Катрин Панколь - Желтоглазые крокодилы
На каникулы Ширли уезжала в Шотландию. Она хотела, чтобы сын узнал родину предков, выучил английский, приобщился к другой культуре. Последний раз Ширли вернулась мрачной, проронила что-то вроде: «На будущий год поедем в другое место…» и больше не возвращалась к этой теме.
— О чем ты думаешь? — спросила Ширли.
— Я думаю о твоей тайной жизни, о том, что ты мне не рассказываешь…
— Так это и к лучшему! Скучно знать о ком-то все.
— Ты права… Но знаешь, иногда мне хочется состариться побыстрей и понять наконец, что я за человек.
— Мне кажется… это, конечно, мое личное мнение… но стоит покопаться в своем детстве. Что-то там такое произошло, отчего тебя заклинило. Я часто не понимаю, почему ты так пренебрежительно к себе относишься, почему ты настолько неуверена в себе…
— Представь себе, я тоже не понимаю.
— Уже хорошо, начало положено. Вопросы — первая деталь пазла, который тебе надо собрать. Многие люди никогда не задают себе никаких вопросов, живут с закрытыми глазами и ничего не ищут…
— Это явно не про тебя!
— Точно. А теперь, надеюсь, и не про тебя. Раньше ты была полностью погружена в семью, и свои исследования, но теперь ты высунула голову наружу и сможешь узнать много интересного, поверь! Как начнешь шевелиться, жизнь вокруг тебя тоже сдвинется с места. Никуда от этого не денешься. Далеко нам еще?
Ровно в четыре они увидели ограду дома, в котором располагалась домовая кухня Парнелла. Ширли припарковалась прямо у входа, перекрыв въезд и выезд другим машинам.
— Ты посидишь здесь и отгонишь машину, если кто будет возмущаться, а я пошла.
Жозефина кивнула, пересела на водительское место и смотрела, как Ширли управляется с пирогами. Широко шагая, она несла стопку коробок, прижав их к груди и придерживая обеими руками и подбородком. Ее и правда со спины можно принять за мужчину! В этом рабочем комбинезоне и куртке она похожа на какого-то мельника. Но стоило взглянуть ей в лицо, как она превращалась в Уму Турман или Ингрид Бергман — такую вот белокурую, высокую, плечистую красавицу с обаятельной улыбкой, белой кожей и кошачьими глазами.
Назад Ширли прибежала вприпрыжку, звонко расцеловала Жозефину в обе щеки.
— Дело в шляпе! Снимаемся с мели! Этот клиент, конечно, нервы мотает, но зато платит как следует! Сходим в кафе, съедим по мороженому??
Обратно они ехали не спеша. Под уютное урчание мотора Жозефина лениво обдумывала доклад и вдруг подскочила, позабыв обо всем на свете: высокий мужчина пересек улицу перед их машиной.
— Гляди! — воскликнула Жозефина, хватая Ширли за рукав. — Вон там, перед нами.
Мужчина с довольно длинными каштановыми волосами неторопливо переходил дорогу засунув руки в карманы английского пальто.
— Не особенно нервный парень… ты его знаешь?
— Это он и есть, тот парень из библиотеки! Ну этот… видишь, какой он красивый и какой… беспечный.
— Беспечный — не то слово!
— Какая походка! Он еще красивее, чем казался в библиотеке.
Жозефина откинулась на сиденье, испугавшись, что он ее заметит. Потом, не выдержав, привстала и уткнулась носом в лобовое стекло. Молодой человек в английском пальто обернулся и бурно замахал руками, показывая на светофор: уже зажегся зеленый.
— Ого! — воскликнула Ширли. — Нет, ты погляди!
Молодая, стройная, прелестная блондинка бросилась к нему, обняла. Одну руку положила в карман пальто, другой погладила его по щеке. Мужчина прижал ее к себе и поцеловал.
Жозефина опустила голову и тяжело вздохнула.
— Все ясно…
— Что ясно? — взревела Ширли. — Ясно, что он тебя не видел! Ясно, что он вполне может переменить мнение. Ясно, что тебе пора стать Одри Хепберн и охмурить его! Ясно, что надо поменьше лопать шоколада во время работы! Ясно, что ты должна похудеть! Ясно, что когда от тебя останутся одни глазищи и осиная талию, он упадет к твоим ногам! И тогда ты будешь совать руку ему в карман пальто! И тогда вы оба будете порхать от счастья! Именно так ты должна рассуждать, Жози, и только так.
Жозефина слушала ее, не поднимая головы.
— Видно, я не создана для бурных романов.
— Только не говори мне, что ты уже сочинила себе целый роман!
Жозефина уныло кивнула.
— Боюсь, что да…
Ширли нажала на газ, вцепилась в руль, машина резко рванула вперед, впечатав ярость хозяйки в горячий асфальт.
Утром, как только Жозиана пришла на работу, позвонил ее брат и сказал, что умерла мать. Хотя от матери ей никогда в жизни ничего, кроме тычков, не доставалось, она заплакала. Оплакивала умершего десять лет назад отца, свое детство, полное невзгод и страданий, материнскую нежность, которой не знала, веселье, которое не с кем было разделить, и добрые слова, которых никто не говорил, всю эту мучительную пустоту внутри. Она ощутила себя круглой сиротой и поняла, что стала ей на самом деле, отчего заплакала еще пуще. Она словно наверстывала упущенное: в детстве ей плакать не разрешали. Только наморщишь нос да пустишь слезу, как оплеуха свистя рассекает воздух и обжигает щеку. И сейчас, проливая слезы, она понимала, что тем самым протягивает руку помощи той маленькой девочке, которая не могла поплакать всласть, утешает ее, обнимает и жалеет. Смешно, она будто раздвоилась: тридцативосьмилетняя хитрая и решительная Жозиана, которая своего не упустит, и та, другая — маленькая чумазая неуклюжая девочка, у которой вечно болит живот от голода, холода и страха. Они соединились в этих рыданиях, и обеим было хорошо.
— Что здесь, в конце концов, происходит? Это какой-то кабинет плача, честное слово. И вы вдобавок к телефону не подходите!
Анриетта Гробз, прямая, как палка, в шляпе, похожей на огромный блин, разглядывала стоявшую у стола Жозиану, которая только сейчас заметила, что звонит телефон. Она подождала, когда звонки прекратятся, достала из кармана скомканный одноразовый платочек и высморкалась.
— Моя мама… — всхлипнула Жозиана, — умерла…
— Понимаю, печально, и тем не менее… Все рано или поздно теряют родителей, и надо быть к этому готовым.
— Ну что делать. Значит, я не была готова.
— Вы уже не ребенок. Возьмите себя в руки. Если все служащие понесут на предприятия свои личные проблемы, во что превратится Франция?
Взрыв чувств на работе — такую роскошь может позволить себе начальник, но никак не секретарша. Потерпела бы до вечера, а дома рыдай, сколько влезет! Она всегда недолюбливала Жозиану. Ей не нравилась ее самоуверенность, не нравилось, как она ходит, крутя задом, вся такая гладкая, полная, грациозная, как кошка, не нравились ее пышные светлые волосы, а особенно глаза. Ах! Какие у нее глаза! То смелые, живые, дразнящие, то плывущие, томные… Анриетта часто просила Шефа уволить ее, но он не соглашался.
