Юрий Коротков - Седой
— Слушаю — «Бастион», — тотчас отозвался дежурный.
— Потеряли вешки.
— Завьялов, слушай внимательно: только не двигайтесь с места. Из машины не выходить! Экономьте солярку. Прогноз плохой. Каждые два часа на связь. Главное — без паники. Как понял?
— Понял: главное — без паники, — Александр отключил рацию. — Плохой прогноз… Дня три просидим. Как у тебя с куревом?
— Да вон, на худой конец, — Иванов кивнул через плечо на посылки. — Не пропадем. Давай спать.
— Давай. Хоть отоспимся на неделю вперед. Времени навалом…
За окном ровно гудел ветер, гнал крупные хлопья…
…Олежка, до глаз укутанный платком, ехал на санках по улице, держа на коленях большой тяжелый сверток. Санки везли вдвоем мать и мужчина в лохматой шапке, в тулупе с поднятым воротником. Белка бежала рядом.
— А что там, мам? Ну, что? Ну, скажи!
— Угадай! — весело крикнул мужчина. — Угадаешь — твое!
— Кукла! — крикнула Белка.
— Лучше!
— Самосвал! — крикнул Олежка.
— Лучше!
— Докторский набор!
— Конструктор!
Вдруг сверток в руках Олежки громко заиграл. Тот, испугался, отдернул руки — и уронил в снег. Мужчина и мать засмеялись. Мать снова поставила сверток ему на колени, мужчина ждал, глядя назад в узкую щель между лохматой шапкой и воротником…
Дома мужчина разворачивал сверток на столе. Олежка и Белка прыгали у него за спиной.
— Это — время! — мужчина торжественно поднял над головой большие часы.
Олежка и Белка завопили «ура!», мать указывала, куда поставить, мужчина пристроил часы на серванте, стал переводить стрелки. Олежка уже не смотрел на часы, он заходил сбоку, пытаясь увидеть лицо, но тот все время оказывался спиной к нему. Олежка дергал его за рукав, часы трезвонили, Белка визжала от счастья, прерывисто гудел зуммер…
…Александр шевельнулся, медленно потянулся к рации:
— Слушаю — «Ласточка»…
— «Ласточка», живы?
— Живы…
— Как только кончится — из поселка пойдут вертолеты! Только не выходите из машины!
— Понял…
— Все будет в порядке, ребята! Держитесь, недолго осталось!
Александр откинулся на спинку.
— Сколько времени?
Иванов медленно поднес к самым главам часы.
— Полпервого.
— Дня или ночи?
— Ночи.
Александр вытащил из коробка спичку и вставил в щель на приборной доске рядом с пятью другими. От второй прикурил — огонь выхватил из темноты заросшие щетиной скулы, красные воспаленные глаза.
— На двоих? — предложил он.
— Не хочу.
Александр курил, глядя перед собой.
— Чоботаря видел, — сказал он. — Стоит босиком в снегу — и смотрит… Хочу мимо пройти, а он смотрит…
Александр помолчал.
— Слушай, Олег… — он обернулся к Иванову, сосредоточенно хмуря брови, что-то соображая. — В голову не приходило раньше. Ты ведь в дежурной смене был в тот день. Вместе с Чоботарем.
— Да. А что?
— Ты видел это?.. То есть, где ты был, когда Люкин…
— Мыл трубы, — спокойно сказал Иванов.
— Нет, что ты делал, когда…
— Мыл трубы. С мылом.
— Его послали одного в пургу!
— Я бы не пошел.
— Да ты что, не понимаешь? У тебя на глазах убили беззащитного человека…
— Я бы — не пошел! — раздельно сказал Иванов. — А он пошел!
Александр беззвучно ахнул, во все глаза глядя на него.
— И ты живешь, и дышишь, про дембиль думаешь — и ничего? О добре и зле разговоры говоришь? Да ты же хуже их всех! Ты же больше виноват, чем этот недоумок Люкин!
Некоторое время Иванов мерил его глазами.
— Зато ты у нас добренький. За папиной спиной.
— Что? — взвился Александр.
— Ничего. Приехали, — Иванов схватился за ручку двери, но не бросаться же было, в самом деле, в пургу, — он отвернулся и закрыл глаза…
Пурга качала вездеход на снежных волнах, ветер ныл и ныл, будто жалуясь на тяжкую жизнь…
…из комнаты слышалось неясное, монотонное бормотание, в полуоткрытую дверь видна была худосочная спина мужика в пиджаке и его круглая лысина, аккуратно занавешенная хлипкими рыжими прядками. Мать сидела напротив, смотрела на него с радостным вниманием, с готовностью слушать все, что ей будут говорить.
В коридоре Белка быстро одевала Олежку.
— Я уже гулял сегодня, — жалобно сказал он. — Я мультики хочу посмотреть…
Они бродили по темному пустому двору, Белка держала его за руку.
— Нам долго сегодня надо гулять? — спросил Олежка.
— Нет, скоро уже, — Белка глянула на темные окна комнаты. — Пойдем на качели?
— У меня пальцы замерзли.
— На, — Белка натянула ему на руки свои варежки, посадила на качели, стала раскачивать, обжигая руки о холодное железо.
— Я не хочу качаться. Я домой хочу, — Олега тихо заплакал, опустив голову.
— Ну, подожди еще немного. Сейчас пойдем.
— Мне хо-о-олодно…
— Сейчас, сейчас, — Белка смотрела на темные окна…
…Иванов с трудом поднял голову. Изо рта валил пар и оседал инеем на меховом воротнике. Приборная доска, дверцы — все было в инее. Иванов растолкал Александра.
— Вставай!.. Вставай, слышишь!
— Что? А?
— Солярка кончилась!
Александр схватил трубку — рация молчала.
Иванов перебрался в грузовой отсек, вытащил на середину ящик с тушенкой, открыл монтировкой, вывалил банки на пол.
— Ломай, — он бросил ящик под ноги Александру. — Шевелись, замерзнем! — Лихорадочно огляделся и стал потрошить картонные ящики с маслом.
Александр пытался зажечь костерок посредине отсека, промерзший картон дымил, спички гасли. Иванов отобрал у него спички, вытащил из мешка с почтой несколько писем, скомкал и поджег. Остальные вместе с мешком бросил сверху.
Отсек заволокло дымом, в воздухе поплыла копоть. Иванов метался по тесному нутру вездехода, выламывая все, что могло гореть — доски, сиденья…
— Все, — сказал Александр. Они сидели у горки чуть дымящей золы. Иванов исподлобья оглядел разгромленную кабину, покрытую толстым слоем копоти. Потом распахнул дверцу:
— Выходи!
— С ума сошел?
— Делай, что говорю! — Иванов вытолкнул его из вездехода. Поджег сигнальную шашку и бросил в моторный отсек…
Непонятно, что там еще могло гореть, но вездеход пылал, как факел, весь от кормы до носа. Лопались стекла, бились по ветру языки огня, малиново светились в ночи раскаленные железные борта…
— Вот теперь все, — устало сказал Иванов. Он забрался в черный дымящийся остов вездехода. Александр сел рядом.
— Спать хочется…
— Спи, — сказал Иванов.
