Дмитрий Быков - Квартал. Прохождение
Так что можете даже уже сегодня зайти в книжный магазин и попросить:
ИЗВИНИТЕ, Я ПОТЕРЯЛ ГОЛОС. ДАЙТЕ МНЕ, ПОЖАЛУЙСТА, КНИГУ «КВАРТАЛ». ЧТО ЗНАЧИТ РАСПРОДАНА? ВЫ НЕ ИМЕЕТЕ ПРАВА. Я БУДУ ЖАЛОВАТЬСЯ. ХОРОШО. Я ЗАЙДУ К ВАМ ЗАВТРА. ЕСЛИ КНИГИ НЕ БУДЕТ, У ВАС НЕ БУДЕТ ДЕНЕГ.
ДАЙТЕ, ПОЖАЛУЙСТА, СОЛИ.
5 августа
Сегодня мы будем рисовать. Такая вот невинная детская забава. Рисовать будем прямо здесь, в книге. Для этого нам понадобится ручка или карандаш. Цвета нам не понадобятся, мы работаем с формой, только с голой сутью, с вашим представлением — мы же узнаем мир по форме, а не по цвету. Увидев зеленого медведя, мы задумаемся только о том, как это его (или нас?) так угораздило; но кто из нас с ходу определит, что такое бурый куб, надо ли от него бежать или, наоборот, из него можно что-нибудь приготовить? Впрочем, это все очевидные вещи. Так что берем просто карандаш или ручку. Лучше ручку, да. Чтобы навсегда. Ну, условно навсегда — в споре пера с топором перо никогда не побеждает. Если вы слишком молоды, вы вряд ли помните, как первоклассником зачищали ошибки в домашней работе бритвенным лезвием «Спутник». А спустя годы, десятиклассником, этим самым лезвием «Спутник» по телефону грозили однокласснице — что если она сейчас же, тут же не полюбит вас, вы пойдете с этим «Спутником» в ванную и совершите ряд простых движений, то есть как бы зачистите ошибки судьбы. Очень, кстати, символично, что «Спутником» назывался инструмент, с помощью которого можно легко и самостоятельно умереть. С той же незамутненной чистотой он мог бы называться, скажем, «Вергилий». Только таким лезвием уже нельзя было бы ни бриться, ни соскабливать буквы из тетради.
Но сегодня нам не понадобится лезвие «Спутник». Не понадобится и умение рисовать. Оно даже может помешать — боюсь, что вы слишком увлечетесь красотой и достоверностью, а надо быстро. Расслабьтесь, вы не на экзамене, экзамен у вас впереди, и принимать его буду не я. Да, и выкиньте из головы все, что знаете о психологических тестах — все эти «нарисуйте домик, нарисуйте рядом дерево, нарисуйте под деревом заю, если у домика короткая труба, а зая смотрит влево, вы очень одиноки». Этого не будет, я и без того знаю, что вы одиноки, иначе для чего вам я со всеми моими малоинтересными закидонами и унылой биографией? Поэтому, пожалуйста, не старайтесь нарисовать так, чтобы угодить мне или выдать себя за другого — я не стану ставить вам диагнозов, мне, ей-богу, плевать, какого размера ваша труба и ваш зая, мы вообще не будем рисовать дом. К тому же все эти тесты — полная ерунда, мне приходилось видеть очень, очень одиноких людей с огромными трубами. Вот наоборот — не приходилось. Наверное, это потому, что при виде неодинокого человека мне всегда хотелось отвернуться, а его рисунки сжечь.
Рисуем для начала что-нибудь совсем простое. Допустим, кису — уж это сейчас все умеют. Только не вид сзади. Кису сзади может нарисовать только очень скучный, нехороший человек, потому что у кисы все самое интересное спереди: носик, ушки, усики, зубики, глазики. Все это мы рисуем на кисе.
Нарисовали? Хорошо. Теперь рисуйте поезд. Любой поезд — электричка, товарный, скорый, может быть, скоростной. Хотя, скоростном поезде нет никакой романтики: там все очень серьезные, с ноутбуками и книгами на иностранных языках, в скоростном поезде не происходит путешествия, в нем нет промежуточности, неприкаянности, нет расстояния между А и Б, есть только сами А и Б, но это же не цель. Когда едешь из А в Б, вся суть в этом пробеле между ними, снабженном каким-нибудь предлогом или союзом, в общем, город Б — это и есть только предлог, чтобы убежать из города А. Кроме того, скоростные поезда ходят днем, а это такая скука. В общем, поезд.
Здесь нарисуйте что-нибудь омерзительное. Можно паука или миксину. Миксина, кто не знает, это такая морская штука, которая всю воду вокруг себя превращает в желеобразную слизь. Наверное, ей не нравится жить в чистой прозрачной воде, слишком уж она сама хорошо видна во всей своей омерзительности. А может, ей не нравятся другие морские существа, и она делает вокруг слизь, чтобы никто не приблизился к ней, но тогда ее жалко, и она перестает быть омерзительной тварью. Можно нарисовать кучу опарышей. Некоторые рисуют Гитлера, но почему-то у людей, которые в качестве самой гнусной вещи выбирают Гитлера, его портрет получается очень милым и трогательным. Я бы нарисовал самого себя, но не умею. Так что меня можете нарисовать вы, если я вам так неприятен. Ваша воля.
Теперь — куб Эшера. Тот, у которого грани пересекаются в неправильных плоскостях, то есть вообще без плоскостей. Такая обманка, иллюзия объема, когда его нет. Как вся моя жизнь, да и ваша, честно говоря, — никакой перспективы, одна двухмерность. Вообще-то это просто омерзительно, так что можно было куб Эшера нарисовать на предыдущей странице, но там у нас уже я и миксина, поэтому рисуйте куб здесь.
Костер. Пионерский, которым взвивается темная ночь, туристский, у которого посидим с товарищами, если ты подождешь, постоишь еще немножко, цыганский, который светит в тумане, или тот, который развели у дороги два одиночества. Инквизиторский костер еще бывает, в нем корчится еретик. Нарисовать его как следует вы все равно не сможете, поэтому обойдитесь без еретика, пожалуйста: мне и так очень, очень тревожно.
Птицу. Пусть она как будто летит туда, где вы никогда не были и вряд ли будете. Там ее ожидают вечное блаженство, дивный климат, много жирной и ленивой еды, и вот она туда летит, летит, все никак не может долететь, но когда-нибудь непременно там окажется, чтобы понять, что и на старом месте было неплохо, даже очень хорошо, даже вообще лучше, чем где-либо, и нет здесь никакого блаженства, но туда, назад, тоже уже нельзя, потому что там в кустах у берега сидит охотник с духовым ружьем и ждет. У охотника на щеках полосы белой глины, а в губе акулий клык, а его духовое ружье — самое меткое и дальнобойное в мире, оно всегда точно знает, куда стрелять, чтобы было не насмерть, но больно так, что лучше бы насмерть, только смерти нет. Охотника рисовать не надо, пусть он сидит там, где сидит, не трогайте его, умоляю, иначе он встанет и — раз-два-три-четыре-пять — пойдет меня искать. Рисуйте птицу, и все. Воробья какого-нибудь нарисуйте просто, я не знаю. Да, рисуйте воробья, ну вас к черту.
Уличный фонарь. Под фонарем всегда что-то вьется: мошки, снежинки, капли дождя. Все самое ужасное происходит всегда под фонарем, в его тусклом неживом свете. Ограбить или избить могут и в темноте, а вот разрушить жизнь и убить душу — только под фонарем. Наверное, они, кто убивает душу, хотят видеть, как она умирает, как осколки летят, как ты ползаешь и собираешь их, но для этого-то как раз света недостаточно. Меня тысячу раз убивали под фонарями, пока мне не надоело, и в тысячу первый раз я не стал ждать, я сам убил. Неловко, без изящества — просто опыта у меня тогда было мало, и я вообще думал только о том, чтобы успеть первым. Теперь я действовал бы иначе, но мне уже не до того.
