Джоанн Харрис - Джентльмены и игроки
Это вопрос отношения к делу. Тут Леон стал моим учителем, хотя, узнай он о моем обмане, даже он уступил бы мне пальму первенства в этой игре. Но это было невозможно. Для Леона большинство людей были «банальными», обитатели «Берега» — «сбродом», а жильцы муниципальных домов (включая квартиры на Эбби-роуд, где когда-то жили мы с родителями) — «клушами», «быдлом», «шалавами» и «чернью».
Его презрение было мне понятно и близко; и все-таки моя ненависть проникала глубже. Мне было известно то, что наглухо скрыто от Леона с его красивым домом, с его латынью и электрогитарой. Наша дружба не была дружбой равных. Тот мир, который мы создали для нас двоих, не мог вместить ребенка Джона и Шарон Страз.
Единственное, о чем можно было сожалеть, — игра эта не могла длиться бесконечно. Но в двенадцать лет редко задумываются о будущем — если и собирались на моем горизонте темные тучи, моя новая дружба была слишком ослепительной, чтобы их заметить.
5Школа для мальчиков «Сент-Освальд»
Среда, 15 сентября
Вчера, придя в класс после обеда, я увидел рисунок, приколотый к доске объявлений: не слишком искусная карикатура на меня — с гитлеровскими усиками и словами на облачке: «Juden 'raus!».[27]
Повесить ее мог кто угодно — какой-нибудь из дивайновцев, кто был здесь после перерыва, или один из географов Тишенса, даже дежурный ученик с извращенным чувством юмора, — но я знал, что это дело рук Коньмана. Я понял это по его самодовольному и насмешливому лицу, по тому, как он прятал от меня глаза, как слегка медлил произнести «сэр» после «да» — эту маленькую дерзость заметил только я.
Я, конечно, снял рисунок, скомкал и бросил в корзину для бумаг, сделав вид, что даже не взглянул на него, но я ощутил запах бунта. Все было тихо, но я провел здесь слишком много лет, чтобы дать себя одурачить: стояла особая тишина, возникающая в эпицентре, и взрыв не заставит себя ждать.
Я так и не узнал, кто видел меня в комнате со шкафчиками и донес. Это мог сделать в своих корыстных интересах кто угодно; Джефф и Пенни Нэйшн, например, вполне на это способны, они всегда докладывают о «нарушениях процедуры» с самым ханжеским видом, за которым таится злоба. Так случилось, что в этом году у меня учится их сын — умный, но невзрачный первоклассник, — и, как только отпечатали списки классов, они стали проявлять нездоровый интерес к моим методам обучения. Или донесла Изабель Тапи, которая никогда не любила меня, или Тишенс, у которого могли быть свои причины, и даже кто-нибудь из моих мальчиков.
Конечно, это не столь важно. Но с первого дня триместра возникло ощущение, будто за мной кто-то следит, пристально и с недобрыми намерениями. Наверное, так же себя чувствовал и Цезарь, когда настали мартовские иды.
В классе все как обычно. Латинская группа первоклассников все еще потрясена тем, что глагол является «словом, выражающим действие»; группа шестиклассников-середнячков с трудом одолевает IX песнь «Энеиды»; мой третий «Ч» сражается с герундием (уже третий раз) под остроумные комментарии Сатклиффа и Аллен-Джонса (как всегда, неугомонных) и тяжеловесные замечания Андертон-Пуллита, считающего латынь напрасной тратой времени, которое лучше потратить на изучение авиации Первой мировой войны.
Никто не обращал внимания на Коньмана, который, не говоря ни слова, приступил к работе; небольшая контрольная в конце урока вполне удовлетворила меня — ученики больше не боялись герундия, как и подобает третьеклассникам. Сатклифф дополнил свой текст неподобающими рисуночками, изображающими «виды герундия в их естественной среде обитания» и «что происходит при встрече герундия с герундивом». Не забыть поговорить с Сатклиффом при случае. Тем временем рисунки приклеиваются скотчем к моей столешнице — маленькое веселое противоядие от таинственного утреннего карикатуриста.
На кафедре есть и хорошее, и плохое. Диана Дерзи прекрасно вливается в работу, а от Грушинга никакого толка. Это, впрочем, не вполне его вина — у меня слабость к Грушингу, несмотря на всю его безалаберность; Скунс, человек, что ни говори, с головой на плечах, но после нового назначения превращается в совершенного зануду, подлавливая всех и злословя до такой степени, что тихий Грушинг готов взорваться, и даже Китти частично утрачивает свой блеск. Одну Тапи, похоже, это нисколько не трогает, вероятно, из-за бурного развития близких отношений с этим чудовищным Пустом, с которым ее не раз видели в «Жаждущем школяре», а также в Трапезной, где они вместе поедали бутерброд.
С другой стороны, немцы совершенно счастливы своим периодом господства. Флаг им в руки. Мыши — жертвы дивайновской борьбы за соблюдение правил здоровья и безопасности — вероятно, исчезли, но призрак Честли держится, громыхая цепями над новыми обитателями и устраивая время от времени разгром.
За сумму, равную цене кружки пива в «Школяре», я раздобыл ключ от нового кабинета немцев и теперь удаляюсь туда каждый раз, когда Дивайн созывает заседание кафедры. Я знаю, что мне отпущено только десять минут, но за это время я устраиваю совсем неумышленный беспорядок: кофейные чашки на письменном столе, телефон отсоединен, в экземпляре «Таймса», принадлежащем лично Зелен-Винограду, заполнен кроссворд — чтобы напомнить о том, что я все еще здесь присутствую.
Мой шкаф с архивом присвоен соседним читальным залом, и это тоже беспокоит доктора Дивайна, который до недавнего времени не знал о существовании двери, соединяющей два этих помещения, которую я привел в порядок. Он утверждает, что, сидя за своим столом, чувствует запах моих сигарет, и взывает к здоровью и безопасности с ханжески самодовольным лицом; при таком множестве книг, предрекает он, может возникнуть пожар, и надо установить противопожарную сигнализацию.
К счастью, Боб Страннинг, который в качестве второго замдиректора курирует расходы всех кафедр, ясно дал понять, что до окончания инспекции не должно быть излишних трат, и Зелен-Виноград вынужден терпеть мое присутствие, при этом, конечно, обдумывая следующий маневр.
Тем временем Главный продолжает атаковать носки. Это было основной темой на собрании в понедельник, после чего все мальчики стали надевать в школу самые вызывающие носки, дополняя их порой экстравагантным излишеством в виде ярких подвязок.
Пока что я насчитал одного Багза Банни, трех Бартов Симпсонов, Парк Юрского периода, четырех Бивисов и Батхедов, одну крикливо-розовую пару с «Крутыми девчонками», вышитую блестками, на Аллен-Джонсе. К счастью, глаза мои уже не те, что раньше, и я ну совсем не замечаю таких мелочей.
