Мо Янь - Устал рождаться и умирать
А у этих шалопаев под предводительством Мо Яня языки чесались и энергии было хоть отбавляй. В деревне их в этом поддерживали, в школе поощряли — для них это была, считай, редкая возможность пошуметь. Вот они и скакали и прыгали, как пьяные обезьяны. Кто на дерево заберётся, кто оседлает стену вокруг двора, и знай орут в жестяные рупоры, будто наш дом — оплот реакционеров, а они ведут битву, чтобы деморализовать врага:
Частника мостки — доска,
удержись, шагнёшь пока,
вниз сыграл, а там река.
А коммуна — путь до звёзд,
социализм — золотой мост,
бедность — прочь, богатство — в рост.
Лань, упрямый господин,
ты в тупик зайдёшь один.
Мышь одной своей какашкой
портит уксуса кувшин.
Баофэн, Цзиньлун, Цзефан,
почешите свой кочан.
Коль с отцом не разойтись,
век и вам в хвосте плестись.
Всё это рифмоплётство — Мо Яня работа, он сызмальства на это горазд. Ух, как я зол на тебя, Мо Янь, паршивец, ведь ты же — названый сын матери, мой названый брат! Всякий раз в канун Нового года мать посылала меня к тебе с миской пельменей! Тоже мне названый сын, названый брат! А раз он родственных отношений не признаёт, я решил тоже не церемониться. Зашёл за угол, достал рогатку, прицелился в Мо Яня — он взгромоздился на развилке ветвей и, прищурившись, орал в жестяной рупор в сторону нашего дома — и выпустил пульку в гладкую, как тыква-горлянка, голову. Тот с воплем полетел вниз. Но прошло совсем немного времени — трубку выкурить не успеешь, — глядь, а этот паршивец снова на дереве. На лбу шишка с кровоподтёком, а сам знай покрикивает в нашу сторону:
Лань Цзефан, вслед за отцом ты идёшь не тем путём.
Коли снова будешь драться, враз в участок отведём!
Я поднял рогатку и прицелился снова. Он отшвырнул рупор и соскользнул вниз.
Не выдержав, отца стали уговаривать Цзиньлун с Баофэн.
— Пап, давай, может, вступим? — сказал Цзиньлун. — А то в школе нас и за людей не считают.
— Вслед пальцами показывают, мол, вон дети единоличника, — добавила Баофэн.
— Пап, смотри, как производственная бригада работает — все вместе, со смехом, шумно, весело, — продолжал Цзиньлун. — А вы с мамой всё одни да одни. Ну соберём на несколько сот цзиней больше зерна, и что? Бедные, так все бедные, а богатые, так все богатые.
Отец молчал. Мать никогда не осмеливалась ему перечить, но на этот раз тоже собралась с духом:
— Дети правы, отец, давай, может, вступим?
Отец затянулся трубкой и поднял голову:
— Если бы они так не давили на меня, я, может быть, и вправду вступил бы. Но раз они так со мной, томят на огне, как стервятника, ха, ни за что не вступлю. — Он взглянул на Цзиньлуна с Баофэн. — Вы двое скоро закончите среднюю школу низшей ступени. По идее, я должен заплатить за ваше дальнейшее обучение — в средней школе высшей ступени, в университете, за границей, но у меня нет на это средств. Накопленное за прежние годы украдено. Но даже будь у меня деньги, вам не дадут получить высшее образование, и не только потому что я единоличник. Понимаете, что я хочу сказать?
Цзиньлун кивнул и заговорил откровенно:
— Понимаем, отец. Хоть мы и дня не прожили детьми помещика, даже не знаем, каков был Симэнь Нао — белый или чёрный, но мы его отпрыски, в нас течёт его кровь, и его тень неумолимо витает над нами. Мы — молодёжь эпохи Мао Цзэдуна, и хоть у нас не было выбора, в какой семье родиться, но выбрать, каким путём идти, мы можем. Мы не хотим быть единоличниками, как ты, хотим вступить в коммуну. Вы как знаете, а мы с Баофэн вступаем.
— Отец, хотим поблагодарить тебя за то, что семнадцать лет растил нас, — с поклоном обратилась к отцу Баофэн, — прости нас за непочтительность, за то, что идём против твоей воли. Если не быть в первых рядах, нам с нашим родным отцом в жизни туго придётся.
— Добро, славно сказано, — ответил отец. — Я не раз думал над этим. Заставлять вас следовать за мной путём отверженного я не могу. Вы, — отец указал на нас всех, — вступайте, а я уж как-нибудь один. Давно уже поклялся, что останусь единоличником до конца, не след от своих слов отказываться.
— Отец, — в глазах матери стояли слёзы, — коли уж вступать, так всей семьёй. Куда годится, чтобы ты один в стороне оставался?
— Я уже говорил, что вступлю в коммуну только по личному приказу Мао Цзэдуна. Он сам указал: «Вступать в коммуну — дело добровольное, выход из неё свободный», на каком основании они могут меня принудить? Неужто эти чиновники стоят выше Мао Цзэдуна? Вот я их речам и не повинуюсь, на себе хочу проверить, можно ли принимать слова Мао Цзэдуна в расчёт или нет.
— Ты бы лучше не поминал его имя всуе, отец, — язвительно произнёс Цзиньлун. — Не нам называть его по имени. Мы должны величать его «председатель Мао».
— Верно говоришь, — кивнул отец, — нужно величать его «председатель Мао». Хоть и единоличник, я тоже часть народа председателя Мао. И землю, и дом я получил от партии коммунистов, которой он руководит. На днях тут Хун Тайюэ прислал человека передать, что, если я не вступлю, меня заставят силой. Можно ли заставить вола пить, если он не хочет? Нет, конечно. Хочу вот к властям обратиться, в уезд, в провинцию, до Пекина дойду. — И стал наказывать матери: — Как уйду, вместе с детьми вступай в коммуну. Земли у нас восемь му, пять душ, по одному и одной шестой му на каждого. Вы забираете шесть целых четыре десятых му, а мне — что останется. Плуг нам во время земельной реформы выделили, так что забирайте, а вот телёнок останется со мной. Эти три комнатушки, понятное дело, не поделишь. Дети уже большие, тут им тесновато. Как вступите в коммуну, подайте прошение в большую производственную бригаду, пусть выделят участок, где построить дом; построите, так и переедете. А я уж здесь доживать буду. Пока дом стоит, здесь останусь. А не будет стоять, поставлю шалаш на пустыре и оттуда не двинусь.
— А какая нужда в этом, отец? — сказал Цзиньлун. — Одному противостоять пути общественного развития — разве это не то же, что смотреться в зеркало и искать свои изъяны? Я хоть и молод, но чувствую, что вскоре нас ждёт подъём классовой борьбы. Для таких, как мы, у кого, что называется, «корни не красные и побеги неправильные», плыть по течению — может, единственный способ избежать бед. А идти против течения — всё равно что швырять куриные яйца в каменную стену!
— Вот я и хочу, чтобы вы вступили в коммуну. Я — батрак, чего мне бояться? Мне уже сорок, за жизнь особенно не прославился и не думал, что стану известен, оставшись единоличником. — Отец рассмеялся, но по его синему лицу текли слёзы. — Ты, мать, приготовь мне чего поесть в дорогу, пойду правды искать.
— Отец, — всплакнула мать, — мы столько лет вместе, как я брошу тебя. Пусть дети вступают, я с тобой останусь.
— Нет, так не годится, — возразил отец. — С твоим-то прошлым, в коммуне тебе только защита и будет. А останешься со мной, единоличником, дашь повод выискивать, что у тебя не так. И мне головной боли больше.
— Отец! — громко воскликнул я. — Я с тобой единоличничать!
— Глупости не говори! — одёрнул меня он. — Мал ещё, что бы понимал!
— Понимаю, всё я прекрасно понимаю. Я тоже таких, как Хун Тайюэ с Хуан Туном, на дух не переношу. Особенно У Цюсян: что она из себя корчит? Глазки прищурит, сучка, роточек раззявит, как куриную гузку. С какой стати она заявляется к нам в дом да ещё «прогрессивный элемент» изображает?
— Мал ещё язык-то распускать! — цыкнула мать.
Но я не сдавался:
— Будем вместе работать, повезёшь навоз на поле — буду тележкой править. Колёса у неё скрипят будь здоров, ни на что не похоже, мне нравится. Будем сами по себе, героями-единоличниками. Пап, я так тебя уважаю, давай я с тобой останусь. В школу всё равно не хожу, да и не очень я способный к наукам: как урок начинается, сразу в сон тянет. Пап, у тебя пол-лица синее, у меня тоже. Разве можно двум синеликим не быть вместе? Над моим родимым пятном все только и потешаются. А и пусть потешаются, сколько влезет, хоть помрут от хохота. Два синеликих единоличника, двое на весь уезд, на всю провинцию — сила! Пап, ну не откажи!
И он не отказал. Я хотел отправиться вместе с ним правду искать, но отец оставил меня ходить за телёнком. Мать вынула из стены спрятанные ценности. Видно, не до конца провели земельную реформу, если у неё ещё осталось «нечестным путём нажитое богатство». Продав их, отец выручил деньги на дорожные расходы и отправился сначала в город. Там он разыскал начальника уезда Чэня — того, что загубил нашего осла, — и попросил подтвердить своё право оставаться единоличником. Тот долго уговаривал его, но отец не поддавался и отстаивал свою позицию. «С политической точки зрения, ты, конечно, можешь оставаться единоличником, — сказал уездный. — Но я надеюсь, что ты передумаешь». — «Памятуя о судьбе того чёрного осла, ты, начальник, выписал бы мне охранную грамоту в том, что Лань Лянь имеет право оставаться единоличником. Повешу её на стену, и никто не посмеет критиковать меня». — «Эх, чёрный осёл… И правда славная была скотинка, — расчувствовался уездный. — Я тебе за него обязан, Лань Лянь, но такую охранную грамоту выписать не могу. Составлю-ка я письмо, опишу твоё положение, и отправляйся ты с ним в отдел по работе с деревней провинциального комитета партии». И вот с этим письмом отец направился туда. Его принял заведующий отделом, который тоже стал уговаривать вступить в кооператив. Но отец отказался и попросил подтверждение права оставаться единоличником. «Если председатель Мао даст указание, что, мол, оставаться единоличником больше нельзя, тут же и вступлю, а не даст, то и не буду». Заведующий так впечатлился твёрдостью отца, что начертал на письме уездного: «Мы выражаем надежду, что все крестьяне станут членами народных коммун и встанут на путь коллективизации. Но если кто-то не желает вступать в коммуну, это его право. Партийная организация низшего уровня не может заставлять вступать в коммуну против воли, тем более с использованием беззаконных методов».
