Владимир Сорокин - Сахарный кремль
Виновата я виновата я виновата я виновата я виновата я виновата я виновата я виновата я виновата я виновата я виновата я виноват я виновата я виновата я виновата я виновата я виновата я виновата я виновата я виновата я виновата я виновата я виновата я виновата я виновата я виновата я виновата я виновата я виновата я виновата я виновата я виновата я виновата я виновата я виновата я виновата я виновата я виновата я виновата я виновата я виновата я виновата я виновата я.
Простите меня ради всех святых простит меня ради всех святых простите меня ради всех святых простите меня ради всех святых простите меня ради всех святых простите меня ради всех святых простите меня ради всех святых простите меня ради всех святых простите меня ради всех святых простите меня ради всех святых простите меня ради всех святых простите меня ради всех святых простите меня ради всех святых простите меня ради всех святых простите меня ради всех святых простите меня ради всех святых простите меня ради всех святых.
Я больше никогда не буду я больше никогда не буду я больше никогда не буду я больше никогда не буду я больше никогда не буду я больше никогда не буду я больше никогда не буду я больше никогда не буду я больше никогда не буду я больше никогда не буду я больше никогда не буду я больше никогда не буду я больше никогда не буду я больше никогда не буду я больше никогда не буду я больше никогда не буду я больше никогда не буду я больше никогда не буду.
На заводе
Мастер цеха упаковки Афанасий Носов услышал сигнал перерыва на обед в курительной комнате.
— Так… — пробормотал он, быстро затянулся только что раскуренной сигаретой «Родина» и сунул ее в большую металлическую чашу на высоком треножнике, полную песка и окурков.
В курилке стояли еще трое заводских: наладчик Петров, выпускающий Добренко и мастер литейного цеха Косоротов.
— Чего, оголодал Егорыч? — усмехнулся Косоротов.
— Голод — не тетка… — Носов густо сплюнул в песок.
— Да и не дядька! — ощерился косоглазый, большеухий Петров.
Носов вышел из курилки.
Пройдя по светлому коридору, завернул за угол, спустился по лестнице, шагнул на ребристую ленту подвижного пола.
— Быстро! — скомандовал он, и пол поехал максимально быстро.
По стенам лепились живые плакаты с улыбающимися рабочими и работницами, делающими свое дело.
Пол довез Носова до цеха. Он сошел с ленты, осматриваясь. В громадном светлом пространстве цеха, среди громоздящихся и собранных в кубы золотистых упаковок маячили шесть работниц в голубом.
— Шесть, тринадцать, восемь, полста. Остановить подачу! — громко скомандовал Носов, и все шесть упаковочных конвейеров остановились.
Носов двинулся по широкому проходу.
Запищали, отключаясь, упаковочные лапы; девушки оттянули у них затворы и повесили лапы на зеленые станины.
— Афанасий Егорыч, ленточки опять на исходе! — крикнула Титова.
— Решим! — Носов шел по проходу, осматриваясь.
— Егорыч, у меня шнырь[15] встал! — со смехом выкрикнула пожилая Максакова. — Подкормить бы его!
Носов на ходу связался с наладчиком шнырей:
— Вить, ты после обеда зайди к нам. Тут встал.
— Подымем, — ответил, жуя, наладчик.
Работницы цеха вышли в проход. Носов подошел к ним:
— Сегодня зело не торопитесь: первый цех стоит.
— Чего стряслося? — сняла белые перчатки Долгих.
— Видать умную сызнова коротит.
— Вот недолга! — удивилась простодушная Мизина.
— Трапезничайте неспешно, — нервно зевнул Носов.
— Благодетель! — улыбнулась Максакова, обнажая новые зубы, и тут же махнула работницам. — Пошли, красавицы!
Женщины направились к выходу.
— Погосова, у тебя подворачивалось часто? — спросил Носов.
— Бывало, — остановилась Погосова.
— Задержись, — Носов недовольно пошарил глазами по цеху, поднял их вверх.
Под плавно изгибающимся потолком из белого пластика висела, поворачиваясь, огромная голограмма сахарного Кремля.
Погосова подошла, стягивая перчатки.
— Как оно? — спросил Носов.
— Да ничего, — улыбнулась высокая, широкоплечая и широкоскулая Погосова.
— Ничего — есмь место пустое. Я спрашиваю: как работается?
— Хорошо.
— Это другое дело. И часто подворачивается?
— Бывает, — с улыбкой смотрела на него Погосова.
— Ты, Погосова, токмо мне подворачивания не копи! — строго заговорил Носов. — Как подворот — сразу меня подзывай.
— Знамо дело, — улыбалась Погосова.
— Меня нет — наладчиков тереби.
— А то как же.
— Наладчики они на то и существуют, чтобы их тревожить. Ясно?
— Знамо дело.
— Не молчи. Мы ведь тут не лапшу пакуем, — он кивнул на вращающуюся голограмму. — Государев заказ. Вся страна на нас глядит.
— Знамо дело, — улыбалась Погосова.
— Ступай за мной, — он повернулся и быстро зашагал по проходу.
Погосова двинулась за ним, легко догнала его. Она была на голову выше Носова.
Они вышли из цеха, встали на ленту.
— Быстро! — сердито скомандовал ленте Носов.
Лента понесла их быстро.
— Почему у Титухи всегда ленточки на исходе? — озадаченно развел он руками. — Чего она их — ест, что ли?!
— Не знаю, — Погосова поправила светлые волосы, выбившиеся из-под голубой косынки.
— Почему и у тебя, и у Мизиной, и у бабуси всегда имеется запас? А у нее — всегда их нет!
— Видать, припасает мало.
— Ну, как так — мало?! Я ж всем даю одинаково!
— Не знаю.
— И я не знаю! А кто знает?
Погосова пожала широким плечом.
— Воровать она может?
— Не знаю. На что они ей сдалися?
— Черт ее знает!
— Да и как она их вынесет?
— Никак. Все атомом помечено. Куда же она их девает?
— Не знаю.
— Мутота с этой Титухой! — Носов в сердцах махнул рукой, сошел с ленты.
Погосова тоже сошла.
Носов подошел к большой двери с надписью «БОЙ», приложил к ней ключ. Дверь отъехала в сторону. В помещении вспыхнул свет. Носов и Погосова вошли. Дверь за ними закрылась. Длинное помещение без окон было сплошь уставлено поддонами с битыми сахарными кремлями. Поддоны высились от пола до потолка. Между ними оставался узкий проход. Носов двинулся по проходу. Погосова последовала за ним, едва не задевая своими широкими плечами громоздящиеся в поддонах сахарные куски. Носов свернул, зашел за колонну из поддонов. Погосова свернула следом. Они оказались в тупике. Вокруг громоздились емкости с сахарным кремлевским боем. В углу лежал рулон прозрачной пленки.
