Федерико Андахази - Книга запретных наслаждений
И вот наконец Гутенберг вышел из архива, как можно тише притворив за собой дверь. Когда гравер повернулся, чтобы уходить, он натолкнулся на другого посетителя библиотеки. Придя в себя от неожиданного удара и удивления, Иоганн увидел, что перед ним стоит сам страсбургский бургомистр. У гравера не было никаких причин умирать у библиотечных дверей — вот только в правой руке он держал прекраснейшую во всем городе Библию, которая к тому же никогда не покидала пределов библиотеки. Ему удалось спрятать Священное Писание за спиной. Цвет лица, взгляд, само состояние Гутенберга придавали ему столь необычный вид, что бургомистр даже спросил, все ли с ним в порядке.
— Да… вполне… нет, вообще-то, — промямлил незадачливый похититель Библий, еле удерживая равновесие.
— Вам бы лучше отдохнуть, вы действительно неважно выглядите, — произнес бургомистр.
Гутенберг поблагодарил его за заботу и за неожиданное дозволение. Он склонил голову и рассыпался в благодарностях, целью которых было ненароком не показать Книгу. Как только высокое начальство вошло в библиотеку, Иоганн спрятал Библию под одежду и покинул здание все с тем же ошарашенным видом, с каким и вошел.
Никто не знал, что под его одеждами таится сокровище ценою более сотни гульденов.
4
Прокурор встал, прошагал к аналою и снова взял Библии, которые показывал судьям в первые дни процесса. После никем не замеченного столкновения писца и прокурора пульс Ульриха Гельмаспергера стал неровным, а почерк — мелким и менее разборчивым. Но как бы то ни было, это обстоятельство, на которое могли обратить внимание лишь профессионалы-каллиграфы, не помешало писцу верно отражать слова прокурора.
— Господа судьи! Я уже рассказывал, что был крайне озадачен, обнаружив, что в подпольных мастерских этих злоумышленников была создана фальшивая Библия, совершенно неотличимая от той, которую я сам когда-то переписал. Я спрашивал, способны ли вы отличить истинную работу от фальшивки, поскольку даже мне, скромному переписчику, создателю истинной копии, не удалось обнаружить различий. И если мое изумление было велико несколько дней назад, то теперь оно возросло еще более — ведь я сумел выяснить, что ни одна из этих версий не является подлинной.
Члены трибунала пришли в смятение; Зигфрид из Магунции вернулся к аналою и вытащил из ящика третий экземпляр, но виду неотличимый от двух первых Библий. Теперь прокурор напоминал придворного чародея. Зигфрид обеими руками поднял третью книгу и заговорил:
— Путем кропотливых исследований я установил, что мною была переписана именно эта Библия. Вы тоже сможете в этом убедиться, поскольку две другие книги полностью между собой совпадают, а у этой есть небольшие отличия — ведь она была написана человеческой рукой, а не создана дьявольской машиной, способной породить сотни, тысячи, миллионы абсолютно одинаковых фальшивок.
Судьи были совершенно подавлены этой новостью. Они еще не успели прийти в себя, а прокурор воспользовался тишиной, чтобы выдвинуть новое обвинение:
— Ваши преподобия, я обвиняю подсудимых в воровстве, ведь для создания своих фальшивок они воспользовались моими рукописями. Вот эта Библия, написанная мною, была обнаружена в подпольной мастерской Иоганна Гутенберга, и она служит неопровержимым доказательством моих слов.
Гутенберг вовсе не планировал присвоить себе прекрасную Библию из библиотеки, он собирался вернуть книгу прежде, чем ее хватятся. Конечно, сотня золотых была для гравера изрядной ценностью. Но Гутенберг знал, что, если у него получится запустить свое дело, его выгода приумножится ad infinitum. [48]Самое главное, действительно, заключалось в умении приумножать. Гутенберг нуждался не в городской Библии, а в каллиграфии Зигфрида из Магунции. Убедившись в ограниченных возможностях деревянных брусков, Иоганн решил изготовить подвижные литеры из металла. Все, кто знал этого человека, признавали его большой талант и способности к самым различным ремеслам; однако же талантом переписчика он не обладал. Гутенберг раз за разом пытался скопировать почерк лучшего каллиграфа Германии, вооружившись пером, бумагой и чернилами. Вначале он переписывал Библию целыми главами, потом ограничился перепиской одного стиха — таким образом Гутенберг заполнял листок за листком; в конце концов он принял решение просто выписывать буквы, повторяя каждую из них множество раз, — так учатся писать маленькие дети. Иоганн с раздражением убедился, что его буквы не только отличаются от букв Зигфрида из Магунции, но и друг на друга не похожи. Гравер волновался: если он не способен даже перенести знаки мастера на бумагу, как же ему осилить их в металле? Поражение обошлось Гутенбергу минимум в сотню листов, несколько флаконов чернил и немалое количество перьев. По сравнению со всем, что он уже потратил, этот расход выглядел совсем ничтожным, однако для человека, лишившегося всех своих сбережений, даже одно перо равнялось целому состоянию.
Гутенберг испробовал разные способы копирования, которые пригождались ему в гравировке. Он попробовал перевести написанные буквы на чистую бумагу, слегка надавливая на каждый символ короткой затупленной иголкой. Однако результат был ужасающий: бесценная городская Библия оказалась неисправимо испорчена. Иоганн предпринял еще одну попытку — с помощью легкого прозрачного тюля: он положил ткань на Священную Книгу и принялся водить по тюлю тонкой кисточкой. Конечно, ему удавалось таким образом почти идеально повторять очертания знаков, но этот способ не давал возможности перевести буквы на другую поверхность: под давлением иголки тюль комкался. И вот, прежде чем Гутенберг отдал себе отчет в происходящем, он остался без бумаги, и восполнить эту нехватку было очень сложно.
В Страсбурге работала только одна бумажная фабрика, принадлежавшая братьям Хайлманн. Со старшим из них, Андреасом, Иоганн был неплохо знаком. Друзьями они не были, но поддерживали приятельские отношения. Дом Хайлманнов снабжал бумагой управу бургомистра, и именно Гутенберг осуществлял все деловые операции: он решал, сколько бумаги требуется для изготовления гравюр. Андреас всегда интересовался воздействием разных типов чернил на разные типы бумаги, степенью поглощения чернил, сроками высыхания, воздействием деревянных и металлических прессов. Гутенберг, со своей стороны, обогащался сведениями об изготовлении бумаги. Он хотел узнать об этом процессе как можно больше — и о древнем египетском папирусе, который делали из тростника, произраставшего по берегам Нила, и о старинном пергаменте.
Хайлманн рассказывал, что на самом деле свитки из бычьей кожи использовались еще в самые отдаленные времена и даже первые экземпляры Библии писались на пергаменте. Впрочем, Марко Поло сообщал в своей «Книге о разнообразии мира» о том, как китайцы производят бумагу из риса, тростника, хлопка и даже из отходов шелкового производства. Андреас утверждал, что льняная бумага, изобретение которой приписывали себе французы, вообще-то, была придумана намного раньше, на Дальнем Востоке.
Хайлманн заметил, что в последнее время Гутенберг стал заказывать больше бумаги, хотя производство гравюр не возросло. Андреас сам доставлял заказы на склад при управе бургомистра и не понимал, почему бумага так быстро расходуется. Городского казначея это обстоятельство тоже удивляло. Им обоим было неведомо, что Иоганн тайно собирал излишки бумаги, с муравьиным упорством выносил их под одеждой и доставлял в свой тайник в аббатстве.
Гутенберг понимал, что действия его весьма рискованны, что перерасход бумаги уже становится заметен и что это несоответствие скоро возбудит подозрения. И весь его замысел обречен на провал, если он немедленно не обеспечит себе постоянный источник бумаги. Хайлманн, особо проницательный в денежных вопросах, уже догадался, что у талантливого гравера имеется и другое прибыльное занятие. Нескрываемый интерес Гутенберга к определенным техническим деталям, беспокойство из-за бумаги, настойчивость его расспросов, удивительная для обычного гравера, — все это побудило Андреаса выяснить, какими тайными делами занимает свою голову и время этот сдержанный человек. Однажды, скинув с плеч тяжелый тюк бумаги и уловив отчаянный взгляд Гутенберга — тот был похож на голодающего перед началом пира, — Хайлманн задал прямой вопрос:
— Что за странные дела у вас появились? Вы можете быть со мной откровенны. Я ведь вижу, что ваш интерес к моей бумаге выходит далеко за пределы граверных работ при управе бургомистра.
Гутенберг побледнел и сглотнул слюну; он не мог произнести ни слова, по лицу его блуждала идиотская улыбка.
И тогда Андреас удвоил ставку:
— Я не хотел бы вмешиваться не в свое дело, но для меня очевидно, что бургомистру не нужно столько бумаги, сколько вы заказываете каждую неделю.
