Эли Визель - Ночь. Рассвет. Несчастный случай
— Папа, почему здесь все эти люди?
Мама стояла позади него, она была очень бледна, и ее губы неустанно бормотали: «Бедный маленький мальчик, бедный маленький мальчик!»
— Папа, — повторил я, — ответь мне. Что вы все здесь делаете?
Его огромные глаза, в которых я столько раз видел открывающееся небо, глядели на меня, но он не отвечал. Обернувшись назад, я лицом к лицу столкнулся с рабби, его борода поседела еще больше.
— Учитель, — спросил я, — что привело всех этих людей сюда сегодня ночью?
Позади меня слышался мамин шепот: «Бедный маленький мальчик, мой бедный маленький мальчик».
— Умоляю вас, учитель, — повторил я, ответьте же мне.
Но и он не отвечал. Казалось, он даже не слышал моего вопроса, а его молчание начинало пугать меня. Сколько я помнил его, он всегда приходил мне на помощь в трудную минуту. Тогда его молчание было ободряющим. Сейчас я попытался заглянуть ему в глаза, но увидел лишь два огненных шара, два солнца, которые опалили мне лицо. Я отошел от него и, переходя от одного гостя к другому, пытался добиться ответа на свой вопрос, но мое обращение поражало их немотой. Наконец, я подошел к нищему, голова и плечи которого возвышались над толпой. Совершенно неожиданно он заговорил со мной.
— Это ночь множества лиц, — промолвил он.
Мне было тоскливо, я чувствовал себя измученным.
— Да, — сказал я устало, — это ночь множества лиц, и я хотел бы понять, почему. Если ты тот, за кого я тебя принимаю, объясни мне, что означают эти видения, почему они немы, зачем они здесь. Объясни мне, умоляю тебя, я не могу этого больше вынести.
Он взял меня за руку и, тихо пожав ее, сказал:
— Видишь вон того мальчугана? — и указал на мальчика, который был похож на меня, такого, каким я был когда-то.
— Да, вижу, — ответил я.
— Он ответит на все твои вопросы, — сказал нищий. — Пойди, поговори с ним.
Теперь я был совершенно уверен, что он не простой нищий. И снова я протискивался сквозь толпу призраков, пока, задыхаясь от усталости, не пробрался к пареньку.
— Скажи мне, — сказал я с мольбой в голосе, — что ты здесь делаешь? Ты и все остальные?
Он широко раскрыл глаза от удивления.
— Как, ты не знаешь? — спросил он.
Я признался, что не знаю.
— Разве завтра не должен умереть человек?
— Да, — ответил я, — завтра на рассвете.
— Убить же его должен ты?
— Да, это так, мне приказали казнить его.
— И ты все еще не понимаешь?
— Нет.
— Но это же очень просто! — воскликнул он. — Мы здесь, чтобы присутствовать при казни. Мы хотим посмотреть, как ты с ней справишься. Мы хотим увидеть, как ты станешь убийцей. Это же совершенно естественно, правда?
— Почему естественно? Что вам за дело до убийства Джона Доусона?
— Ты — общий итог всего того, чем были мы, — сказал паренек, похожий на меня в прошлом. — В какой-то мере это мы казним Джона Доусона. Ведь без нас ты не сможешь этого сделать. Ну, теперь ты понял?
Я начинал понимать. В такой абсолютный поступок, как убийство, вовлекается не только убийца, но и все те, кто создавал его личность. Убивая человека, я делал их убийцами.
— Ну, — повторил мальчик, — понял?
— Да, понял, — ответил а.
— Бедный мальчик, бедный мальчик! — шептала моя мама, ее губы стали такими же серыми, как седина старого учителя.
— Он голоден, — неожиданно произнес голос Гидеона.
Я не слышал, как он поднимался вверх по ступеням. Святые ведут себя на удивление тихо. Они ходят, едят, молятся — и все это совершенно бесшумно.
— Не может быть, — возразил я.
Он не мог проголодаться. Он должен умереть, а человек, который должен умереть, не может проголодаться.
— Он сам так сказал, — настаивал Гидеон, тень волнения прозвучала в его голосе.
Все уставились на него. Илана перестала плакать, Иоав оторвался от созерцания своих ногтей, и Гад устало взглянул в мою сторону. Казалось, что призраки тоже чего-то ждут от меня, быть может, знака или крика.
— Он знает? — спросил я Гидеона.
— Да, он знает. — Через секунду он добавил: «Я сказал ему».
— Как он реагировал?
Мне было важно знать его реакцию. Сразила ли его эта весть? Сохранил ли он хладнокровие или кричал о своей невиновности?
— Он улыбнулся, — ответил Гидеон. — Он сказал, что уже знает. Его желудок сообщил ему.
— И он сказал, что проголодался?
Руки Гидеона подергивались, и он спрятал их за спину.
— Да, именно так он и сказал. Он сказал, что хочет есть и имеет право на приличную последнюю трапезу.
Гад рассмеялся, но смех его прозвучал неискренне.
— Типичный англичанин, — заметил он. — Держится молодцом.
Его реплика повисла в воздухе над нашими головами. Казалось, никто ее не расслышал. Отец сурово посмотрел на меня, как бы говоря: «Человек скоро умрет, и он голоден».
— Очень может быть, — сказал Гад, — у англичан железное пищеварение.
И на это его замечание никто не обратил внимания. Внезапно я почувствовал болезненный спазм в желудке. Я целый день ничего не ел. Илана встала и пошла на кухню.
— Я приготовлю ему что-нибудь поесть, — объявила она.
Мне было слышно, как она ходит по кухне, нарезает буханку хлеба, открывает ледник, начинает готовить кофе. Через несколько минут она вернулась с чашкой кофе в одной руке и с тарелкой в другой.
— Это все, что я смогла найти, — сказала она. — Бутерброд с сыром и немного черного кофе. Сахару нет… Небогатая трапеза, но ничего лучшего я предложить не могу. — Помолчав несколько секунд, она спросила:
— Кто отнесет это вниз?
Мальчик, стоявший рядом с моим отцом, строго посмотрел на меня. Казалось, его взгляд говорил:
— Иди. Отнеси ему еду. Он голоден, ты же знаешь.
— Нет, — ответил я, — только не я. Я не хочу его видеть. И, кроме того, я не хочу видеть, как он ест. Мне хочется потом думать о нем как о человеке, который никогда не ел.
Я хотел добавить, что у меня самого резь в желудке, но понял, что это несущественно. Вместо этого я сказал:
— Я не хочу оставаться с ним наедине. Не сейчас.
— Мы пойдем с тобой, — сказал мальчик. — Нехорошо отнимать пищу у голодного человека, ты же знаешь.
Да, я знал об этом. Я всегда кормил голодных. Нищий, ты должен помнить. Разве я не предлагал тебе хлеб? Но сегодня особая ночь. Сегодня я не могу этого сделать.
— Ты прав, — сказал мальчик, прерывая поток моих воспоминаний. — Сегодня особая ночь, и сегодня ты другой или, по крайней мере, станешь другим. Но все это не имеет никакого отношения к тому, что человек голоден и ему нужно дать поесть.
Но он же умрет завтра, — возразил я. — Какая разница, умрет он с полным желудком или с пустым?
— Пока что он еще жив, — назидательно заметил ребенок. Мой отец одобрительно кивнул, и остальные последовали его примеру.
Все эти головы, кивавшие, словно вершины черных деревьев, заставили меня содрогнуться. Я хотел закрыть глаза, но мне стало стыдно. Я не мог закрыть глаза в присутствии моего отца.
— Ладно, — сказал я покорно, — я согласен. Я отнесу ему еду. — Будто по мановению палочки невидимого дирижера, кивающие головы замерли. — Я отнесу ему еду, — повторил я. — Но сначала скажи мне одну вещь, малыш. Мертвые тоже хотят есть?
Он явно был изумлен.
— Как ты не знаешь? — воскликнул он. — Конечно, хотят.
— А мы должны их кормить?
— И ты еще спрашиваешь? Разумеется, вы должны их кормить. Только это трудно…
— Трудно… трудно… трудно… — отозвались призраки хором.
Мальчик взглянул на меня и улыбнулся.
— Я открою тебе одну тайну, — шепнул он. — Ты же знаешь, что в полночь мертвые встают из своих могил?
Я сказал ему, что знаю; мне говорили.
— А тебе говорили, что с кладбища они приходят в синагогу?
Да, об этом мне тоже рассказывали.
— Ну вот, все правильно, — сказал мальчик. Он помолчал немного, чтобы подчеркнуть значение следующих слов, и продолжал таким тихим голосом, что если бы он не звучал внутри меня, я бы никогда его не расслышал.
— Ну вот, все правильно. Каждую ночь они собираются в синагоге. Но совсем не затем, зачем ты думаешь. Они приходят не молиться, а поесть.
Все в комнате — стены, стулья, головы — закружилось вокруг меня, словно бы пустилось в пляс в некоем изначально предопределенном ритме, не вызывая ни малейшего колебания воздуха и не касаясь земли. Я стоял в центре множества кругов. Мне хотелось закрыть глаза и заткнуть уши, но мой отец был здесь, и мама, и учитель, и нищий, и мальчик. Пока все, кто создавал меня, были рядом, я не смел закрыть глаза и заткнуть уши.
— Дай мне еду, — сказал я Илане, — я отнесу ему.
Танцоры замерли на своих местах, как будто я был дирижером, а мои слова — жезлом. Я шагнул навстречу Илане, которая все еще стояла в дверях кухни. Внезапно Гад бросился к ней и опередил меня.
