. На ней были тонкие нешерстяные колготки и легкие полусапожки. От подола плаща и до щиколоток ноги ее были открыты и беззащитны. Тимоша испытывал острое чувство то ли жалости, то ли нежности к этим ногам, принадлежавшим, увы, чужому для него человеку. Он почти не прислушивался к тому, что говорила Надя; она толковала о посторонних ему вещах, обрисовывала положение дел.
– Муж, – говорила Надя, – что-то подозревает. Вздумал устраивать мне сцены ревности. И на работе тоже напряженная ситуация: я уже третий месяц подсиживаю свою главную.
– Сочувствую, – пробормотал Тимоша.
– Ничего ты мне не сочувствуешь. Ты ведь меня никогда не спрашивал, как у меня дела. А я не хочу воевать сразу на всех фронтах, ужас как надоело.
– Ну извини, что не спрашивал.
– Можешь не извиняться. Просто, как все графоманы, ты законченный эгоцентрик.
– Кстати, о графомании, – оживился он.
– И даже совсем некстати, – возразила она. – Я о другом тебе говорю. Кажется, ты не слышишь: я говорю, что нам надо расстаться.
– Расстаться? – Он ненадолго ушел в себя. – Да, «расстаться», я слышу… Но что это значит, «как все графоманы»?
– Ты всё о своем! – Гримаска досады мелькнула на ее лице. – Что ты хочешь? Чтобы я твоим опусам сделала полноценный разбор? Чтобы дала рецензию? Ты пишешь и пишешь, и ни о чем – никакой актуальной темы.
