Тахар Бенджеллун - Священная ночь
Консул навещал меня все реже и реже. Он предпочитал писать мне, повторяя чуть ли не в каждом письме, как тяжело ему сознавать, что в заточении я преисполнена смиренной покорности. Я попыталась рассеять это недоразумение, написав ему письмо, на это у меня ушло очень много времени, хотя и потом я еще долго сомневалась, отправлять ли его. Я никак не могла свыкнуться с мыслью, что письмо он будет читать не сам, а с помощью третьего лица. Я надеялась при свидании прочитать ему письмо сама, но вокруг было столько ушей. Тогда я решила научиться писать шрифтом для слепых и обратилась с такой просьбой к тюремному начальству. Ответа не последовало. Они, должно быть, посмеялись надо мной. Сегодня я, конечно, воспользовалась бы портативным магнитофоном, но в ту пору кассет еще не существовало. Поэтому мне пришлось несколько раз переписывать мое первое любовное послание.
Друг мой,
Я препоручаю смиренным словам поведать Вам о зыбкой тени воспоминаний, все еще живущих во мне, это единственное, что осталось у меня от нашей поэмы. Вот уже несколько месяцев, а может быть, целую вечность я стремлюсь к Вам, шагаю вперед, вытянув руки, подобно статуе из легенды, что устремляется к морю. Я илу не за Вами, нет, я выбрала обратный путь, чтобы встретиться с Вами, дабы лица наши, освещенные одним светом, вновь обрели друг друга. Я илу и в то же время ощущаю, как частица меня укореняется в земле. Плотный слой мрака, которым я окружаю себя, служит мне зашитой. Он укрывает и заслоняет меня, то как распушенные волосы, то будто покрывало, преграждаюшее путь свету. Другие бывают родом из одной страны, а мы с Вами из одного сновидения, но никогда не сказала бы я — из одной семьи. Словно отзвук утренней песни, голос Ваш долетает ко мне и сопутствует в моем продвижении вперед. Один лишь голос, без слов, без фраз, едва различимый шепот, несущий тепло. Здесь мы не чувствуем, как сменяют друг друга времена гола; это происходит где-то там, за горами. Я не возношу молитв во имя нашей дружбы — любви, говорите Вы. Она неподвластна словам. Она — как растение с широкими листьями, пустившее глубокие корни в моем сознании и сердце. Она не лает мне согнуться и помогает выстоять, не страшиться ожидания. Мне случается поддаваться печали; бессмысленная, тягостная печаль окутывает меня порой, будто плащ, усыпанный мертвыми звездами. Я не противлюсь ей. Просто выжидаю, когда минует это время, отделяющее меня от Вас. Я чувствую, как Вы удаляетесь, отворачиваясь от меня. Чувствую и ничего не могу поделать. При одной мысли о Вас я ощущаю волнение, которым только и живу. Время, сквозь которое я илу, подобно пустыне, где песок то холодный, то жгучий. На мне толстые шерстяные носки и сандалии, как у кочевников. Приходится беречь ноги — ведь путь предстоит долгий. Я знаю, время — как река, глубокая и обманчивая. Я следую его течению. Оно указывает путь к месту нашей грядущей встречи.
Друг мой, надеюсь, это письмо Вы получите, находясь в добром здравии. Здесь, как Вы знаете, мне недостает только вашего лица. Меж моим ожиданием и Вашим возвращением пролегает синяя морская гладь.
Целую Ваши руки.
Я отправила письмо, уповая на то, что он сумеет найти человека надежного и скромного, который прочтет ему мое послание. Дрожа от холода, я съела кусок хлеба и несколько оливок, потом устало забилась в угол, словно окончательно утратив смысл жизни. Зато сон мой был глубоким, и ночь прошла спокойно, без волнующих встреч с героями прочитанных мною историй.
Пепел и кровь
Я уже думала, что окончательно избавилась от прошлого, и даже не могла припомнить хорошенько отдельных лиц, как вдруг явились мои сестры, их было пять — одна к тому времени тяжело заболела, а может, и умерла, другая жила за границей — и выглядели они смешно и жутко. (Не берусь утверждать сегодня, было ли то видением, кошмаром, галлюцинацией или происходило наяву; у меня сохранилось об этом живое и очень ясное воспоминание со всеми подробностями, только я не могу определить время и место действия.)
Все они были одеты одинаково: белая рубашка, черный галстук и джеллаба с поднятым капюшоном, нарисованные черным карандашом усы, темные очки. Одна за другой подходили они ко мне. И каждая несла в руках полиэтиленовый мешок. Все, казалось, было тщательно продумано и подготовлено. Вот подошла самая старшая и, уставившись на меня своими глазами навыкате, положила на стол мешок и велела открыть его: там оказалась дохлая крыса. Я взвыла, но голоса моего почему-то не было слышно. В другой руке она держала наготове бритву брадобрея с явным намерением искромсать мне лицо или перерезать горло. Я прижалась к холодной стене. Ускользнуть от этой пытки не было ни малейшей возможности.
Затем следующая положила передо мной мешок и, угрожая ножом мясника, приказала открыть его. В нем находилась маленькая коробочка с рыжим скорпионом, он был живой и в любую минуту мог укусить.
Третья, размахивая ножницами, тоже протянула мне мешок. Он был пустой. Но едва я успела открыть его, как она с силой прижала мою голову к стене и принялась резать волосы. При этом она упиралась коленом в мой живот. Мне было больно. Остальные со смехом приговаривали: «Впредь будешь знать, лгунья, воровка; ты у нас все забрала… паскуда, мерзавец, притеснявший нас…»
Четвертая — совсем маленькая, почти карлица — бросилась на меня и укусила в шею. Брызнула кровь. Я отбивалась изо всех сил. Но другие крепко держали меня. Карлица собрала кровь в пузырек, который затем поместила в полиэтиленовый мешок. «Этого будет довольно, да еще волосы есть», — заметила она.
Последняя — с виду самая младшая — поставила свой мешок между моими ногами и, обняв меня, прошептала мне на ухо с горестным видом: «Я-то тебя люблю; я не хотела причинять тебе зла, да и в руках у меня ничего, сама видишь. Я вовсе не злая». Потом внезапно ударила меня в лоб и со смехом отбежала. Я чуть было не потеряла сознание, такой силы был удар, но вдруг почувствовала, как что - то коснулось моих ног. Последняя оказалась хуже всех. В мешке, который она бросила у моих ног, была гадюка. Я с криком вскочила на стол. Не успела я опомниться, как все они сразу исчезли. На полу валялись клочья волос, виднелись капли крови и кучка пепла.
Потрясенная всем этим, я разразилась слезами. Несчастье распростерло надо мной крылья, словно хищная птица, подстерегающая добычу. Эту историю я пережила наяву. Когда, где — не знаю. В тюрьме или когда умирал отец? Но я пережила ее, клянусь вам, она неотвязно преследовала меня, смутные образы, выплывавшие из мрака, не давали мне покоя. Речь шла о трауре, об ограбленной вдове и о мести. Быть может, то был кошмар, привидевшийся мне незадолго до карательной операции, жертвой которой я стала, или после нее.
Однажды, когда я пребывала по своему обыкновению в темноте, пытаясь разглядеть Консула, в камеру явилась надзирательница, крепкая и на редкость безобразная женщина. Она сорвала с моих глаз повязку и приказала следовать за ней.
— К тебе пришли, только не тот, кого ты ждешь.
Вместо того чтобы отвести меня в зал свиданий, она спустилась со мной в подвал, который, верно, использовали для допросов и пыток; я вошла в сырую, серую комнату, где не было ничего, кроме стола, табурета и лампы.
Несколько минут я оставалась одна в этой душной комнате. Темно-серая краска, положенная в несколько слоев, скрывала следы крови на стене. Но вот дверь отворилась, и, как в театре, я увидела пятерых женщин, входивших одна за другой и одетых совершенно одинаково: серая джеллаба, белый платок, надвинутый по самые брови, руки в перчатках, лицо бледное без малейших следов косметики. Все как одна уродины, они внушали чувство тревоги. Я поняла, с кем имею дело: то была секта мусульманских сестер, жестоких и фанатичных. Они кружили возле меня. Я была ошеломлена, узнав в них своих сестер. Надзирательница, видно, была с ними заодно. Ее молчаливое соучастие, конечно, купили. Сестры явились осуществить какой-то план, причинить мне зло, быть может, изуродовать меня или просто пригрозить, напугать.
Слова старшей вскоре прояснили намерения безумиц:
— Мы здесь, пять пальцев одной руки, чтобы положить конец самозванству и грабежу. Ты никогда не была нашим братом и никогда не будешь нам сестрой. Мы исключили тебя из своей семьи в присутствии муллы и свидетелей, в честности и добропорядочности которых никто не усомнится. А теперь слушай меня: ты заставила поверить нас, что была статуей, монументом, несущим свет, вернувшим нашему дому гордость и честь, а на деле оказалась обыкновенной дыркой, прикрытой худосочным телом, у тебя такая же точно дыра, как у меня, как у всех остальных твоих бывших сестер. Только ты свою дыру заткнула воском, ты обманула, унизила нас; ты, как отец, без стеснения презирала нас; ты надменно и чванливо проходила мимо. Ах, если бы только было можно, уж мы бы укротили тебя, малышка, последыш… мы бы тебя попросту изничтожили. Но Всевышний знает, что делает. Если кто-то свернет с прямого пути, Он сумеет направить его, куда следует, заставит ползти на коленях по раскаленному железу. Теперь все должно стать на свои места. Тебе не вывернуться. Ты за все заплатишь. Никакой жалости. Никакой отсрочки. Отец наш лишился рассудка; наша бедная мать обрекла себя на молчание; а ты, ты воспользовалась несчастьем, все собрала и унесла. Ты оставила нас ни с чем, в беспросветной нужде в старом, разрушенном доме, где все покрылось плесенью, где нет места жизни. Ты разграбила дом и утащила наследство. И если ты сегодня в тюрьме, то вполне заслужила это. Ты разорила всю семью. Так что теперь придется поплатиться. Вспомни-ка, ведь ты всего-навсего дыра промеж двух худосочных ног. И дыру эту мы тебе заткнем навсегда. Сделаем тебе маленькое обрезание, только на этот раз не для вида, а взаправду, не палец, нет, мы отрежем тебе малюсенькую штучку, а потом зашьем иголкой с ниткой эту самую дыру, наденем на нее намордник. Мы решили избавить тебя от пола, который ты так старательно скрывала. И жизнь станет гораздо проще, вот увидишь. Никаких желаний. Никаких соблазнов. Ты превратишься в вещь, проживешь до скончания дней бесчувственной репой. Начинай молиться. Можешь кричать сколько угодно. Никто все равно не услышит. После того как ты предала нас, мы приобщились к добродетелям нашей благословенной религии. Воспылали страстью к справедливости. Истина — наш идеал, к которому мы стремимся всей душой. Ислам ведет нас по праведному пути. Мы хотим вернуть жизни то, что ей принадлежит. К тому же мы предпочитаем сделать все тихо, полюбовно, в узком семейном кругу. А теперь, во имя Аллаха милостивого, милосердного, справедливого и всемогущего, откроем маленький чемоданчик…
