Харуки Мураками - Трилогия Крысы. Мировой бестселлер в одном томе
Юки надолго умолкла. Кассета кончилась и после щелчка заиграла в другую сторону.
Лето… Весь город оделся в лето. Полисмены, школьники, водители автобусов — все в рубашках с короткими рукавами. А девчонки ходят по улицам и вовсе без рукавов. Эй, постойте, подумал я. Еще совсем недавно с неба на землю падал снег. И, глядя на этот снег, мы пели с ней вдвоем “Help Me, Ronda”. Всего два с половиной месяца назад…
— Так ты правда не будешь меня ненавидеть?
— Конечно, не буду, — пообещал я. — Такого просто не может быть. В нашем безответственном мире это — единственное, за что я могу отвечать.
— То есть — совсем-совсем?
— На две тыщи пятьсот процентов, — ответил я, не задумываясь.
Она улыбнулась.
— Вот это я и хотела услышать.
Я кивнул.
— Ты ведь любил своего Готанду, правда? — спросила она.
— Любил, — сказал я. Слова вдруг застряли у меня в горле. На глаза навернулись слезы — но я сдержал их. И лишь глубоко вздохнул. — Чем больше мы встречались, тем больше он мне нравился. Такое, вообще-то, редко бывает. Особенно когда доживаешь до моих лет…
— А он правда ее убил?
Я помолчал, разглядывая лето сквозь темные стекла очков.
— Этого никто не знает. Как бы ни было — наверное, всё к лучшему…
Он просто ждал удобного случая…
Выставив локоть в окно и подперев щеку ладонью, Юки смотрела куда-то вдаль и слушала “Токин Хэдз”. Мне вдруг показалось, что с нашей первой встречи она здорово подросла. А может, мне только так показалось. В конце концов, прошло всего два с половиной месяца…
— Что ты собираешься делать дальше? — спросила Юки.
— Дальше? — задумался я. — Да пока не решил… Что бы такого сделать дальше? Как бы там ни было, слетаю еще раз в Саппоро. Завтра или послезавтра. В Саппоро у меня остались дела, которые нужно закончить…
Я должен увидеться с Юмиёси-сан. И с Человеком-Овцой. Там — мое место. Место, которому я принадлежу. Там кто-то плачет по мне. Я должен еще раз вернуться туда и замкнуть разорванный круг.
Устанции “Ёёги-Хатиман” она захотела выйти.
— Поеду по Ода-кю, [147]— сказала она.
— Да уж давай, довезу тебя куда нужно, — предложил я. — У меня сегодня весь день свободный.
Она улыбнулась.
— Спасибо. Но правда не стоит. И далеко, и на метро быстрее получится.
— Не верю своим ушам, — сказал я, снимая темные очки. — Ты сказала “спасибо”?
— Ну, сказала. А что, нельзя?
— Конечно, можно…
Секунд пятнадцать она молча смотрела на меня. На лице ее не было ничего, что я бы назвал “выражением”. Фантастически бесстрастное лицо. Только блеск в глазах да дрожь в уголках чуть поджатых губ напоминали о каких-то чувствах. Я смотрел в эти пронзительные, полные жизни глаза и думал о солнце. О лучах яркого летнего солнца, преломленных в морской воде.
— Но знала бы ты, как я этим тронут, — добавил я, улыбаясь.
— Псих ненормальный!
Она вышла из машины, с треском захлопнула дверцу и зашагала по тротуару, не оглядываясь. Я долго следил глазами за ее стройной фигуркой в толпе. А когда она исчезла, почувствовал себя до ужаса одиноко. Так одиноко, будто мне только что разбили сердце.
Насвистывая “Summer in the City” из “Лавин Спунфул”, я вырулил с Омотэсандо на Аояма с мыслью прикупить в “Кинокуния” каких-нибудь овощей. Но, заезжая на стоянку, вдруг вспомнил, что завтра-послезавтра улетаю в Саппоро. Не нужно ничего готовить — а значит, и покупки не нужны. Я даже растерялся от свалившегося безделья. В ближайшее время мне было абсолютно нечем себя занять.
Без всякой цели я сделал большой круг по городу и вернулся домой. Жилище встретило меня такой пустотой, что захотелось выть. Черт бы меня побрал, подумал я. И, свалившись бревном на кровать, уставился в потолок. У этого чувства существует название, сказал я себе. И произнес его вслух:
— Потеря.
Не самое приятное слово, что говорить.
— Ку-ку! — позвала меня Мэй. И громкое эхо прокатилось по стенам пустой квартиры.
42
(Сон о Кики)
Мне снилась Кики. То есть, скорее всего, это был сон. А если не сон, то какое-то состояние, очень на него похожее. Что такое “состояние, похожее на сон”? Не знаю. Но такое бывает. В дебрях нашего сознания обитает много такого, чему и названия-то не подобрать.
Для простоты я назову это сном. По смыслу это ближе всего к тому, что я пережил на самом деле.
* * *Солнце уже садилось, когда мне приснилась Кики.
Во сне солнце тоже садилось.
Я звонил по телефону. За границу. Набирал номер, который та женщина — якобы Кики — оставила мне на подоконнике в доме на окраине Гонолулу. Щёлк, щёлк, щелк, — слышалось в трубке. Цифра за цифрой, я соединялся с кем-то. Или думал, что соединяюсь. Наконец щелчки прекратились, повисла пауза, и затем начались гудки. Я сидел и считал их. Пять… Шесть… Семь… Восемь… После двенадцатого гудка трубку сняли. И в тот же миг я оказался там. В огромной и пустынной “комнате смерти” на окраине Гонолулу. Времени было около полудня: из вентиляционных отверстий в крыше пробивался яркий солнечный свет. Плотные столбы света отвесно падали на пол: сечения квадратные, грани просматривались так отчетливо, словно их обтесывали ножом, — а внутри танцевала мелкая пыль. Южное солнце посылало в комнату всю свою тропическую мощь. Но ничего вокруг эти столбы не освещали, и в комнате царил холодный полумрак. Просто разительный контраст. Мне почудилось, будто я попал на дно моря.
Держа телефон в руках, я сел на диван и прижал к уху трубку. Провод у телефона оказался очень длинным. Петляя по полу, он пробегал по квадратикам света и растворялся в зыбкой, призрачной темноте. Просто кошмарно длинный провод, подумал я. В жизни не видел провода такой длины. Не снимая телефона с колен, я огляделся.
Ни мебель, ни ее расположение в комнате, с прошлого раза не поменялись. Диван, обеденный стол со стульями, телевизор, кровать и комод, расставленные всё в том же неестественном беспорядке. Даже запах остался тем же. Запах помещения, в котором сто лет никто не проветривал. Спёртый воздух, воняющий плесенью. И только скелеты пропали. Все шестеро. Ни на кровати, ни на диване, ни за столом, ни на стуле перед телевизором никого не было. Столовые приборы с недоеденной пищей тоже исчезли. Я отложил телефон и попробовал встать. Немного болела голова. Тонкой, сверлящей болью — так болит, когда слушаешь какой-то очень высокий звук. И я снова сел на диван.
