Уорис Дири - Цветок пустыни
Испытывая облегчение, я встала и увидела, что моча так и осталась там. И что теперь делать? Я не хотела оставлять все так — на обозрение тем, кто зайдет сюда вслед за мной. А как убрать это оттуда? Я не знала английского, так что слово «Смывать», напечатанное на табличке рядом с кнопкой, мне ни о чем не говорило. Да хотя бы я и поняла само слово, я в жизни не видала унитаза со сливом. Я ощупала каждый рычажок, каждую ручку и каждый винтик в этой комнате, надеясь, что вот этот как раз и сделает так, чтобы моча исчезла. Время от времени я возвращалась к той самой кнопке — это казалось таким очевидным. Но я почему-то боялась, что стоит нажать ее — и самолет взорвется. В Могадишо я слыхала, что такое бывает. В стране не прекращались столкновения на политической почве, люди только и говорили, что о бомбах и взрывах, — то одно взлетело на воздух, то другое. Может, если я нажму эту кнопку, самолет взорвется и мы все погибнем? Может, это предупреждение и на кнопке написано «Не трогать! Самолет взорвется!» Я решила, что лучше с этим не шутить из-за лужицы мочи. И все-таки мне не хотелось оставлять следы того, чем я здесь занималась. А то все сразу поймут, кто именно это сделал, — к тому времени пассажиры уже барабанили в дверь.
В порыве вдохновения я схватила использованный бумажный стаканчик и наполнила его водой из крана. Я вылила воду в унитаз, рассудив, что если как следует разбавить мочу, то тот, кто войдет следом за мной, решит, что там просто полно воды. Я методично взялась за работу: наполнила стаканчик — вылила, наполнила — вылила. К тому времени столпившиеся под дверью люди уже не только барабанили, но еще и кричали. А я даже не умела сказать им: «Подождите минутку…» Так, не говоря ни слова, я продолжала выполнять свой план, то и дело наполняя размокший стаканчик водой из-под крана и выливая ее в унитаз. Остановилась я лишь тогда, когда унитаз наполнился до краев и стало понятно: еще капля, и вода польется на пол. Но зато теперь его содержимое напоминало обычную воду. Я выпрямилась, расправила платье и открыла дверь. Скромно потупившись, я пробралась сквозь толпу, радуясь тому, что мне не захотелось ка-ка.
Когда мы приземлились в Хитроу[5], радость, что полет наконец закончился, перевесила мой страх от того, что я оказалась в незнакомой стране. Во всяком случае, тетушка придет встретить меня. По мере того как самолет снижался, белая пена облаков за окном превращалась в грязно-серое размытое пятно. Все пассажиры встали со своих мест, и я вслед за ними. И вот уже людской поток понес меня прочь из самолета, хотя я не имела представления, куда надо идти и что делать. Толпа несла меня, пока мы не добрались до лестницы. Одна беда: эта лестница двигалась. Я остановилась и, похолодев от страха, наблюдала за другими. Людская река обтекала меня, разбиваясь на два рукава. Люди легко становились на движущуюся лестницу и поднимались куда-то наверх. Подражая им, я сделала несколько шагов вперед и встала на эскалатор. При этом одна из новеньких сандалий свалилась с меня, оставшись позади. Я закричала по-сомалийски: «Моя туфелька, моя туфелька!» — и рванулась за ней. Но люди вокруг стояли плотными рядами, сквозь них было не протолкнуться.
Сойдя с эскалатора наверху, я захромала в толпе: одна нога теперь была босая. Мы подошли к стойкам таможенного контроля. Я смотрела на белых людей, одетых в форму, положенную им в Англии, и не знала, кто это такие. Один из таможенников обратился ко мне по-английски, и я, воспользовавшись возможностью попросить помощи, стала показывать на эскалатор, выкрикивая по-сомалийски: «Моя туфелька, моя туфелька!»
Он посмотрел на меня глазами усталого, измученного человека и повторил свой вопрос. Позабыв на минуту о туфельке, я нервно захихикала. Чиновник указал на мой паспорт, и я протянула ему документ. Он внимательно изучил паспорт, поставил в нем печать и махнул мне рукой: «Проходи дальше».
За таможней ко мне подошел мужчина в униформе водителя и спросил по-сомалийски:
— Это ты приехала работать у господина Фараха?
Я так обрадовалась, что есть человек, который говорит на моем родном языке! В восторге я закричала:
— Да, да! Это я! Меня зовут Уорис!
Шофер повел было меня дальше, но я остановила его.
— Моя туфелька! Надо спуститься по лестнице и поднять мою туфельку.
— Туфельку?
— Да, да, она осталась там.
— Где — там?
— Внизу, в начале движущейся лестницы. — Я показала рукой в направлении, откуда пришла. — Я ее потеряла, когда карабкалась на лестницу.
Он посмотрел на мои ноги: одна обута в сандалию, другая босая.
К счастью, шофер знал и английский язык. Он попросил разрешения вернуться и забрать потерянную сандалию. Но когда мы оказались там, где я ее потеряла, от нее не осталось и следа. Я не могла поверить, что мне так не везет. Сняла вторую сандалию и понесла ее в руке, шаря глазами по полу, пока мы поднимались наверх. Но теперь пришлось заново проходить таможню. На этот раз таможенник стал задавать вопросы, которые ему не удалось выяснить в первый раз, — теперь он прибег к помощи шофера как переводчика.
— На какой срок въезжаете? — спросил он.
Я пожала плечами.
— Куда направляетесь?
— Я буду жить у своего дяди, посла, — гордо ответила я.
— В паспорте указано, что вам восемнадцать лет. Это правильно?
— Чего? Мне еще нет восемнадцати! — возразила я, обращаясь к шоферу.
Тот перевел мои слова таможеннику.
— Имеете что указать в декларации?
Этого вопроса я не поняла.
— Ну, что ты везешь с собой в эту страну? — объяснил мне шофер.
Я подняла зажатую в руке сандалию. Таможенник долго ее рассматривал, потом медленно покачал головой и махнул нам рукой: «Проходите дальше».
Показывая мне дорогу из переполненного людьми аэропорта, шофер объяснял:
— Слушай, у тебя в паспорте написано, что тебе восемнадцать лет, я так и сказал тому человеку. И если тебя кто-нибудь будет спрашивать, ты должна говорить, что тебе восемнадцать.
— Но мне НЕТ восемнадцати, — сердито возразила я. — Я же не такая старая!
— Да? Ну и сколько же тебе?
— Точно не знаю… наверное, четырнадцать… но я не настолько старая!
— Слушай, у тебя в паспорте написано так, значит, теперь тебе столько и есть.
— О чем это ты толкуешь? Мне все равно, что написано в паспорте. Да и почему там так написано, если я говорю, что на самом деле это не так?
— Потому что так сказал им написать господин Фарах.
— Значит, он сошел с ума! Он ничего в этом не понимает.
Пока мы добрались до выхода, мы уже кричали во весь голос, и у нас с шофером дяди Мохаммеда возникла крепкая взаимная неприязнь.
