Дочери дракона - Эндрюс Уильям

— В чем дело? — сказала я, глядя на него снизу вверх. — Ты меня не хочешь?

Он пятился от меня до самого своего грузовика, бормоча под нос что-то на русском, потом залез в кабину и уехал, оставив меня одну в канаве.

Я сидела посреди высокой травы и смотрела, как уезжает грузовик. А потом засмеялась. Я громко смеялась над глупым русским водителем, который думал, будто я не знаю, что нужно делать. Я посмотрела в сторону Донфена и посмеялась над тысячами японцев, которые меня поимели. Я смеялась над заносчивыми гейшами, которые делали ровно то же, что и мы, только за деньги. Я смеялась над всеми ними, не прикрывая рта. А потом я встала и закричала. Я кричала так громко, что у меня горло заболело. Мой крик эхом разнесся по холмам, и когда я услышала его отголоски, то засмеялась снова, но на этот раз все-таки прикрыла рот.

Я стояла в траве в расстегнутом платье и в конце концов чуть не заплакала. Но вместо этого привела одежду в порядок, подняла мешок и пошла дальше.

На восьмой день у меня закончилась еда. Колени болели от ходьбы, ступни покрылись волдырями и кровоточили, в животе ныло от голода. Я еле держалась на ногах от усталости. Я остановилась передохнуть на день вместе с двумя пожилыми китаянками. Они сказали, что идут в Даньдон, местечко в Китае на берегу реки Амноккан, прямо напротив Синыйчжу. Я заговорила с ними по-китайски, и впервые за два года кто-то, кроме моих корейских сестер, был ко мне добр. Китаянки дали мне немного рису, и еще таби — защитить стертые ноги. Они пригласили меня идти с ними.

Вечером, перед тем как мы уснули, одна из китаянок спросила:

— А что ты делала в Донфене?

Я не знала, что ответить. Я устала и плохо соображала, вдобавок прошедшие два года очень сложно было объяснить. После долгой паузы я сказала:

— Мы с сестрой работали на японцев.

— И чем же вы занимались? — спросила меня китаянка.

— Я… я… — Я запнулась. — Мы должны были работать на обувной фабрике, — объяснила я наконец.

Она удивленно приподняла бровь.

— Вы работали на японцев на обувной фабрике?

— Мы не по доброй воле! — поспешно добавила я. — Мы не чхинильпха, нас заставили.

Китаянки переглянулись и больше ничего не сказали. Они залезли под одеяла и уснули. Когда я проснулась на следующее утро, их уже не было.

На четырнадцатый день пути в полдень я пришла в окрестности Синыйчжу. У меня опять закончились еда и вода. В животе уже день как перестало ныть, язык пересох и еле шевелился. Я потратила кучу сил, чтобы добраться сюда, но продолжала идти — подальше от Донфена. Собрав последние силы, я добрела до нашей фермы на холме. Мне отчаянно хотелось домой, хотелось снова увидеть маму и папу. И чтобы Су Хи там тоже была — но последний раз, когда я видела сестру, она лежала при смерти. Она никак не могла выздороветь и вернуться домой. Нет, это невозможно.

Когда я увидела наш большой оштукатуренный дом с брезентовым пологом вместо двери, сердце у меня отчаянно заколотилось. Серо-зеленая крыша покосилась, многие черепицы потрескались — видно было, что никто не следит за порядком. Хурму кто-то срубил, во дворе росли сорняки. Окно на фасаде было разбито.

Я долго стояла на дороге, глядя на наш дом, и пыталась придумать, что сказать родителям, если они там, внутри. Как рассказать им обо всех тех ужасных вещах, которыми я занималась? Мне даже подумалось, не повернуть ли назад, в Синыйчжу.

Наконец я подошла к дому и шагнула внутрь. Там было темно и пахло затхлостью.

— Мама? — позвала я неуверенно. — Папа? — Мой голос эхом отдавался от стен. Ответа не было. К лицу липла паутина. — Су Хи?

Я отправилась на задний двор. В поле высокая трава отбрасывала длинные тени в лучах заходящего солнца. Я пошла к колодцу и напилась воды, потом сняла платье и вымылась. Я терла кожу, пока она не покраснела, но чистой себя так и не почувствовала. Постирав одежду и положив ее сушиться, я пошла в дом и завернулась в одеяло. Я легла на полу в большой комнате, свернулась клубочком и уснула посреди пустого дома.

На следующее утро живот у меня опять мучительно свело от голода. Я оделась, вышла на задний двор и выкопала онгги с рисом и овощами, которые мы с Су Хи закопали два года назад. Их никто не трогал. Я открыла один. Маринад и специи не помогли: овощи сгнили. От их вони меня чуть не вырвало.

Я открыла другой онгги. Рис не испортился, так что я втащила горшок в дом, развела огонь, взяв для растопки сухие травы, и принесла вскипятить воды в кастрюльке, которую нашла в печи. В воду я бросила рис. Пока он варился, я пошла в поле и нашла там немного одичавших картофеля и моркови. Я выкопала овощи и отнесла в дом, а потом вымыла и нарезала ржавым ножом из кухонного ящика. Когда рис сварился, я съела его с сырой морковью и картофелем. Потихоньку живот перестал болеть.

Я обошла дом. На полу повсюду лежал густой слой пыли, с потолка свисала паутина. В основном помещении остался только один стул и низкий столик. Я пошла в спальню. Мамин комод исчез. Но там, где он когда-то стоял, я нашла фотографию моей семьи: ее сделали в тот новогодний праздник, когда мне было всего четыре года. С фотографии на меня смотрела моя семья, все в парадных костюмах ханбок. Отец держался прямо и гордо, рядом с ним была молодая красавица жена, а перед родителями стояли, держась за руки, мы с Су Хи, невинные маленькие девочки. Я была счастлива, что нашла эту фотографию, но почему-то все равно расплакалась.

Я сунула снимок за пазуху и пошла в поле накопать еще картофеля и моркови. Заодно я нашла и немного чеснока, который тоже выкопала. Потом я собрала сухих трав и палок. Я отнесла все это в дом и разожгла огонь в печи. Скоро пол нагрелся благодаря системе ондоль. Рядом с печью обнаружились немного молотого поричха и папина жестяная кружка. Я налила в нее воды, насыпала щепотку чаю и поставила на огонь, чтобы заварить. Через несколько минут у меня уже был горький крепкий поричха.

Потом я занялась уборкой: подмела пол и потратила час на то, чтобы отскрести кухонную раковину. Я смела паутину с потолка и долго вычищала золу из печи. Я несколько раз сходила в поле, до высоких тополей, набрала веток и принесла их в дом, а потом аккуратно сложила у печи.

Потом я снова вымылась, как и накануне, скребя кожу докрасна, расчесала волосы и снова постирала одежду. Вечером я сидела за столом, пила поричха и смотрела в окно. Я отчаянно пыталась вспомнить, как мы жили, когда отец, мать и Су Хи были тут, как мы вместе читали книги у огня, но так и не смогла это себе представить.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

На следующий день я стала приводить в порядок дом снаружи. Я выполола сорняки во дворе и залезла на крышу, чтобы поправить черепицу. Я скребла оштукатуренные стены, пока не натерла до крови костяшки пальцев. Землю во дворе я подмела и выровняла веткой.

Потом я много дней ползала на четвереньках, высматривая, не найдется ли в доме хоть пылинка, а если находила, то снова все убирала. Маме нравилось, чтобы в доме было чисто. А папа гордился своими полями, так что каждый день я выпалывала сорняки и убирала камни с поля за домом, пока не очистила его даже от гальки.

Я собирала дрова и овощи и в конце концов запасла столько же, сколько мы всегда заготавливали на зиму. Каждый вечер я отмывалась до полной чистоты, стирала одежду и тщательно заплетала волосы, как в детстве, а потом сидела у огня и ждала возвращения родных. И пыталась вспомнить, как мы раньше жили.

Как-то вечером после заката на холм поднялась какая-то старуха и остановилась там, где раньше росла хурма.

— Аньохасейо [8], — поприветствовала она меня. — Ты та девушка, которая жила здесь когда-то?

— Аньохасейо, — отозвалась я с поклоном. — Да, это я. Вы знаете, где моя семья?

— Я замерзла, и мне надо отдохнуть, — сказала старуха. — Можно зайти в дом?