Станислав Олефир - Колымская повесть
Абрам докурил сигарету, выдернул из снега свою мокан (палка, при помощи которой пасут оленей) и, скомандовав: «Пошли!», покарабкался на сопку. Снег на склоне совсем неглубокий, к тому же плотный. Абрам впечатывает в него свои торбаса, и мы с Толиком идем по его следам, как по ступенькам. Через полчаса наткнулись на первую оленью тропу. Она начиналась в темнеющей далеко под нами лиственничной гриве и уходила, казалось, к самой вершине сопки.
Пастухи как будто и не торопились, но все равно я скоро отстал от них, хотя старался изо всех сил. Иногда тропа разделялась на несколько узких тропинок, которые, вильнув раз-другой, снова сбегались в одну тропу, и сколько оленей здесь побывало — сто, двести или целая тысяча — невозможно понять.
Опередившие меня пастухи вспугнули стаю куропаток. Белоснежные птицы с тревожным клекотом пронеслись над склоном и опустились рядом со мною. В стае четыре краснобровых куропача и три курочки. У всех птиц на щеках черные уздечки и черные перья в хвостах. Они, конечно, хорошо видят меня и даже волнуются, но высоко в горах все живое ведет себя куда беспечней, чем в долине. Вот и сейчас, чуть посидели, поглядывая в мою сторону, затем гурьбой направились к темнеющим на склоне кустам карликовой березки, и принялись клевать почки.
Пока я рассматривал куропаток, Абрам с Толиком скрылись в прижавшейся к сопке туче. Бросаюсь вдогонку и скоро тоже ныряю в похожую на густой туман завесу. Здесь довольно зябко, сумеречно и снег под ногами не скрипит, а скорее чавкает. Никак не соображу, с какой стати оленей понесло на сопку? На выдувах лежат почти одни голые камни, лишь кое-где на них краснеют или зеленеют лишайники. Даже снежные бараны не найдут здесь еды.
Наконец, туча закончилась, и я оказался почти у вершины сопки. Мои спутники успели перевалить гребень. Снова бросаюсь вдогонку, делаю десяток шагов и застываю в изумлении. Передо мною широкое, ровное плато, в центре которого, словно огромное белое яйцо, лежит туча. Ее края обозначены до того четко, что кажется, можно подойти и постучать в эту тучу кулаком. У самой кромки тучи-яйца бродят олени. Одни заныривают в нее, другие выходят из этой тучи и на какое-то время замирают, словно оглушенные потоком хлынувшего на них света. Когда приходят в себя, наклоняются и начинают щипать под ногами.
У правого края плато дымит костер. Возле него сидит дед Кямиевча. Чуть в стороне пасется четыре пряговых оленя. Абрама с Толиком не видно. То ли скрылись в лежащей на плато туче, то ли ушли на противоположный склон сопки. Какое-то время рассматриваю яйцо-тучу, оленей и открывшийся передо мною простор, затем направляюсь к деду Кямиевче.
— Вот это сопка! — восторженно заявляю ему. — Здесь можно устроить настоящий аэродром. Никогда не думал, что вы пасете оленей выше тучь.
Деду нравится мое восхищение. Он тоже на какое-то время задерживает взгляд на плато и пасущихся возле яйца-тучи оленях и вдруг говорит:
— Чего хорошего? Нормальный сопка. У вас на Украине таких много?
— Откуда? — удивляюсь я. — Там везде голая степь. Все равно, что ваша тундра. А сопок вообще не бывает.
— Правду говоришь? — недоверчиво спрашивает дед Кямиевча. — А оленей как ищете — вертолет по рации заказываете?
— Да нет у нас оленей! Сколько раз говорить! А коров и коз вертолетом искать не нужно. Сами каждый вечер в сарай бегут. Правда, неподалеку от Запорожья есть одна круча — сопка, по-вашему. Многие туда в воскресенье гулять ходят. Тоже высокая. Пока взберешься — семь потов сойдет.
— А зачем туда лезете? — спрашивает дед. — Ягод много?
— Какие на голой круче ягоды? Гуляем и все.
— Как гуляете? Грибы ищете?
— О, святая простота! — начинаю я горячиться. — Я же сказал, круча там. Одни камни. Откуда грибам взяться?
Дед Кямиевча никак не возьмет в толк, как это можно — лезть на сопку, чтобы там гулять без дела. Внимательно и даже с какой-то обидой глядит на меня, закуривает и вдруг, улыбнувшись, спрашивает:
— Летом лезете?
— Конечно, летом. Что там зимой делать?
— А комары у вас есть? — Мой собеседник куда-то клонит, но куда — не пойму. Тем не менее, отвечаю:
— Этого добра у нас навалом. На круче, конечно, нет, а возле реки и по долине сколько угодно. Злые! Здесь на Колыме комар сядет на руку и ждет, когда его прихлопнешь. А на Украине они маленькие, шустрые. Носится по тебе словно муравей, потом как жиганет!
Дед Кямиевча победно улыбается и, хитро прищурившись, произносит:
— Я тоже комар не люблю. Кусается много. Абрам говорил, в Москве в кустик ходить нельзя, милиционер заарестует. Надо ходить в специальный домик, и каждый раз деньги платить. Живот болит. Пять, нет, десять раз ходить в домик нужно, и каждый раз одинаково платить. Поэтому на сопку и лезете. Там комар совсем не кусается. Сиди сколько хочешь и никому платить не нужно…
ПРИМЕТЫ
Южный склон нашей сопки начисто истроплен оленьими копытами, к тому же снег здесь выдуло ветром и, казалось, легче всего спустить стадо по этому склону. Но делать это никак нельзя. Олени хорошо знают, что в долине сейчас глубокие сугробы, до ягеля добираться трудно, поэтому покидать плато у них нет желания. Они будут прорываться назад по бесчисленному множеству проторенных ими тропинок и, как ни старайся, всех не перекрыть. Вернее всего спускать оленей через седловину. Там снег почти не тронут. Если в этом месте проложить одну-единственную тропинку, олени не смогут свернуть в сторону и им волей-неволей придется подчиниться пастухам.
Дед Кямиевча садится верхом на оленя по кличке Тотатке и направляет через сугробы. Впереди Тотатке идет олень, который прокладывает ему дорогу. Это самый сильный из прирученных оленей. Толик говорил, что отец этого оленя дикий бык-буюн, и вырастить олененка стоило большого труда. Дикие оленята, завидев человека, прячутся среди кочек, а так, как пастухи все время возле стада, олененку приходится с утра до ночи играть с ними в прятки. Поэтому полудикарь был очень слабым. Дед Кямиевча сам вырастил «ребенка» и сделал его передовиком.
За передовиком и Тотатке следуют два манщика. Пастухи называют этих оленей довольно обидно — провокаторы. Как только подталкиваемое пастухами стадо, не желая пробираться через сугробы, принимается кружить на месте, манщики делают вид, что обнаружили богатую ягелем поляну. Они старательно разгребают копытами снег, обнюхивают открывшиеся кочки и даже делают вид, что подбирают что-то вкусное. В любом стаде отыщется десятка два-три завистливых и жадных оленей. Это быки и важенки, которые то и дело суются в чужие копанки, бросаются в драку за каждый клочок ягеля и даже пролетающие самолеты провожают вожделенным взглядом. В гололед с самолета оленям сбрасывали комбикорм, вот они и запомнили.
