Антон Понизовский - Обращение в слух
Мы подали заявление.
Вы говорите «обычная жизнь двух людей». Вы имеете в виду, вы не были расписаны, но жили как муж с женой?
Что вы! Что вы! Да мы не знали этого ничего! Я жила у них в доме. Я замуж-то выходила — думала, что поцелуешься, и дети будут...
Вы два месяца жили у будущего мужа и считали, что поцелуетесь — дети будут?
Да, это было так.
Сколько вам было лет?
Мне было двадцать.
Два месяца жили вместе — не целовались?
Целовались.
И всё?
Всё! ( смеётся)
Два месяца?
Да, два месяца. Это уже произошло всё пото-ом... У нас разговоров даже об этом не было! Мы что вы, мы представления не имели!.. Ходили с ребятами, в школе ещё, приходили, садилися на скамейки, гитара играла, дружили... Но чтоб кто-нибудь когда-нибудь подумал о том, чтобы это было в постели? Вы что!..
Но, правда, меня хотел один молодой человек изнасиловать. Это было. Но я ему не поддалася. Хотя он был старше от меня на три или четыре года... он сорок... какого же... Сорок седьмого?.. Тогда на пять. На пять лет. Мне было восемнадцать лет, а ему, получается, двадцать три...
Вы всё это помните?
Я каждый год помню. Каждое число. Каждое всё. Потому что жизнь была такая, что она откладывала свои нехорошие отпечатки.
Он был с другой деревни. Приехал на велосипеде, говорит: «Галь, пойдём сегодня в кино». А обратно — всегда ходили ребята с девчонками по дороге. А в этот раз он сменил маршрут — и там такая посадочка небольшая. Я говорю: «Почему так идём?»
А он мне: «Да, — мол, — какая разница?., там дорожка, никто не видит...» — ну, нашёл предлог человек. Видать, уже попробовал девочек и имел представление. Ну а я — это я уже сейчас битая, как говорится, а в то время не соображала.
Ну, и вроде бы целоваться пошёл, то-пятое-десятое, а потом начал зажимать и хотел, конечно, изнасиловать.
Но я человек сильный, я занималася спортом, занимала по школе первое место. Я его ударила по башке, силой вырвалась, ну и ходу!
А, велосипед-то с ним был! вот чего помешало. Велосипед-то — его ж нельзя было бросить... В общем, так и убежала я от него. И больше он туда к нам не появлялся, и никогда не приходил.
Двадцатого февраля была свадьба. Через год с лишним у нас родился сын. И его вызывают на перекомиссию, мужа.
Потому что он раньше работал на химзаводе, и у него образовалося тёмное пятно на лёгких. Его комиссовали, с завода тоже забрали. И он устроился, где бетонные плиты делали...
И тут его переобследуют: затемнённых пятен никаких нет, ничего — и приходит повестка. И в двадцать четыре года его забирают в армию. А я остаюся с ребёнком, которому год и два месяца.
Я отцу своему говорю: «Пап, его в армию взяли — я с ребёнком пока вернуся домой?» Он сказал: «Нет. Ты пришла жить туда — и чтоб не сказали, что ты гуляла, таскалась, оставайся там, покаместь муж не вернётся».
Я осталася в доме со свёкром, свекровью, с золовкой, с бабушкой с ихней и с дедушкой. Я им была выгодна, потому что умела всё. У меня ребёнок маленький, год два месяца — я колясочку в зубы, молочко в бутылочку — на огород, картошку посадить, капусту, помидорчики, огурчики, всё потяпать, курочки... Дома во дворе воды не было — ходила к соседям за водой. Уголь, дрова — всё рубила сама. А все ихние, как говорится, родственнички, родные — кто отдыхал, кто гулял, — як вечеру должна была приготовить кушать на всех. Они приходили, кушали и уходили, я оставалась снова: уборка, готовка, стирка, огород — это всё было моё. Так я у них жила...
Муж пришёл с семнадцатого на восемнадцатое июня. Два года и двенадцать дней. Пришёл он ночью, в окошко постучал...
Конечно, плакала... ( плачет)
Но долго мы не прожили. Пришёл он с армии и говорит: «Мне положено месяц отпуска».
Ну... мужчина он есть мужчина. Напротив дома — вот, через дорогу перешёл — магазин. Вино, карты, пиво — и он отдыхает.
Я в шесть часов утра встаю, одеваюсь, завтрак готовлю на мужа, ребёнка на плечо — на электричку, потому что у нас там река, железный мост, если пешком — час идти, а электричкой — семь-десять минут. Я ребёнка на руки — добежать до садика и ещё на работу успеть... На работу, а как же?! Ребёнку было семь месяцев — я пошла на работу: мне жить не на что было. На что мне жить? Кто меня будет кормить-обеспечивать? А с работы нужно добежать снова до садика, на электричку, и обратно... Я говорю: «Ты же ездиешь в центр — хоть один раз зайди в детский сад, забери». «А мне некогда». Я говорю: «Хорош о...»
Прошёл июнь-месяц, июль, начинается август-месяц — я вижу, что дело не сдвинется в жизни. И в центре, где детский сад, я нахожу жильё. Это знаете что было? У бабульки сарай, в котором раньше жила корова. Они там переоборудовали немножко, и стали сдавать. Входила туда кровать детская, наша кровать, гардероб двухстворчатый небольшой, всё.
Я собираю все вещи свои, говорю: значит, так. Мы с ребёнком уходим жить на квартиру. Я пришлю машину с работы. Если ты идёшь со мной жить, значит, свои вещи собери. Если ты не идёшь — погрузи, пожалуйста, мои вещи, и водитель мне привезёт куда надо.
Он приехал с вещами, всё погрузил, и у него заболел желудочек. И его положили в больницу. Не помню, за что мы тогда поругались, но я сказала, что «я к тебе не приду». Он сказал: «Можешь не приходить». Но у меня человеческая душа, всё на свете — я день не пошла, два не пошла, на третий день собралася, ребёнка с садика забрала и купила — помните, раньше были такие — кефир, ряженка: баночки такие стеклянные... Нет, вы этого не застали.
Пришла, поговорили, и это всё сухо так, сухо... Я говорю: «Ладно, вот я тебе принесла — вот кефир», то и сё, вытаскиваю из сумки отдаю. Ребёнок с детского сада, просит: «Пап, дай мне ряженочки, дай сметанки». А он говорит: «Мама мнепринесла». Если б я принесла одну банку. Если б я принесла две банки. Я ему принесла шесть! Он эти все баночки положил в карман и ушёл.
Мой ребёнок кричал, орал: «Папа, дай сметанки!» Он не дёрнулся, не обернулся и не дал ни единой баночки. А? Факт — отличный.
Так. Дальше.
Я к нему ещё пришла несколько раз — я его не застала в больнице. Я поняла, что он где-то гуляет. Но в больнице же мужики солидарны — не скажут. Ну, как и женщины. Но мужчины, я поняла, хуже женщин в некоторых случаях. Ну не будем сейчас.
Вышел он из больницы. Ещё живём.
А в то время он у меня хорошо играл на гитаре. Выступал в ансамбле. И он, значит, мне говорит: «Ты
знаешь, я там нашёл одного друга, мне надо туда сходить настроить гитару, то-пятое-десятое». «Ну, иди».
Пошёл — вернулся хороший.Ну, хорош о...
Проходит ещё три-четыре дня. «Я сегодня пойду снова, мы будем записывать что-то...» «Иди».
Снова пришёл такой. Хорош о...
А после этого оказалось, что он в дружине: «У нас на работе дружина образовалась, и мы пойдём дежурить по городу».
Я: «Очень хорош о...» Ну и всё в таком духе.
А ещё когда мы у свекрови жили, у меня была такая для мыла мыльница. Я все денежки складывала туда в мыльницу. И когда я за денюжками полезла — ттто-то меня цапануло: денежек не хватает!.. Я взяла, на коробочке сбоку карандашом написала, какая сумма.
Второй раз полезла — там нет сто рублей! А в то время сто рублей — это было просто сумасшедшие деньги.
Потом он мне говорит: «Дай мне деньги». Я ему говорю: «Ты мне скажи, пожалуйста, вот там в коробочке — ты денег сколько взял?» «Я ничего не брал».
Я говорю: «Как это так не брал? Там сто рублей нету!» «Да это ты обсчиталася».
Я говорю: «Пойдём». Я его подвожу, вытаскиваю коробочку — а там сбоку написано число и капюры. Я говорю: «Вот, видел?!»
«Ну, я не знаю, куда девалися». Я: «Где деньги?»
Он: «Я не помню».
Я говорю: «Хорош о... Бог тебе судья».
Теперь рассказывать буду ужасную вещь. Значит, он стал делать так. Приходит пятница — он мне говорит: «Я ребёнка заберу с собой. Мы уедем к бабушке, чтоб тебе не мешать. Потому что тебе постирать, приготовить, убраться, дров нарубить, печку натопить... — Он меня освобождает от ребёнка, понимаете? чтобы вроде мне легче было. — ...А я приеду в субботу». Ну, первое время — приехал в субботу, действительно.
А в один прекрасный день уехал в пятницу, и в субботу нет, и в воскресенье нет. А чтобы ребёнка в детский сад — ему же надо одежду? Я постирала, всё приготовила... Поезд оттуда приходит в семь вечера, а обратно шёл в полдевятого. Семь, семь пятнадцать, семь тридцать, восемь — их нет. Я думаю: ну, сейчас я проверю, чем он занимается и где ребёнок. Я в полдевятого сажуся в первый вагон — а там всего одну остановку. Просто речку переезжаешь — и остановка.
Я выхожу из первого вагона... А вагоны вот так полукругом — и у меня голова поворачивается, и я вижу: он выходит с последнего вагона! Меня не видит.
