Алессандро Барикко - Юная Невеста
– Именно так.
Юная Невеста рассмеялась снова, но внезапно мелькнувшая мысль настроила ее на серьезный лад.
– Почему я? – спросила девушка.
– Не знаю. Но чувствую, что так будет правильно.
Юная Невеста с улыбкой покачала головой, вспомнив, что никто не тасует карты лучше шулера.
– Договорились, – сказала она.
Отец слегка поклонился.
– Договорились, – повторила Юная Невеста.
– Да, – сказал Отец.
Потом встал, выбрался из-за стола, подошел к двери и, прежде чем открыть ее, обернулся:
– Модесто этого не оценит, – сказал он.
– Он тоже может остаться, уверена, он будет счастлив.
– Нет, это не обсуждается. Хотите остаться – оставайтесь одна.
– Договорились.
– Имеете вы хоть малейшее понятие, чем будете заниматься все это время?
– Конечно. Ждать Сына.
– Разумеется, простите меня.
Он застыл на месте, сам не зная почему. Держался за ручку двери, но не двигался с места.
– Не бойтесь, он вернется, – сказала Юная Невеста.
Традиция требовала отправляться на двух квохчущих автомобилях. Ничего особенно элегантного, но торжественность момента обязывала к некоторым поползновениям на grandeur[5]. Модесто наблюдал за отъездом с порога, да и сам уже был готов отбыть восвояси, с чемоданом, который стоял рядом: но, как всякий капитан, он полагал, что должен покинуть корабль последним. В этом году на крыльце стояла и Юная Невеста: о таком изменении протокола Отец кратко поведал во время одного из последних завтраков, а Модесто принял данный факт без особого энтузиазма. То, что это, по всей видимости, служит прелюдией к возвращению Сына, помогло примириться с досадным новшеством.
Так они и стояли на пороге, чинно-благородно, он и Юная Невеста, когда оба автомобиля пустились в путь: моторы затарахтели, руки взметнулись в воздух, раздались разнообразные вскрики. Машины были красивые, кремового цвета. Проехав с десяток метров, они остановились. Дали задний ход и несколько неуклюже вернулись вспять. Мать выскочила с удивительной ловкостью и побежала к дому. Пробегая мимо Модесто и Юной Невесты, пробормотала три слова:
– Забыла одну вещь.
И скрылась в доме. Через несколько минут вышла и, даже не попрощавшись со стоявшими, бросилась к машине и скрылась внутри. Женщина явно испытывала облегчение.
Так автомобили снова тронулись, моторы затарахтели, как в первый раз, руки замахали энергичнее, прощаясь окончательно, и голоса зазвучали веселей. Проехав с десяток метров, остановились. Снова пришлось дать задний ход. На этот раз Мать вылезла, явно нервничая. Решительным шагом преодолела расстояние до входа и исчезла в доме, пробормотав четыре слова:
– Забыла еще одну вещь.
Юная Невеста повернулась к Модесто, вперив в него вопросительный взгляд.
Модесто прочистил горло, дважды кашлянув в досконально выверенных пропорциях: один раз коротко, другой – длинно. Юная Невеста не настолько продвинулась в изучении этой клинописи, но смутно ощутила, что все под контролем, и успокоилась.
Мать снова села в машину, моторы завелись, и во взрыве шумного веселья отъезжающие распрощались, окончательно и без сожалений. На этот раз машины проехали несколько лишних метров перед тем, как остановиться. Задний ход дали сноровисто, с приобретенным-то опытом.
Мать вернулась в дом, напевая, полностью владея собой. Казалось, она точно знала, чего хотела. Но, вступив на порог, туда, где стояли Модесто и Юная Невеста, она вдруг передумала. Остановилась. Казалось, ей пришла на ум какая-то запоздалая мысль. Пожав плечами, она произнесла три слова:
– Да нет, ладно.
Потом развернулась и, по-прежнему напевая, направилась к автомобилям.
– Сколько раз она это делает? – спросила Юная Невеста серьезным тоном.
– Обычно четыре, – невозмутимо ответил Модесто.
Поэтому ее не удивило, когда машины тронулись, остановились, проехав сколько-то метров, вернулись назад и извергли Мать, которая на этот раз шла по тропинке к дому, явно взбешенная, чеканя шаг и беспрерывно ругаясь вполголоса; из длинной литании проклятий Юная Невеста на ходу уловила неясный фрагмент:
– Пусть они все засрутся.
Или споются, было не разобрать.
Из дома Мать появилась, пробыв там дольше, чем в предыдущие разы, сжимая в руке серебряный прибор и потрясая им в воздухе. Она казалась не менее взбешенной. Когда она проходила мимо, Юная Невеста определила, что литания повернула на французский язык. Девушке показалось, будто она явственно расслышала слово connard[6].
Но может быть, moutarde[7], так сразу не разберешь.
Поскольку Модесто поднял руку в знак прощания, Юная Невеста поняла, что церемония близится к завершению, и с искренней радостью, ну, может быть, с капелькой сожаления, тоже стала прощаться, замахала рукой, встав на цыпочки. Девушка видела, как машины удаляются, в облаке пыли и эмоций, и в какой-то момент засомневалась, не слишком ли много она берет на себя. Потом обе машины остановились.
– Ох нет, – вырвалось у нее.
Но на этот раз не был дан задний ход и вовсе не Мать соскочила с подножки. В клубах пыли было видно, как бежит к дому Дочь, выворачивая ногу, но беспечная, решительная, даже красивая в этой своей чуть ли не ребяческой спешке. Она остановилась перед Юной Невестой.
– Ты ведь не удерешь, правда? – спросила уверенным тоном.
– Я и не думаю удирать, – изумилась Юная Невеста.
– Вот именно: договоримся, что ты не удерешь.
Потом она подошла ближе и обняла Юную Невесту.
Так они стояли несколько мгновений.
На обратном пути к машинам Дочь уже не так спешила. Ковыляла, как всегда, но совершенно спокойная. Села в машину, ни разу не обернувшись.
И вот они исчезли за ближайшим поворотом и на этот раз на самом деле уехали.
Модесто подождал, пока насмешливый хохот двух автомобилей не затих в полях, а потом, в непогрешимой тишине небытия, слегка вздохнул и поднял чемодан.
– Я вам оставил три книги, спрятал их в туалете. Три текста, которые пользуются некоторой известностью.
– Неужели?
– Как я вам говорил, в кладовке полно продуктов, довольствуйтесь холодными блюдами и не прикасайтесь к запасам вина, разве что в случае крайней необходимости.
Юная Невеста напряглась, пытаясь представить себе, что это может быть за случай крайней необходимости.
– Оставляю вам мой адрес в городе, но не поймите превратно. Я вам оставляю его только потому, что если Сын в самом деле приедет, ему могут понадобиться мои услуги.
Юная Невеста взяла листок, сложенный вдвое, который Модесто протянул ей.
– Думаю, это все, – заключил дворецкий.
Модесто решил, что с этой самой минуты начался его отпуск, поэтому удалился, не отступив предварительно на три шага назад, как он это проделывал, исполняя свой коронный номер. Ограничился легким, едва обозначенным поклоном.
Едва дворецкий успел отойти на несколько шагов, как Юная Невеста его окликнула:
– Модесто.
– Да?
– Вас не тяготит то, что вы всегда и во всем должны являть собой совершенство?
– Нет, напротив. Это избавляет меня от необходимости направлять мои жесты к каким-то иным целям.
– То есть?
– Я не должен спрашивать себя каждый день, зачем я живу.
– А-а.
– Это утешает.
– Могу себе вообразить.
– Есть еще вопросы?
– Да, один.
– Давайте.
– Что вы делаете, когда они уезжают и запирают дом?
– Напиваюсь, – ответил Модесто с неожиданной готовностью, искренне и беспечно.
– Целых две недели?
– Да, каждый день, целых две недели.
– И где?
– Есть один человек, в городе, который заботится обо мне.
– Могу я взять на себя смелость спросить, что это за человек?
– Один мужчина, очень симпатичный. Мужчина, которого я любил всю жизнь.
– А-а.
– У него семья. Но есть договоренность, что эти пятнадцать дней он проводит со мной.
– Очень удобно.
– Не без того.
– Значит, вы не останетесь один, в городе.
– Нет.
– Я рада.
– Благодарю.
Они молча глядели друг на друга.
– Никто об этом не знает, – сказал Модесто.
– Разумеется, – согласилась Юная Невеста.
Потом развела руки в стороны, как будто хотела обнять его или даже поцеловать, что-то в этом роде.
Он понял и был ей благодарен за сдержанность.
Потом пошел потихоньку, чуть сгорбившись, и скоро скрылся из виду.
Юная Невеста вошла в дом и закрыла за собой дверь.
В том году лето выдалось знойное. Горизонты покрывались испариной трепещущих снов. Одежда прилипала к коже. Животные еле влачились, беспамятные. Все дышали с трудом.
Еще хуже было в доме, который Юная Невеста держала закрытым, чтобы он казался покинутым. Воздух, ленивый, застаивался, впадал в некую влажную летаргию. Даже мухи – обычно, как все замечают, способные проявлять необъяснимый оптимизм, – казались сбитыми с толку. Юная Невеста всего этого не замечала. Каким-то образом ей было даже приятно: она расхаживала не спеша, и кожа ее блестела от пота, а ступни приникали к прохладным каменным плитам. Поскольку никто не мог ее видеть, она часто ходила по комнатам голая, открывая для себя странные ощущения. Спала она не в своей постели, но то тут, то там, по всему дому. Ей пришло в голову опробовать места, где она обычно видела спящим Дядю, и стала обживать их одно за другим, во сне. Когда ложилась голая, испытывала приятное волнение. Никакой распорядок не соблюдался: она решила проводить дни, согласуясь с неодолимостью желаний и с антисептической геометрией потребностей. То есть она спала, когда хотелось спать, ела, когда хотелось есть. Но не нужно думать, будто она от этого одичала. Все эти дни она тщательно следила за собой – ведь она ждала мужчину. То и дело расчесывала волосы, много времени проводила перед зеркалом, часами лежала в ванне. Раз в день одевалась со всевозможной элегантностью, в платья Дочери или Матери, и во всем блеске наимоднейших нарядов садилась читать в большом зале. Время от времени ее угнетало одиночество или накатывала неутолимая тоска, и тогда она выбирала в доме уголок, где она видела или переживала что-то замечательное, и забивалась туда. Раздвигала ноги и ласкала себя. Словно по волшебству, все приходило в норму. Странное ощущение – трогать себя, сидя в кресле, с которого Отец объявил, что хочет умереть рядом с ней. Замечательно было также заниматься этим на мраморном полу часовни. Проголодавшись, она брала что-нибудь из кладовки и усаживалась за большой стол для завтраков. Как уже говорилось, существовал обычай оставлять двадцать пять приборов, безупречно разложенных, будто с минуты на минуту в зал ворвется орда гостей. Юная Невеста решила, что будет каждый раз занимать одно из этих мест. Поев, убирала за собой, мыла и протирала посуду, а на столе вместо исчезнувшего прибора оставалось пустое место. Так ее трапезы напоминали медленное кровотечение: стол мало-помалу терял смысл и цель, неуклонно лишаясь драгоценных своих украшений: на смену им приходила ослепительная белизна скатерти, голой.
