Джеймс Болдуин - Комната Джованни
В Барселоне я познакомилась с англичанами, и они втянули меня в нуднейшую поездку в Севилью. От Испании они просто без ума, хотят показать мне корриду – за все время скитаний так и не удосужилась ее поглядеть. Они действительно очень славные. Он третьеразрядный поэт, работает на Би-би-си, она – заботливая и любящая супруга. У них абсолютно чокнутый сын, вообразил, что жить без меня не может. Но он чересчур англичанин, да к тому же слишком молод. Завтра я уезжаю, поболтаюсь еще дней десять, а потом они отправятся в Англию, а я – к тебе!»
Подошел официант, спросил, что я буду пить. Я собирался заказать аперитив, но настроение вдруг неожиданно изменилось, сделалось почти праздничным, и я попросил принести виски с содовой. Я потягивал виски, казавшееся особенно вкусным и домашним в эту минуту, и смотрел на мой нелепый Париж, корчившийся под палящими лучами солнца, и угадывал в нем то же смятение, что и в собственной душе. Что мне теперь делать, я не знал.
Не то, чтобы я испугался. Страха как раз не было. Говорят, когда человека расстреливают, он не чувствует боли. Примерно то же произошло и со мной. Я испытывал даже некоторое облегчение: теперь не нужно было разрубать узел самому. Я твердил себе, что оба мы, Джованни и я, всегда знали, что наша идиллия не может длиться вечно. К тому же, я не лгал ему – ведь он все знал о Хелле, знал, что когда-нибудь она вернется в Париж. И вот теперь она возвращается, и нашей жизни с Джованни приходит конец. И вспоминать этот эпизод я буду как забавное приключение, которое бывает в жизни многих мужчин. Я расплатился, встал и пошел по мосту к Монпарнасу.
Теперь я немного приободрился, но пока шел по бульвару Raspail к Монпарнасу, все время думал о том, как сначала мы бродили здесь с Хеллой, а потом с Джованни. И с каждым шагом ее лицо все тускнело в памяти, а лицо Джованни, живое и яркое, постоянно возникало передо мной. Я думал о том, как он примет это известие. Конечно, я был уверен, что Джованни не побьет меня, я боялся другого: увидеть его лицо, искаженное болью. Но и это было не главным. Еще один, затаенный страх гнал меня к Монпарнасу: мне нужна была девушка, любая.
Открытые кафе были непривычно безлюдны. Я медленно шел, оглядывая столики, расположенные по обеим сторонам улицы. Знакомые не попадались. Спустился к «Closerie des Lilas»[94] и выпил там в одиночестве. Потом снова перечитал письма. Хотел сразу же найти Джованни, сказать ему, что ухожу, но вспомнил, что Джованни еще не открыл бар и неизвестно, где сейчас шатается.
Я побрел назад. Навстречу шли две молоденькие проститутки, которые, прямо скажем, не отличались красотой. С такими спать – последнее дело. Я дошел до «Select»[95] и сел за столик. Мимо проходили люди, а я пил. Сидел я там довольно долго, но знакомые так и не появились.
Потом показалась девушка, которую я толком не знал, знал только, что ее зовут Сью. Она была довольно пышная блондинка, не очень привлекательная, но из породы девушек, которых ежегодно выбирают первой красавицей Рейна. Ее светлые волнистые волосы были очень коротко пострижены, грудь маленькая, а зад весьма внушительных размеров. Тем не менее она всегда ходила в облегающих джинсах, чем, разумеется, хотела показать всему миру, что ей начхать на свою внешность и на то, нравится она мужчинам или нет. Вроде бы она приехала из Филадельфии, и родители у нее очень богатые. Иногда, солидно набравшись, она поносила их последними словами, а подчас, пребывая в другой стадии опьянения, превозносила до небес их заботливость и бережливость. Увидев ее, я почувствовал одновременно и страх и облегчение. Как только она появилась, я начал мысленно ее раздевать.
– Присаживайся, – сказал я, – давай выпьем.
– Как здорово, что ты здесь! – воскликнула она, усаживаясь за столик и ища глазами официанта. – Куда ты запропастился? Как жизнь?
Она наклонилась ко мне и дружески улыбнулась.
– У меня все в ажуре, – ответил я, – а ты как?
– Я? А что со мной может случиться? Она опустила уголки чувственного и нервного рта, как бы давая понять, что шутит и что в шутке есть доля истины. – Я ведь, знаешь, как каменная стена.
Мы рассмеялись.
Она пристально разглядывала меня.
– Говорят, ты теперь живешь где-то у черта на рогах, около зоопарка.[96]
– Да, посчастливилось раздобыть комнатушку. Очень дешево.
– И ты живешь один?
Я не знал, слышала она о Джованни или нет. На лбу выступили капельки пота.
– Да вроде бы один, – ответил я.
– Вроде бы? Что за идиотский ответ? С обезьяной живешь, что ли?
– Да нет, – ухмыльнулся я, – просто комната принадлежит одному французу, а этот малый живет все время у любовницы. Правда, они то и дело цапаются, и когда она его выкидывает, он пару дней околачивается у меня.
– А-а, – протянула она, – chagrin d'amour![97]
– Нет, он не жалуется и наслаждается жизнью.
Я посмотрел на нее.
– А ты?
– Каменные стены непробиваемы, – ответила она.
Подошел официант.
– Думаю, все зависит от тарана? – нагло заметил я.
– Так чем ты меня угостишь? – спросила она.
– А что ты хочешь?
Мы улыбнулись друг другу. Над нами возвышался официант, всем своим видом демонстрируя мрачную «joie de vivre».[98] Она хлопала ресницами чуть прищуренных глаз.
– Пожалуй, дерну я un ricard.[99] Только, чтоб льда навалил побольше.
– Deux riçards, – сказал я, – avec beaucoup de la glace.[100]
– Oui, monsieur.[101]
Я не сомневался, что он презирал нас обоих. И тут я опять вспомнил о Джованни. Сколько раз за вечер он произносил эту фразу: «Oui monsieur».
Не успела эта мысль промелькнуть в голове, как я почувствовал Джованни рядом с собой, почувствовал его всего целиком, со всеми его жизненными неудачами и болью, со всем тем, что наполняло его и переливалось через край, когда мы лежали ночью в постели.
– Так о чем это мы? – спросил я.
– В самом деле, о чем?
Теперь она смотрела на меня широко открытыми невинными глазами.
– О чем мы говорили?
Она старалась произвести впечатление развязной и в то же время рассудительной девушки. Я понимал, что совершаю что-то очень жестокое. Но отступать было поздно.
– Мы говорили о каменных стенах и таранах, пробивающих в них бреши.
– Никогда не знала, – жеманно ответила она, – что тебя занимают каменные стены.
– Ты еще многого обо мне не знаешь.
Официант принес нам коньяк.
– Разве не приятно делать открытия? – спросил я.
Она с какой-то грустью рассматривала бокал, потом снова повернулась ко мне, посмотрела тем же удивленно-невинным взглядом и сказала:
